Соотношение нравственно-этических и политических принципов в общественной жизни

В теории провозвестником разделения политики и морали был Н. Макиавелли. К. Маркс и Ф. Энгельс писали, что начиная с Макиавелли “теоретическое рассмотрение политики освобождало от морали, и по сути дела, был выдвинут постулат самостоятельной трактовки политики”.

Суть традиции, заложенной Н. Макиавелли, заключалась в том, что политические цели достигаются политическими средствами. Политик, руководствующийся только принципами абсолютного добра, пропадет, так как живет среди людей, ориентирующихся на другие принципы. Надо выбирать меньшее зло в ситуации конфликта с нравственными ценностями, но использование зла неизбежно. Для достижения выбранной политической цели общепринятая мораль не может быть препятствием. Макиавелли пришел к выводу, что средства должны соответствовать цели. В его идее обращения к любым средствам воздействия выражено осознание обусловленности средств достижения цели характером цели. В наше время очевидным стало и другое: в макиавеллистском откровении скрыт имморализм, опасный и даже непредсказуемый по своим последствиям. Цель может провоцировать обращение к неправым средствам, если цель неправомерна, утопична.

Абсолютизация политических утопических целей ведет к тому, что целеустремленность, решимость становятся основой нравственного уродства личности политика. Л. Троцкий, например, относил к революционерам тех, у кого нет внутренних препятствий, есть только внешние. Куда заводит свобода от морали – большевики показали во времена красного террора, организации концлагерей, всеобщей коллективизации, по отношению к тем, кто оказался в плену у немцев или на оккупированных территориях. При коммунистическом режиме в России мораль оказалась в основном подчиненной политике и под влиянием авторитарной власти деформировалась, становясь односторонней. Подчинение норм морали политике – результат особого ветвинравственно-политического развития, характерного для запаздывающей модернизации. Чем больше в господствующей морали предпосылок для этатизма, эгалитаризма, тем легче устанавливается единая морально-политическая система, основанная на культе одной, якобы найденной истины, которая будто бы интегрирует все общественные процессы, подчиняет политику и мораль воле самозванных носителей некоего единственно верного учения.

Идейной основой политизации морали в советском обществе была ленинская постановка вопроса о коммунистической морали. Для коммунистов, считал Ленин, нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата, созидающего новое общество.

Политизация морали открывает путь к героизму, сплоченности, самоотверженности части общества, особенно части молодого поколения. Но вместе с тем она сосредотачивает энергию не на человеке, его внутреннем мире и мотивах, а на внешних для человека целях, способствует раздвоению личности, насаждает ложь, терпимость ко лжи, безразличие и даже жестокость к тем, чьи интересы не вписывались в политическую цель.

Коммунистическая идеология в нашей стране оказалась настолько мощным явлением, что в корне изменила общий ряд нравственных норм; большая их часть, особенно регулирующая отношения человека с обществом, деформировалась, была подчинена целям строительства далекого коммунизма у себя в стране и во всем мире. На практике это привело к попранию общечеловечности, автономии человека, атрофии внимания к человеку как основы общественных отношений. Развивавшиеся в России основы либерализма, свободы совести искоренялись самым жестоким образом.

Попытки заменить мораль политикой, нравственные авторитеты политическими частично удались. Исчезла индивидуальность, начавшая быстро развиваться в капиталистической России. Она выкорчевывалась единой для всех идеей коммунизма, борьбой с постоянными врагами, враждебностью к “несоциалистическому”, всеобщим обожанием и восторгом перед вождями. Нравственная ценность человека как основа образа жизни оказалась затоптанной. Но то, что считалось победой во времена становления тоталитаризма, обернулось в конечном счете не только трагедией, но и тяжелейшим положением общества, ограниченностью возможностей выйти на дорогу цивилизованности. Вековые основы нравственности были заменены классовой ненавистью и личной зависимостью от вождей. Под предлогом борьбы за чистоту идеологии искоренялось все, что несло первенство общечеловеческого над классовым. Утверждалось, что производственный коллектив – основная ячейка в обществе. Это означало, что его власть распространяется лишь на личные, семейные отношения. Нравственно было вторгаться в личную жизнь, указывать, что можно читать и смотреть. Нравственно было растранжиривание народного богатства в помощь военным режимам в разных странах. Военная поддержка служила предметом гордости и способом оправдания “временных трудностей” внутри страны.

