Политическая культура и стратификация общества

Предложенный нами метод стратификации субкультур далек от идеала. Ни "патерналисты", ни "либералы" явно не укладываются в "прокрустово ложе" субкультур, определенных через электораты партий. Однако заметим, что стратификация чисто по идейным установкам дала бы не менее спорный результат: пришлось бы искать ответы на вопрос, почему либералы или патерналисты голосуют за разные партии. Добавим, что и определять "патернализм", "либерализм" или "патриотизм" трудно даже в количественном исследовании: многочисленные попытки сделать это выявляли объективные противоречия, например, между экономическими и общественно-политическими установками респондентов, а в качественном исследовании эта проблема представляется практически не решаемой. Партийный подход был избран нами по одному основанию, кажущемуся нам весомым: если мы изучаем, прежде всего, политическую составляющую общественной культуры, то фактор выбора партии - т.е. политического участия граждан в наиболее массовой и четко определяемой форме - становится осевым. Этот подход позволяет "привязать" главный критерий формирования выборки именно к политическому поведению - что соответствует духу определения политической культуры по Алмонду и Вербе и, как показано ниже, выявить мотив (или набор мотивов), обуславливающих электоральный выбор респондентов. Данный подход не претендует на полноту описания существующих в России политических субкультур. Вне поля зрения настоящего исследования оказываются субкультуры этнических регионов и народов России, в которых неизбежно проявилась бы специфика, связанная с этническими, конфессиональными, географическими и другими факторами. Нашей задачей было описать общероссийские типы политических субкультур на основе выборки, репрезентативной по социально-демографическим и основным (но далеко не всем) региональным параметрам.

3.Российская политическая культура: консенсусный запрос.

Анализ зоны «консенсусного запроса» позволяет сформулировать основные черты российской политической культуры.

 Эта культура носит  отчетливый «государственнический»  характер. Большая часть российского  общества верит в «благодетельность»  государства и связывает с  ним свои надежды на будущее. Государству и раньше приписывалась  важная роль в экономическом  развитии, и этот тренд только  усилился в условиях экономического  кризиса. Отсюда – разделяемое  большинством пожелание национализации  экономических активов: по минимуму  – добывающих отраслей, т.к. богатства  недр почитаются общенародным  достоянием, которым «доверено»  распоряжаться государству, но не  частным компаниям, по максимуму  – всей крупной промышленности. От государства ждут и активной  и сильной оборонной политики, в т.ч. – развития оборонной  промышленности, а также – обеспечения  экономической независимости России. Такая «государственность»3 носит – в концептуальной терминологии «гражданской культуры» – преимущественно характер «подданнической культуры». Однако обратим внимание на то, что у разных субкультур присутствуют достаточно жесткие ограничители этой ценности –

она отнюдь не безусловна, что указывает на наличие в ней и ориентаций, свойственных «активистской культуре».

 Для «советских патерналистов» это государство остается «чужим».

Поддерживая многие государственные начинания (попадающие в «зону консенсуса»), такие люди не чувствуют причастности государственной политики своему образу жизни.

 Еще в меньшей степени «государственность» присуща «либералам». Это единственная группа, которая по ряду консенсусных для всех остальных субкультур позиций выпадает из мейнстрима. Для «либералов» нынешнее государство неприемлемо своей недостаточной демократичностью, что противоречит их основополагающей ценности – «свободе». А такие требования как, например, активная демографическая политика, сокращение разрыва в доходах для этой субкультуры уходят на второй план, пока не решена задача «расширения пространства свободы».

 Для остальных субкультур  характерно признание ценности  государства и его в целом  «благодетельного» характера, но, скорее, в идеале, а не в реальности.

Обратим внимание, что значительная часть требований в «зоне консенсуса», по сути, требует «переопределения государства». Наиболее консенсусным требованием всех субкультур стало противодействие коррупции, на втором месте – требование дебюрократизации (сокращение числа чиновников, повышение исполняемости решений, ограничение материальных благ депутатов Думы и т.п.).

Консенсусным4 является и набор требований по части общественных благ – бесплатного здравоохранения, образования, доступности жилья, активной демографической политики. Все это – очерченные обществом условия сохранения своей «государственнической установки».

