Психология рекламы

Можно сказать, что переходным звеном между реальным объектом и симулякром является кич как бедное значениями клише, стереотип, псевдовещь. Таким образом, если основой классического искусства служит единство вещь-образ, то в массовой культуре из псевдовещи вырастает кич, в постмодернизме – симулякр. Символическая функция вещи в традиционном искусстве сменилась ее автономизацией и распадом в авангарде (кубизм, абстракционизм), пародийным воскрешением в дадаизме и сюрреализме, внешней реабилитацией в искусстве новой реальности и, наконец, превращением в постмодернистский симулякр – «вещеобраз в зените».

Сопоставляя традиционную и постмодернистскую стратегии дизайна интерьера, Бодрийяр приходит к выводу об их принципиальных различиях. Фундамент классической эстетики как философии прекрасного составляют образность, отражение реальности, глубинная подлинность, внутренняя трансцендентность, иерархия ценностей, максимум их качественных различий, субъект как источник творческого воображения. Постмодернизм, или эстетика симулякра, отличается внешней «сделанностью», поверхностным конструированием непрозрачного, самоочевидного артефакта, лишенного отражательной функции; количественными критериями оценки; антииерархичностью. В ее центре – объект, а не субъект, избыток вторичного, а не уникальность оригинального.

Для Бодрийяра теория симуляции непосредственная связана с теорией моды – первая выступает как основание последней. Обратимся к книге «Символический обмен и смерть», разделу «Мода или феерия кода».

Бодрийяр предлагает там определение моды как пространство «легких» знаков, в которых принцип игры означающих выступает гораздо более радикально, чем в сфере «тяжелых» знаков – политике, морали, экономике, науке. Весь вопрос, однако, в том, что в современных культура все эти регионы и регистры социальности также начинают функционировать по принципу «легкости» – в этом смысле можно сказать, что все они одержимы модой. Действительно, что значит «товар» для современных обществ потребления? Моден знак, бренд: «Мерседес», «Мальборо», «Левайс». Это ситуация, когда, по выражению Ги Дебора, товар становится спектаклем. Моден всегда автор (в его знаковой функции) – Хьюго Босс или Армани, Майкл Джексон или Мадонна.

Понятно, что представление о моде как «феерии кода» фундировано в некоторой историософии симуляции, историософии генезиса образов, никак не сопоставимых с реальностью. Исторически, по Бодрийяру, образ проходит ряд последовательных стадий, в результате становясь «чистым симулякром»:

он является отражением базовой реальности;

он маскирует и искажает базовую реальность;

он маскирует отсутствие базовой реальности;

он не имеет отношения к какой-либо реальности.

Все это приводит к тому, что возникает новый мир – мир моделей и симулякров, никак не соотносимых с реальностью. Этот мир, который основывается лишь только на самом себе, Бодрийяр называет гиперреальностью: под действием симуляции происходит замена реального знаками реального, в результате симулякр оказывается принципиально не соотносимым с реальностью напрямую, если вообще соотносимым с чем-либо, кроме других симулякров (собственно, в этом и заключается его фундаментальное свойство).

На протяжении столетий термин «симулякр» звучал достаточно нейтрально. Генетически связанный в классической эстетике с теорией мимесиса, он означал подобие действительности как результат подражания ей, был одним из слабых синонимов художественного образа. Новая, современная жизнь концепта началась в 80-е годы ХХ века, когда Бодрийяр в своем проекте симуляционизма навел мосты между социально-экономическими, эстетическими и общекультурными компонентами постмодернистской социальности. Оторвавшись, в сущности, от своего прежнего миметического значения, симулякр стал символизировать нечто противоположное – смерть мимезиса и, более того, смерть референциальности.

Но каким же образом реальность может быть вытеснена? Проблема вытекает из того обстоятельства, что между человеком и миром нет прямой связи: бытие всегда как-то нами воспринимается, усваивается, и происходит это, прежде всего с помощью языка, культуры. Социолог Д. Белл отмечает, что для постмодернистского сознания «то, что составляет содержание фантазии и воображения, в равной мере характеризует и реальную жизнь. Дозволенное в искусстве дозволено и в жизни. Такой культурный авангардизм утверждает себя в области поведения, морали и ультимативно, в политике». В своем интервью «Нувель Обсерватёр» Бодрийяр указывает на то, что первичная характеристика этой вселенной состоит как раз в невозможности использовать категории реального для ее описания. Во всяком случае, некоторыми исследователями отмечается феномен растущей культурной символизации и мифологизации общественного сознания, причем новым элементом квазимифологий является – симулякр.

2.Мотивационные теории моды

Теории, объединенные в эту группу, во многом определили дальнейшие пути психологических исследований моды, прежде всего, изучения мотивацонных факторов следования моде.