Как реакция на попрание политиками норм общечеловеческой морали появились нравственные максимы, абсолютизация нравственных ценностей. Уже Сенека – свидетель деградации нравственности римских правителей – высказывает мысль, близкую к утверждению абсолютного первенства морали над целями и средствами властвования. Ответом на крайности макиавеллизма в политической практике и бесовщину в революционном и массовом движении является популярность идей и авторитет таких личностей, как Достоевский, Ганди, Камю, Сахаров, Солженицын. По Достоевскому, лучше всем погибнуть, если спасение зависит от мук ребенка. Этот же вопрос ставит и Камю: имеем ли право убить человека или даже согласиться с тем, чтобы он был убит? Отказ от насилия, учил Ганди, поднимает морально обе стороны. Доступной и приемлемой формой протеста является, по Ганди, голод. Те, кто проповедует такую философию, при жизни много страдает, после смерти обретает ореол великомученика или святого.

В политике дело обстоит иначе. Часто, чтя моралистов, политики все же идут своим путем. Нравственное противостояние проводимой политики основывается не на структурах, но на устойчивых представлениях и, как правило, выражается в поведении героев. Но если для нравственного противостояния достаточно мужества, духа одиночки, то для политического лидерства нравственного максимализма недостаточно. В политике быстро наступает расплата за нравственный максимализм, потерю чувства меры в данной социальной и политической среде, ослабление связей политика с реальными государственными структурами. Поучителен в этом отношении советский опыт. Политическая система 70-х – начала 80-х годов, отличалась от системы сталинских времен, в целом оставалась все той же тоталитарной по своей сути. Перемены могли наступить только в результате сигналов с самого верха. Какие-либо попытки изменить систему по инициативе политика не самого высокого ранга означали бы одно – конец карьеры этого политика. Только оказавшись на вершине политической иерархии, после относительной либерализации и гласности М. Горбачев смог стать пропагандистом общечеловеческих ценностей. В условиях перестройки возможно было появление Б. Ельцина – лидера другого типа, который завоевал огромную популярность на антикоммунистическом прорыве, противостоянии партийной верхушке.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Цель и средства в сфере сознательных действий, направляемых политикой

 

