Романтизм. Социальные и филосовские теории его возникновения

романтическими символами.

Гёте был одним из «штурмерцев»; к этому периоду относятся сочинения «Гец фон

Берлихинген», «Прометей», «Страдания молодого Вертера», начало «Фауста» и

«Вильгельма Мейстера». Конечно, он стремился смягчить романтизм и те

последствия, которым положил начало Вертер: Гёте тяготила оголенная

чувственность этого феномена, и не только в литературном плане.

В зрелый период жизни поэта вдохновлял классический канон красоты. Подобно

грекам, ему хотелось поднять природу и реальность до высоты духовного. На

деле гётевский  «классицизм» был плодом «Бури и натиска», куда старая форма и

новый смысл  «предела» пришли из романтизма. Шуберт, один из критиков Гёте,

заметил однажды, что предпочел бы ему Шекспира как поэта более прямого и

непосредственного, рельефно и недвусмысленно описывающего человеческие пороки

и добродетели.

Гёте не соглашался с шиллеровским делением поэзии на наивную (античную) и

сентиментальную (новую). Сентиментализм казался ему болезнью, наивность же

древних греков – признаком несомненного здоровья. И все же дух «модерна» и

даже отвергаемого им сентиментализма присутствует в творчестве Гёте в виде

вечной неудовлетворенности, критического настроя, тоски, возникающей сразу

после очередного завоевания. Выходящая на первый план тематика внутреннего Я,

борьбы со всем внешним и самим собой – не знак ли это безнадежной утраты

античной гармонии, простой и светлой? « Классицизм не столько изгнал демона

из Гёте, сколько приструнил его и призвал к порядку. Из гения-буревестника он

сделал гения-романтика» (де Руджеро). И если Гёте и осуждал, то не душу

романтизма, а патологические проявления этого феномена.

Что же касается деталей гётевской позиции, то в ней ярко отражена концепция

витализма, но не без крайностей. Природа вся живая, в большом и малом.

Тотальность феноменов дана в органическом продуцировании «внутренней форме».

Полярность сил (сжатие – расширение) рождает различные естественные

образования, прогрессивно растущие. Трактовка Бога пантеистична, никакой

догматической жесткости. Гёте как поэт признает себя политеистом, как ученый

– пантеистом. Впрочем, он оставляет место и для личностного Бога – в смысле

моральной требовательности к самому себе. Гений – это «творящая природа», по

мнению Гёте, а искусство – творческая активность, оно даже выше природы.

Два его произведения стали символами эпохи – «Вильгельм Мейстер» и «Фауст».

Первое – роман о духовном становлении. После серии артистических проб

Вильгельм находит себя в практике, художественный опыт не стал делом жизни,

но подготовили, очистил энергию для реформаторской деятельности. (Похоже, в

какой-то мере Гёте писал портрет с самого себя, веймарского государственного

служащего.) Шлегель называл этот роман «тенденцией века). Миттнер усмотрел в

романе попытку художественно реализовать то, что было нереально в

экономической и политической жизни. «Фауст – это «Все в Одном», бытование во

всех социальных и этических мирах, замкнутых каждый в себе в реальной жизни.

Позже нечто подобное сотворил Гегель в своей «Феноменологии Духа», где само

сознание пойдет по кругам морали и духа универсальной истории, пока не

достигнет абсолютного знания.

Вечным персонажем стал Фауст. Исследователи часто находят в нем пророчески

угаданные Гёте черты сознания современного человека. Назвать фаустовское

устремление – «Streben» – демоном активизма, поселившимся в человеке 20 в.,

не мудрено. Однако мы должны напомнить и гётевскую интерпретацию, вложенную в

уста небесных ангелов: «Тех, кто не пощадит себя в вечном порыве, мы сможем

спасти!». В письме Эккерману от 6 августа 1831 г. Гёте писал: « В этих стихах

– ключ к спасению Фауста», неукротимое стремление, с одной стороны, и

божественная любовь – с другой. «В самом Фаусте живет активность, высокая и

чистая, а сверху вечная любовь спешит ему на помощь.. Это в совершенной

гармонии с нашим религиозным воззрением, согласно которому мы становимся

блаженными не своими только силами, а от благодати Божественной, нисходящей

на нас».