Пол Нистром (Paul Nystrom) одним из первых предложил довольно обширный перечень мотивов модного поведения человека. Он писал: «Специфическими мотивами или факторами интереса людей к моде и изменений в моде, в дополнение к физическим причинам, которые проявляются в конце каждого сезона, являются скука или усталость от настоящей моды, любознательность, желание быть отличным от других или оригинальным, протест против обычаев, зависимости и подражательства. Могут быть и другие факторы, обусловленные природой человека и определяющие его интерес к моде, но названные настолько эффективны и содержательны, что составляют практическую теорию моды».

С автором теории можно было бы согласиться полностью, если бы мода была универсальным и постоянным феноменом в истории костюма. Тогда бы все мужчины и женщины, живущие на Земле, всех без исключения возрастов постоянно демонстрировали бы неугомонное желание изменяться, желание быть разными, желание восставать против старого, усталость от сезонной моды, и только тогда можно было бы сказать, что мода – результат непостоянства человеческой натуры. Но, в действительности, это не совсем так.

Условия, в которых проявляется мода, рассматривая историю человечества в целом, – исключительные условия. Как правило, модное и старомодное какое-то время сосуществуют рядом. Мужчины и женщины наряду с модной одеждой продолжают носить и те модели, которые носили их старшие братья и сестры, отцы и матери.

Из этого факта следует, что личностные мотивы оказывают влияние на изменение моды только в специальных обстоятельствах; между модой и человеческой натурой существует определенная взаимосвязь. С одной стороны, мода происходит от человеческой натуры, но, с другой стороны, человеческая натура сама является субъектом моды.

В этой связи целесообразно рассмотреть те теории одежды, которые соотносят внешнее оформление человека с его внутренним миром. Проблема влияния на одежду сексуальности и связанного с ней чувства застенчивости обсуждается в работе профессора Дж. С. Флюгеля (J.С. Flьgel). Автор, на первый взгляд, весьма убедительно показывает, как эротические представления обыгрываются в одежде. По мнению исследователя, одежда принимает фаллические формы, и это есть результат как сознательной деятельности человека, так и бессознательных психических механизмов. Флюгель видит проявление сексуальных потребностей индивидов в том, как они надевают или снимают одежду. В свете его исследований создается впечатление, что сексуальная дифференциация, которая столь определяет будущее модного платья, может стать центральным звеном имиджа личности.

Несмотря на ценность исследования Флюгеля в объяснении того, каким образом сознательные и бессознательные процессы могут быть выражены символически в одежде людей, его результатов явно недостаточно для того, чтобы понять природу тех сил, которые изменяют форму этих символов. Справедливости ради следует заметить, что профессор Дж. С. Флюгель и не ставил таких задач. Все, «что психологи продемонстрировали, так это огромную важность, которую они придают истории костюма, – замечает К. Бэлл. - Сексуальный импульс может перевернуть все, говоря в общем, рассматриваться как постоянный аффект в курсе истории, но, здесь мы имеем дело с нечто, которое по определению непостоянно. Если мы хотим увидеть причины модных изменений, то мы с точностью обнаружим их среди тех исторических сил, которые находятся в постоянном движении. Таким образом можно, например, объяснить, почему мужская мода стабилизируется, в то время как женская продолжает развиваться».

Кстати, Дж. Флюгель не был одинок в своих взглядах. И. Блох, Э. Фукс также утверждали, что мода складывается под определяющим влиянием эротических потребностей.

Изучая роль бессознательных импульсов в моде, исследователи часто приводят конкретный пример с обувью на высоком каблуке, кстати, любимый психологами. Флюгель объясняет появление этой моды тем, что высокий каблук делает осанку особой, усиливается пресс, что «молодит» фигуру, делает ее более сексуально привлекательной, при этом размер ноги зрительно уменьшается и пятка принимает вид фаллического символа.

При рассмотрении и объяснении подобных вещей необходимо помнить, что в действительности здесь может быть более чем один контекст. Объяснение того, почему женщины в XX в. носили высокие каблуки, может иметь смысл, но при этом следует помнить, что в прежние века высокие каблуки носили представители обоих полов. В связи с этим возникает вопрос: «Будет ли анализ мотивов, представленный здесь, соотноситься с высокими каблуками Людовика XIV?»

Главная сложность, однако, в другом. Если предположить, что объяснение Флюгель совершенно правильно и что определенные осознаваемые или неосознаваемые потребности могут быть удовлетворены определенным видом обуви или чем-либо другим, тогда можно легко объяснить, почему обувь на высоком каблуке пришла в моду. Но чем объяснить выход обуви на высоком каблуке из моды, на основе чего можно спрогнозировать ее возвращение в моду?