Цель и средство важнейшие категории политики и политологии, характеризующие органическую взаимосвязь и взаимозависимость между сознательно избранными методами, способами, действиями и полученными благодаря этому результатами. На протяжении всей политической истории человечества вопрос о соотношении цели и средств стоял в центре внимания политиков – практиков и теоретиков. Одни школы и концепции сменялись другими, выдвигались формулы и принципы типа “достичь цель любыми средствами” или “цель оправдывает средства”. Однако смысл существующей здесь реальной зависимости оставался не открытым. Только в новое время с изучением таких теоретических проблем, как интерес и идея, необходимость и свобода, стихийность и сознательность наука и обществоведение подошли к сути дела. Оказалось, что у каждой цели существует строго определенный арсенал средств, применение которых только и может привести к избранной цели. Выход же за рамки средств, совместимых с данной целью, неизбежно ведет к утрате самой избранной цели, приводит к неожиданным результатам, весьма расходящимся с намечавшейся целью. Реальный механизм влияния применяемых средств на продвижение к цели обусловлен взаимозависимостью, существующей между генезисом и результатом, между становящимся и ставшим. Все, бывшее в генезисе, присутствует в результате, в ставшем есть только то, что было в самом становлении, причем не только сам материальный состав, но и средства его организации сказываются в результате: неправильно проведенная плавка при всей доброкачественности сырья не даст столь желаемой марки. Все яснее выступала и специфика соотношения цели и средств в общественном развитии: средством изменения социальных условий здесь являются сами люди, их действия, в ходе которых участники событий сами становятся другими, причем, как отмечал молодой Маркс, достойная цель здесь достижима только достойными средствами. Отмечая глубокое изменение общественно-экономических условий в XIX в., К.Маркс, М.Вебер и Э.Бернштейн указали на принципиально новую роль сознания, сознательных действий в истории: разум становился главным условием созидания общественного богатства, наука – непосредственной производительной силой. Возникла ситуация, когда в результате негодных средств – заблуждений, общественных психозов, манипуляции сознанием масс, а также непредвиденных последствий организованных действий – может быть или прямо погублена сама человеческая цивилизация (в случае сознательно организованного ракетно-ядерного конфликта, взрыва из-за халатности или некомпетентности ряда атомных электростанций типа Чернобыльской, в результате промышленного разрушения озоновою слоя вокруг Земли, или могут быть разрушены основы человеческой цивилизации (экологическая среда обитания наследственные основы воспроизводства человеческого рода, механизмы естественно- исторического прогресса и т.п.). В силу этого все человечество или его определенная часть, страна, нация, народ могут оказаться в социально-экономическом тупике или даже исторической нише, выйти из которой и вернуться на общую дорогу прогресса такая страна или такой народ будут уже не в состоянии. Избежать подобного можно, правильно соразмеряя средство и цель. Советское общество вступило на послеоктябрьский путь в условиях, когда человечество еще не сознавало не то что всех, но даже главных опасностей, могущих стать роковыми при переходе к полосе преимущественно сознательной эволюции. Уже в рамках политики “военного коммунизма” 1918-1921 гг., когда цель стремились достичь любыми средствами, была предпринята “кавалерийская атака” на капитал, совершена первая губительная попытка неадекватными средствами – “непосредственными велениями государства” – достичь желаемой цели: “наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по -коммунистически в мелко -крестьянской стране”. (Ленин В.И. ПСС, т.44, с. 151). Жизнь заставила признать, что это – ошибка. Осознание привело к решительному повороту от “военного коммунизма” к “новой экономической политике” как адекватному средству продвижения к социалистической цели. Но усвоение урока истории было не принципиальным, а прагматическим: нереальные “штурмовые” средства достижения социалистической цели были заменены опосредствующими. Не было понято главное: наличие глубокой, органической связи между целью и средствами ее достижения. В этом таилась огромная опасность, ибо наступала полоса реального “переворачивания” соотношения цели и средств в советской истории. Суть социализма – поставить человека труда в центр общественной жизни, удовлетворить его потребности и интересы, сделать хозяином жизни. Но для этого необходимы определенные предпосылки: уровень развития производительных сил и благосостояния населения, культура людей труда, демократические традиции и т.д. Все это обеспечивает высокоразвитое капиталистическое общество. Но если переход к социализму начинается в стране не высоко развитой, то само создание названных предпосылок или условий, будучи по своему существу средством или даже условием освобождения человека труда как цели социализма, практически для общества становится на более или менее продолжительное время целью, точнее промежуточной целью, без достижения которой нельзя осуществить главную сущностную цель социализма – обеспечить освобождение человека труда, удовлетворение его потребностей и интересов. Так сама жизнь “перевертывала” сущностные связи между целью и средством, меняла их местами, придавала средствам в сознании людей ореол цели, отводила им центральное место. Пока была еще жива ленинская гвардия, она пыталась объяснить суть дела. Так, председатель совнаркома А.