Вывод: в российской политической культуре обозначился переход от «подданнической культуры» к «активистской». Этот «переход» уже не дано

совершить тем, кто остался на позициях «советского традиционализма», и он давно завершен для «либералов». Остальная же часть общества (а это абсолютное большинство) уже формулирует требования к государству, соответствующему современной политической – гражданской – культуре, но предпочитает оставаться «ведомой» на этом переходе, доверяя ведущую роль государству. К нему либо обращаются с мягкими пожеланиями усовершенствования («лоялисты»), либо подвергают более жесткой критике («патерналисты» и «патриоты»). В целом же с точки зрения политической культуры Россия остается переходным обществом.

 Если судить об установках  на экономическое и общественно-политическое  развитие, общество также остается  переходным. В нем соседствуют  установки на экономическую модернизацию (развитие современных отраслей  экономики, обеспечение экономической  независимости, порой инновационное  развитие) и установки из советского  прошлого – огосударствление  экономики, высокая ценностная значимость  сельского хозяйства и т.п. При  этом такие «установки из прошлого»  озвучиваются даже субкультурами, которые явно ориентированы на  рыночную экономику и индивидуалистичное  сознание («патриоты», «лоялисты», отчасти  – «патерналисты»).

Такая «раздвоенность» объясняется, прежде всего, трудным привыканием к рынку – не только и не столько как к экономическому, сколько как к институциональному и политическому феномену. Пожалуй, самое тяжелое наследие советского прошлого – это то, что в Советском Союзе существовало общество продвинутой индустриальной фазы развития по всем параметрам (урбанизированность, образованность, структура занятости и т.п.), кроме одного важнейшего – отсутствия привычек и навыков, воспитываемых рынком, рационального расчета доходов и расходов, привычки делать ежедневный выбор, рисковать, конкурировать.

С одной стороны, рынок стал привычен, его достоинства и блага очевидны почти всем, требование о государственном поощрении и поддержке малого бизнеса носит консенсусный характер. Но, с другой стороны, психологически он некомфортен, поскольку большая часть общества не усвоила его навыки с детства.

Поэтому и проявляется психологическое стремление как-то ограничить его стихию, свободу рук «крупного капитала», которому общество не доверяет (отсюда – требования национализации). Высокая значимость сельского хозяйства также объяснима: слишком низки доходы значительной части общества, слишком большая доля семейного бюджета тратится на еду и товары первой необходимости. Согласно исследованию агентства РОМИР, второй половины 2008 г. россияне начали тратить на еду и товары повседневного спроса 75% своих доходов, но и в «докризисное» время эта доля составляла 65%, что больше похоже на структуру потребления развивающихся, а не развитых стран.

Вкупе с инерцией советского прошлого (индустриализация + коллективизация) такая психологическая установка вполне понятна: слишком дорого дается среднему россиянину «хлеб насущный». Кризис лишь усугубил такую двойственность в установках.

 В социальных установках  политической культуры начался  качественный сдвиг: все большее  число россиян под социальной  справедливостью понимают не  «уравниловку», а равенство возможностей  и правовую защищенность. Это  – феномен последних нескольких  лет, и он противоречив. Во-первых, сохраняются значительные «лакуны»  уравнительных настроений – у  «традиционалистов» и «патерналистов». Во-вторых, при столь остром социальном  расслоении большинству общества  слишком трудно поверить в  равенство возможностей. В-третьих, в качестве рецептов лечения  этой проблемы зачастую предлагается  борьба не только с бедностью, но и с богатством: регулярно  звучат требования «раскулачить»  олигархов, раздать «природную ренту» (хотя эта идея уже не столь  популярна, как пять-шесть лет  назад). Даже требование пересмотра  итогов 

приватизации ушло на задний план, но не исчезло совсем. Но обратим внимание, даже сторонники «реквизиторских» мер предлагают «оставить олигархам «небольшие суммы» – в точности воспроизводится установка прогрессистского движения в США 20–30-х годах прошлого века – ограничить состояние пятью миллионами (поскольку в рыночном обществе почти каждый надеется заработать пару миллионов). Так что и в социальных установках мы видим переходность общества, движущегося в сторону современного общественного строя.

 Добавим к сказанному  выше другие очевидные зоны  консенсуса: это и одобрение внешней  и оборонной политики, отстаивающей  интересы России, и прагматичный  подход к Западу – с известным  подозрением в недоброжелательности (что отмечают даже «либералы»  за пределами столицы), но с  готовностью заимствовать у него  лучшее, сотрудничать, не допускать  острой конфронтации (может, за исключением  «патриотов»), и высокую значимость семейных ценностей. Добавим и то, что в этом консенсусе присутствует «по умолчанию» преобладающий секулярный характер общества: во всем исследовании практически не встречалось обоснование мотивации своих позиций и ценностей религиозными максимами. Это не значит, что религия незначима для россиян – просто она в гораздо меньшей степени актуализирована как источник норм и принципов повседневного поведения.