Утверждать, что человеческая натура склонна к постоянному изменению, а поэтому перемещает свое внимание с одной фетиши на другую - это значит вновь не найти ответа. Люди не всегда столь не постоянны. Иногда, как, например, в Китае, под влиянием определенных условий человеческое общество сохраняет постоянство своих фетишей сотни лет. Вновь и вновь обнаруживается, что любое объяснение моды, которое базируется на теориях о природе человека, оставляет исследователей, как заметил в свое время Г. Плеханов, там, откуда они начинали. При изучении моды следует четко представлять детерминанты внутреннего мира человека, которые, очевидно, не исчерпываются факторами, указанными П. Нистромом или Дж. Флюгелем. Необходимо найти адекватное объяснение самой природе человека.

Расширение представлений о социальных детерминантах развития человека, закономерностях социального поведения личности повлекло за собой и изменение взглядов на причины моды.

И.С. Богардус, автор одного из тех немногих учебников по социальной психологии, в которых моде посвящена специальная глава, рассматривает данное явление как результат социальной активности человека. В основе модных тенденций будь-то в одежде или философских теориях ученый видит стремление человека к риску и обновлению, прогрессивному развитию, удовлетворению потребности в более высоком социальном статусе. Мода оказывается влиятельнее любой идеологии.

Исследователь сформулировал целый ряд фундаментальных проблем, порождаемых именно социальным контекстом моды (кстати, заметить, данные проблемы не утратили своей актуальности и сегодня, спустя полувека).

Во-первых, речь идет о росте экономических затрат как производителей, так и потребителей. Автор связывает это с возрастающей социальной активностью людей, потребностью иметь новый наряд для каждого официального случая, увеличением спроса на дорогие материалы, метаниями моды от одной крайности к другой. Исследователь подчеркивал тот факт, что стоимость модной женщины всегда запредельна.

Следующую проблему Богардус видит в том, что мода делает женщин своими рабынями. «Женщины часто сбиваются с ног в поисках наряда, который одновременно был бы и модным, и подходил по индивидуальным критериям. Ежегодно женщины расходуют огромное количество энергии, следя за изменением форм и деталей одежды. Ровно столько, сколько хватило бы для успешных и длительных выступлений в спортивных соревнованиях за Лигу Наций».

Далее, автор с сожалением констатирует, что быстрая смена и преобразование моды зачастую оттесняют в сторону предыдущую моду прежде, чем та будет оценена по достоинству. Негативное отношение общества к тем, кто продолжает носить старомодную одежду, мешает замечать действительно прекрасное. Если бы разгоралась борьба за очень красивую одежду, то тогда усилия могли бы быть оправданы, но под влиянием коммерции степень привлекательности одежды год от года непостоянна.

Остромодное в костюме граничит с немодным, даже вульгарным. Это те крайности, которые бросаются в глаза и которые дискредитируют поклонниц и поклонников моды в глазах общественности.

Мода создает иллюзии. Она поддерживает статус личности благодаря созданию иллюзий размера, веса, успеха, возраста, авторитетности. Мода может вызвать как единичные, так и множественные изменения. Ее тонкость заключается в том, чтобы щекотать самолюбие ее субъектов, вводить их в заблуждение.

Еще одна проблема нашла свое отражение в попытках разоблачить деспотизм моды через создание общественных институтов управления преобразованиями в костюме, например, Лиги Реформ в Одежде (Dress Reform League). Богардус отмечает, что усилия по созданию подобной организации никогда не будут оправданы. Тщетными обычно оказываются и попытки разоблачения тирании моды. «В результате – деловой и спортивный стили женской одежды лишены эстетических признаков, в первом – налицо тенденция к мужеподобию, а во втором – к неуклюжести», – замечает автор.

Анализируя ситуацию развития модных направлений в США в период кризиса 30-х гг., И.С. Богардус отмечает более частое их изменение, чем во времена процветания страны, другими словами, стабильности. Таким образом, автор формулирует еще одну проблему. На первый взгляд, эта проблема кажется самой традиционной для теоретических исследований модных явлений, ставящих моду в зависимость от различных событий (о них речь пойдет ниже). Но ученый не просто указывает на зависимость моды от различных социальных потрясений, а отмечает прямую связь между характером изменений моды и динамичностью общественной и экономической жизни страны. Темп изменений в моде, по мнению ученого, интенсивно ускоряется с улучшением средств сообщения, возрастанием конкурентной борьбы, появлением новых и недорогих способов массового производства качественных вещей. Богардус приводит пример, когда один из постоянных богатых покупателей Американского дома промышленных товаров (American Dry Goods House) жаловался автору, что вскоре после окончания первой мировой войны он не мог купить «дорогих, экстравагантных и даже бесполезных товаров», которые бы удовлетворяли его запросы. Казалось, все было раскуплено 18000 новыми миллионерами, которые сколотили себе состояние в течение прошедшей войны.