Рыков говорил в 1929 г.: “Вопросы, касающиеся вещей и технических вопросов, совершенно справедливо занимают огромное место в нашей жизни, но нельзя забывать того, что все это существует для людей – для рабочих и для крестьян”. Реальное переворачивание соотношения цели и средств по необходимости было долговременным. Опираясь на эту объективно-субъективную предпосылку, И.Сталин и его окружение предприняли вторую попытку “построить социализм любой ценой”, встав на путь забегания, стали исповедовать и осуществлять формулу “цель оправдывает средства”, явившуюся откровенным оправданием субъективизма и волюнтаризма, официальным согласием с нетерпением масс, желавших, невзирая на условия, на реальные возможности и средства, достичь конечной цели – социализма, получить связанные с социализмом блага, а точнее – их пропагандистское изображение, ибо общество еще не располагало необходимыми для реального социализма средствами. Так возникло общество-монстр, или казарменным псевдосоциализм, клявшееся в своем служении трудящимся, но бывшее на деле реализацией социального идеала партийно-государственной бюрократии. Как показывает опыт Советского Союза и не только его, если делается попытка построить социализм любой ценой и при этом применяются не совместимые с природой социализма антигуманные средства, цель не будет достигнута. Использование средств, не совместимых с избранной целью, изменяет направление и характер самого развития, приводит к весьма неожиданным результатам. В этом и заключается вся пагубность неадекватных средств решения революционных задач, достижения социалистической цели, тех средств, которые навязывали обществу сталинизм, маоизм, полпотизм и т.п. Они разрушали не то, что следовало разрушать, и создавали нечто другое в сравнении с тем, что обещали. Цель и средство. Но каково же тогда действительное отношение между этикой и политикой? Неужели между ними, как порой говорилось, нет ничего общего? Или же, напротив, следует считать правильным, что “одна и та же” этика имеет силу и для политического действования, как и для любого другого? Иногда предполагалось, что это два совершенно альтернативных утверждения: правильно либо одно, либо другое. Но разве есть правда в том, что хоть какой-нибудь этикой в мире могли быть выдвинуты содержательно тождественные заповеди применительно к эротическим и деловым, семейным и служебным отношениям, отношениям к жене, зеленщице, сыну, конкурентам, другу, подсудимым? Разве для этических требований, предъявляемых к политике, должно быть действительно так безразлично, что она оперирует при помощи весьма специфического средства – власти, за которой стоит насилие? Чем, кроме личности деспотов и дилетантизма отличается господство рабочих и солдатских Советов от господства любого властелина старого режима? Чем отличается полемика большинства представителей самой якобы новой этики против критикуемых ими противников от полемики каких-нибудь других демагогов? Благородными намерениями! – следует ответ. Хорошо. Но ведь речь здесь идет именно о средстве, а на благородство конечных намерений совершенно так же притязают с полной субъективной честностью и уязвляемые враждой противники. Если вывод акосмической этики любви гласит: “Не противостоять злу насилием”, – то для политика имеет силу прямо противоположное: ты должен насильственно противостоять злу, иначе за то, что зло возьмет верх, ответствен ты... Мы должны уяснить себе, что всякое этически ориентированное действование может подчиняться двум фундаментально различным, непримиримо противоположным максимам: оно может быть ориентировано либо на “этику убеждения”, либо на “этику ответственности”. Но в том смысле, что этика убеждения оказалась бы тождественной безответственности, а этика ответственности – тождественной беспринципности. Об этом, конечно, нет и речи. Но глубинная противоположность существует между тем, действуют ли по максиме этики убеждения – на языке религий: “Христианин поступает как должно, а в отношении результата уповает на Бога”, – или же действуют по максиме ответственности: надо расплачиваться за (предвидимые) последствия своих действий. Главное средство политики – насилие, а сколь важно напряжение между средством и целью с этической точки зрения – об этом вы можете судить по тому, что эта сторона (революционные социалисты – А.Б.) нравственно отвергает “деспотических политиков” старого режима из-за использования ими тех же самых средств, как бы ни был оправдан отказ от их целей. Что касается освящения средств целью, то здесь этика убеждения вообще, кажется, терпит крушение. Конечно, логически у нее есть лишь возможность отвергать всякое поведение, использующее нравственно опасные средства. Правда, в реальном мире мы снова и снова сталкиваемся с примерами, когда исповедующий этику убеждения внезапно превращается в хилиастического пророка, как, например, те, кто, проповедуя в настоящий момент “любовь против насилия”, в следующее мгновение призывает к насилию – к последнему насилию, которое привело бы к уничтожению всякого насилия, точно так же, как наши военные при каждом наступлении говорили солдатам: это наступление – последнее, оно приведет к победе и, следовательно, к миру. Исповедующий этику убеждения не выносит этической иррациональности мира. Он является космически-этическим “рационалистом”. Конечно, каждый из вас, кто знает Достоевского, помнит сцену с Великим инквизитором, где эта проблема изложена верно. Невозможно напялить один колпак на этику убеждения и этику ответственности или этически декретировать, какая цель должна освящать какое средство, если этому принципу вообще делаются какие-то уступки. <...