Фридрих Генрих Якоби (1743-1819) начался как романтик («Аллвилл», 1776;

«Вольдемар», 1777), но затем пришел к трансцендентному Богу. Среди  его работ

примечательны письма «Об учении  Спинозы» (1785),  «Давид Юм о вере, или

Идеализм и реализм» (1787), «Письма к Фихте» (1801), «О божественных вещах»

(1811).

Трактат о Спинозе наделал немало шума в свое время. Лессинг в 70-х гг.

опубликовал сочинение деиста Г.С.Реймаруса. Якоби отреагировал на него

следующими тезисами: а) всякая форма рационализма заканчивается в финале

своего развития как спинозизм; б) спинозизм – форма атеизма, поскольку

отождествляет Бога с природой ( deus sive natura); в)спинозизм – это

фатализм, ибо не оставляет места для свободы; г) тот же Лессинг, спинонизм и

пантеист, не избежал фатализма и атеизма.

Это была настоящая атака на «иллюминизм», в которой Якоби поддержал Гаман.

Кант не пожелал вмешиваться, а Гёте защитил Спинозу как христианина (подобно,

впрочем, и Гердеру). Все вместе взятое лишь прибавило популярности Спинозе.

Однако Якоби не смирился: спинозистский интеллектуализм, по его мнению,

отделяет интеллект от веры, основанной на чувстве и интуиции, которая лишь

подтверждает, но не доказывает. «Я неоднократно повторял, - говорит Якоби, -

что необходимо выбраться из накатанной колеи интеллекта, чтобы не потерять

Бога. Поскольку разум просыпается в человеке не сразу, ему кажется, что он

мало- помалу возникает из природы слепой и неразумной, в противоположность

мудрому Провидению. В любом случае, деификация природы -  нонсенс: кто

начинает с природы, никогда не придет к Богу. Либо Он - в начале всего, либо

Бога нет вообще». Беда, если языческий интеллект берет в плен христианское

сердце.

«Вера- изначальный свет разума, но рационализм принимает его за свой

собственный. Погаснет этот свет, и любая наука окажется слепой и

бессмысленной: невнятные пророчества вместо вопрошания и ответствования. Вера

– неустранимое доверие к тому, чего не видно. Абсолют мы не видим, но верим в

него. Мы видим обусловленное, по поводу чего возникает знание.  Здесь

доминирует наука. Вера в невидимое сильнее и благороднее знания видимого.

Истинная наука – это дух, свидетельствующий  о самом себе и о Боге. Насколько

я уверен в объективности моих ощущений истинного, прекрасного и благого в

природе, настолько я убежден в существовании Бога. Ослабление одного влечет к

атрофии другого». Из силы веры  в невидимое возникает вечная борьба против

доктринального  знания, война чад Божиих против титанов. Философия света

против философии тьмы, антропоморфизм против пантеизма, истинный рационализм

против его перевертыша, христианство против язычества. Христианство

антропоморфично по существу, ибо учит только о Боге, творце мира, знания и

воли; язычество – космотеизм. Нет ничего более абсурдного, чем теория

деификации природы, якобы открывающая христианство. Вера ребенка или целого

народа в каком-то смысле выше и лучше, чем знания философа без веры. Верить

во Христа означает верить в то, во что поверил бы Он сам.

Знаком безусловной победы считает Якоби слова обреченного Христа: «Боже мой,

Боже мой! Для чего Ты меня оставил?» (Мф. 27,45), и: « Отче! В руки Твои

предаю дух мой» (Лк. 23, 46). Так мог сказать только самый сильный из чистых

и самый чистый из сильный («О божественных вещах»). Якоби, мастер

экзистенциалистских пассажей, призывает порвать с интеллектом и уповать на

веру. Прыжок этот («сальто-мортале») Гегель нашел слишком «мортальным» для

философии, ибо сброшенными оказались доказательства. И в самом деле, указания

Якоби на непосредственный выход к абсолюту – прямая антитеза гегельянству.