Общий вывод: при всей неструктурированности общественно-политических воззрений, при всей переходности характера российской политической культуры, она отличается неантагонистичностью, высокой долей консенсусных установок. Даже «традиционалистов» или «либералов», чьи установки отстоят от «мейнстрима» значительно дальше, чем все остальные, вряд ли можно считать «контркультурами». Во-первых, они невелики по размерам (а первая из них – очевидно, «уходящая»). Во-вторых, в их рядах почти нет настроя на «революционность» (среди всех респондентов были лишь отдельные радикальные призывы, не находившие поддержки даже среди «своих»). В-третьих, по многим «ценностным шкалам», как показано в последующих разделах настоящей работы, дистанция между этими субкультурами и их «соседями» по нишам (разумеется, разным) не столь велика. Наконец, в-четвертых, социально-политические последствия кризиса могут привести к напряженности социальной, но вряд ли ценностной. Напротив, мы видим стремление людей самых разных взглядов к сотрудничеству и взаимодействию на время трудностей.

 Из этого следует, что  политическая культура современной  России достаточно «кооперативна»  и умеренна. Следовательно, нет никаких  оснований для политической «эксклюзии» – ни одна из субкультур не настроена (и не имеет ресурсов) на радикальную ломку сложившегося порядка.

Правда, такой вывод не означает, что нынешнее состояние политической культуры сулит российскому обществу беспроблемное существование. Во-первых, как показано выше, средний россиянин смотрит не только «вперед» (условно – на модернизацию страны), но и «назад» – на общество без развитого рынка, без мощного частного бизнеса; сильны еще пережитки «уравниловки», по-прежнему доминирует «подданническая культура», и слишком слабы элементы «активистской культуры», которая объективно способствует формированию активной гражданской позиции. Кризис добавляет к перечню проблем еще одно тревожное явление: снижение ценности толерантности, что чревато крайне опасными последствиями в условиях ожидаемого роста социальной напряженности.

Список литературы

1. Акмалова Альфия Азгаровна. Политология: учебное пособие : по  дисциплине "Политология" для  студентов высших учебных заведений / М-во образования и науки Российской  Федерации, Северный (Арктический) федеральный  ун-т ; [Акмалова А. А. и др.] ; под  ред. В. М. Капицына, В. К. Мокшина, С. Г. Новгородцево. Москва: Дашков и К, 2012

2. Анохин  Михаил Григорьевич  Политология : Курс лекций [Электронный ресурс] / [Анохин М. Г., Ануфриев Е. А., Бережнов А. Г. и др.] ; Под ред. М. Н. Марченко ; Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. Юрид. фак.  Оригинал:.- 4-е изд., перераб. и доп..- Москва: Юристъ, 2003.- 681 с. Шифр:1 03-2/297-4 5-7975-0587-8 (в пер.)          Москва: РГБ, 2007 

3. Бельский Виталий Юрьевич Политология: схемы, таблицы: учебно-методическое пособие для студентов высших учебных заведений/[В. Ю. Бельский и др.] ; под ред. В. Ю. Бельского, А. И. Сацуты Москва: ЮНИТИ, 2013.

4. Буренко Владимир Иванович. Политология: учебник по дисциплине "Политология" для студентов  высших учебных заведений / [В. И. Буренко и др.] ; под ред. В. И. Буренко, Москва: КноРус, 2013

5. Василенко Ирина Алексеевна. Политология: учебник для бакалавров : для студентов высших учебных  заведений, обучающихся по специальности "Политология" / И. А. Василенко ; Московский  Гос. ун-т им. М .В. Ломоносова. Москва: Юрайт, 2013

6. Гаджиев  Камалудин Серажудинович Геополитика: учебник для бакалавров: учебник для студентов высших учебных заведений, обучающихся по специальностям и направлениям: "Политология", "Международные отношения", "Юриспруденция", "История", "Социология" / К. С. Гаджиев. Москва: Юрайт, 2013

7. Панарин, Александр Сергеевич (1940-2003) Политология : Учебник [Электронный  ресурс] / А.С. Панарин ; Моск. гос. ун-т  им. М.В. Ломоносова   Оригинал:.- 2-е изд., перераб. и доп..- Москва: Проспект, 2004.- 440 с. Шифр:1 04-7/81 5-98032-315-5 (в пер.) Москва: РГБ, 2007