> Древней проблемой теодицеи как раз и является вопрос: почему же это сила, изображаемая одновременно как всемогущая и благая, смогла создать такой иррациональный мир незаслуженного страдания, безнаказанной несправедливости и неисправимой глупости? Либо она не есть одно, либо же она не есть другое; или жизнью правят совершенно иные принципы возмещения и воздаяния, такие, которые можем толковать метафизически, или же такие, которые навсегда будут недоступны нашему толкованию. Проблема опыта иррациональности мира и была движущей силой всякого религиозного развития. Индийское учение о карме и персидский дуализм, первородный грех, предопределение и Deus absconditus – все они выросли из этого опыта. И первые христиане весьма точно знали, что миром управляют демоны, что тот, кто связывается с политикой, то есть с властью и насилием как средствами, заключает пакт с дьявольскими силами и что по отношению к его действованию не то истинно, что из доброго может следовать только доброе, а из злого лишь злое, но зачастую наоборот. Кто не видит этого, тот в политическом отношении действительно ребенок. <...> Таким образом, проблему политической этики ставит отнюдь не современное, рожденное ренессансным культом героев неверие. Все религии бились над этой проблемой с самым различным успехом, и потому, что было сказано, иначе и быть не могло. Именно специфическое средство легитимного насилия исключительно как таковое в руках человеческих союзов и обусловливает особенность всех этических проблем политики. Кто бы, ради каких бы целей ни блокировался с указанным средством – а делает это каждый политик, – тот подвержен и его специфическим следствиям. В особенно сильной мере подвержен им борец за веру, как религиозный, так и революционный. Давайте непредвзято обратимся к примеру современности. Тот, кто хочет силой установить на земле абсолютную справедливость, тому для этого нужна свита: человеческий “аппарат”. Ему он должен обещать необходимое /внутреннее и внешнее/ вознаграждение – мзду небесную или земную – иначе “аппарат” не работает. Итак, в условиях современной классовой борьбы внутренним вознаграждением является утоление ненависти и жажды мести, прежде всего: Ressentimenta и потребности в псевдоэтическом чувстве безусловной правоты, поношении и хуле противников... Достигшая господства свита борца за веру особенно легко вырождается обычно в совершенно заурядный спой обладателей теплых мест. Кто хочет заниматься политикой вообще и сделать ее своей единственной профессией, должен осознавать данные этические парадоксы и свою ответственность за то, что под их влитием получится из него самого. Он, я повторяю, спутывается с дьявольскими силами, которые подкарауливают его при каждом действии насилия. Великие виртуозы акосмической любви к человеку и доброты, происходят ли они из Назарета, из Ассизи или из индийских королевских замков, не “работали” с политическим средством – насилием, их царство было “не от мира сего”, и все-таки они действовали и действовали в этом мире, и фигуры Платона Каратаева и святых Достоевского все еще являются самыми адекватными конструкциями по их образу и подобию. Кто ищет спасения своей души и других душ, тот ищет его не на пути политики, которая имеет совершенно иные задачи – такие, которые можно разрешить только при помощи насилия. Гений или демон политики живет во внутреннем напряжении с богом любви, в том числе и христианским Богом в его церковном проявлении – напряжении, которое в любой момент может разразиться непримиримым конфликтом <...> В самом деле: политика делается, правда головой, но, само собой разумеется не только головой. Тут совершенно правы исповедующие этику убеждения. Но должно ли действовать как исповедующему этику убеждения или как исповедующему этику ответственности, и когда так, а когда по-другому, – этого никому нельзя предписать. Политика есть мощное медленное бурение твердых пластов, проводимое одновременно со страстью и холодным глазомером. Мысль в общем-то правильная, и весь исторический опыт подтверждает, что возможного нельзя было бы достичь если бы в мире снова и снова не тянулись к невозможному. Но тот, кто на это способен, должен быть вождем, мало того, он еще должен быть – в самом простом смысле слова – героем. И даже те, кто не суть ни то, ни другое, должны вооружиться той твердостью духа, которую не сломит и крушение всех надежд; уже теперь они должны вооружиться ею, ибо иначе они не сумеют осуществить даже то, что возможно ныне. Лишь тот, кто уверен, что он не дрогнет, если, с его точки зрения, мир окажется слишком глуп или слишком подл для того, что он хочет ему предложить; лишь тот, кто вопреки всему способен сказать “и все-таки!”, – лишь тот имеет “профессиональное призвание” к политике.

 

 

 

 

 

 

Литература:

 

1.Бутенко А.П., Миронов А.В. Сравнительная политология в терминах и понятиях. Учеб, пособие. – М.: НОУ, 1998. – 411с.