Иоганн Готфрид  Гердер (1744-1803), ученик Канта, начинал как сторонник

движения «Бури и натиска». С 1776г. он обосновался в Веймаре.  Проповедник,

поэт, переводчик, эрудит и мыслитель, он разработал четыре темы:  1) новую

интерпретацию языка; 2) новое понимание истории; 3) попытался примирить

спинозизм и теизм; 4) идею христианства как всечеловеческой религии.

Гердера считают основателем современной лингвистики «Трактат об источнике

языка» содержит оригинальный взгляд на язык как на нечто не только

конвенциональное или коммуникативное, но и специфичное для природы человека.

Человека отличает от животного «рефлексия», именно она образует язык,

закрепляющий моменты подвижной игры ощущений. Поэзия глубочайшим образом

натуральна, она древнее прозы, ибо последняя предполагает логическое

опосредование. Язык фиксирует шаткое ощущение, давая человеку выразительные

средства, названия его открытий. Более того, сам человек – творение языка.

«Не по воле лиры Антифона росли города, - читаем мы в «Идеях к философии

истории»,  - и не мановением волшебной палочки пустыни стали цветущими

садами, но с помощью языка, великого общительного начала, люди объединились в

радости и любви для созидания. Язык основал законы и связал: только через

язык стала возможна история человечества как наследование форм сердечности и

любви. И сегодня вижу героев Гомера и слышу плач Оссиана, всех, чьи тени

давно исчезли с лица  земли. Я чувствую их дыхание, фигуры их передо мной, а

голос ушедших звенит в моих ушах: я внимаю их мыслям, погруженным в молчание

веков. Все, что изобрел человеческих дух, алмазы мудрости далекой античности,

приходит ко мне через язык и благоволение Провидения. Моя душа и мысль моя в

одной связке с душой и мыслью первого и, кто знает, может, и последнего

человека на земле; короче говоря, язык – отличительная черта нашего разума, с

ним разум обретает форму и распространяется».

Совершенно не похожей на просветительскую выглядит гердеровская философия

истории. Поскольку природа – организм, развивающийся согласно финалистскому

проекту, то и  историю можно объяснить только в рамках этого проекта, где

всем правит Бог. История, таким образом, по необходимости реализует цели

Провидения и Бога, и прогресс движет не воля человеческая, а Бог, ведущий

человечество к реализации целей во всей полноте. В историческом пути каждая

фаза имеет собственный смысл. В противовес просветительской идее государства

Гердер выдвигает понятие «народа» как живого органического единства.

Предполагает ли такое понимание истории Бога-творца, личностного и

трансцендентного, или это имманентный Бог? При ответе на вопрос Гердер

колеблется между позициями Лессинга и Спинозы. Пытаясь «спасти» последнего,

он не растворяет Бога как субстанцию в природе, и все же его трактат о Боге

полон апорий и неопределенностей.

Наконец, для Гердера характерно понимание христианства не как одной из

религий, а как религия всего человечества. Но и в этом он не свободен от

двусмысленностей: личность Христа он не сводит к идее или символу,

подчеркивая, что как человек он вел совершенный образ жизни.

Многие из понятий Гердера под пером Гегеля обретут новую жизнь и достаточно

долгую славу.

     ЗАКЛЮЧЕНИЕ

     В эпоху  романтизма намечается отход  от рационального и

Предпочтение отдается духовному началу, недаром это время назвали

романтическим. Здесь творят Шиллер и Гёте-классики

Немецкой литературы, Гёльдерлин, обожествивший природу, и другие.В это время

переосмысливаются религиозные понятия,

Прпроисходи переоценка ценностей,мир видится по иному. Закладываются основы

наук,получивших широкое развитие в 20 веке такие как Герменевтика.

И многое другое что позволяет нам говорить об эпохе романтизма как об эпохе

оставившей огромный вклад в культуре науке и исскустве.

                                                            

ЛИТЕРАТУРА

 

Реале Дж . Антисери Д. “ Западная философия от истоков до наших дней ”/ СПб

“Петрополис”1994/

Шлегель Ф. “Эстетика.Философия.Критика”/ Москва “искусство” 1983г./

Шиллер Ф “ Сочинения” / Москва “Гослитиздат”1959 г./

Гёте И . “ Избранные сочинения” Москвва  АН СССР 1957 г./

Гердер И. “Избранное” / Москва “ Наука” 1977 г