Отражение народного характера в рассказе А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»

Иван Денисович –  русский мужик, смекалистый, деликатный и работящий, в ком жестокая эпоха  культивирования зависти, злобы  и доносов не убила той порядочности, той нравственной основы, что прочно живет  в народе, не позволяя никогда в глубине души путать добро и зло, честь и бесчестье, сколько бы к этому ни звали. Несомненно, что Солженицына волнует как раз твердая нравственная основа Ивана Денисовича, его несуетное достоинство, деликатность, практический ум.

Человек ли? Этим вопросом задается читатель, открывающий первые страницы повести и будто окунающийся  в кошмарный, беспросветный и  бесконечный сон. Все интересы заключенного Щ-854, кажется, вращаются вокруг простейших животных потребностей организма: как «закосить» лишнюю порцию баланды, как при минус двадцать семи не запустить под рубаху стужу на этапном шмоне, как сберечь последние крохи энергии в ослабленном хроническим голодом и изнуряющей работой теле, - словом, как выжить в лагерном аду.

И это неплохо удается  сноровистому и смекалистому крестьянину  Ивану Денисовичу. Подводя итог прожитому  дню, герой радуется достигнутым  удачам: за лишние секунды утреннего  дрема его не посадили в карцер, бригадир хорошо закрыл процентовку  – бригада получит лишние граммы пайка, сам Шухов купил табачку на два припрятанных рубля, да и начавшуюся было утром болезнь удалось перемочь на кладке стены ТЭЦ. Все события как будто убеждают читателя, что все человеческое осталось за колючей проволокой. Этап, отправляющийся на работу, представляет собой сплошную массу серых телогреек. Имена утеряны. Единственное, что подтверждает индивидуальность – лагерный номер. Человеческая жизнь обесценена. Рядовой заключенный подчинен всем – от состоящего на службе надзирателя и конвоира до повара и старшины барака – таких же узников, как и он. Его могут лишить обеда, посадить  в карцер, обеспечив на всю жизнь туберкулезом, а то и расстрелять. Душа Шухова, которая казалось бы, должна была ожесточиться, зачерстветь, не поддается «коррозии». Заключенный Щ-854 не обезличивается, не обездушивается. Казалось бы, трудно представить себе положение худшее, чем у этого бесправного лагерника, однако сам он не только о своей судьбе печалится, но и сопереживает другим. Иван Денисович жалеет свою жену, которая много лет в одиночку растила дочерей, и тянула колхозную лямку. Несмотря на сильнейшее искушение, вечно голодный зэк запрещает присылать ему посылки, понимая, что жене и без того нелегко. Сочувствует Шухов баптистам, получившим по 25 лет лагерей. Жаль ему и «шакала» Фетюкова: «Срока ему не дожить. Не умеет он себя поставить». Шухов сочувствует неплохо устроившемуся в лагере Цезарю, которому приходится ради сохранения привилегированного положения отдавать часть присылаемых ему продуктов. Щ-854 иногда сочувствует охранникам «<…> тоже им не масло сливочное в такой мороз на вышках потоптаться» и конвоирам, на ветру сопровождающим колонну: «<…> им-то тряпочками завязываться не положено. Тоже служба неважная».

Высокая степень приспособляемости  Шухова к обстоятельствам не имеет ничего общего с униженностью, с потерей человеческого достоинства. Страдая от голода не меньше других, он не может позволить себе превратиться  в подобие «шакала» Фетюкова, рыскающего по помойкам и вылизывающего чужие тарелки, униженно выпрашивающие подачки, и перекладывающего свою работу на плечи других. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Куземина: «Здесь, ребята, закон тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется и кто к куму ходит стучать…»

Можно сказать, что не велика сия мудрость, - это уловки «зверехитрого» выживания. Не случайно Солженицын обмолвился о зэках: «зверехитрое племя»… В этом племени, выходит, мудрее тот, кто… невзыскательнее, примитивнее? Но свои права герой Солженицына готов при необходимости отстаивать силой: когда кто-то их зэков пытается отодвинуть с печки поставленные им на просушку валенки, Шухов кричит: «Эй, ты, рыжий! А валенки в рожу если? Свои ставь, чужих не трог!» Вопреки распространенному мнению, что герой рассказа относится «робко, по-крестьянски почтительно» к тем, кто представляет в его глазах «начальство», следует напомнить о тех непримиримых оценках, которые дает Шухов разного рода лагерным начальникам и их пособникам: десятнику Дэру – «свинячья морда»; надзирателям – «псы клятые»; начкару – «остолоп»; старшему по бараку – «урка» и т.д. В этих и подобных им оценках нет и тени того «патриархального смирения», которое иногда из самых благих побуждений приписывают Ивану Денисовичу.

Если и говорить о  «покорности перед обстоятельствами», в чем иногда упрекают Шухова, то в первую очередь следовало бы вспомнить не его, а «шакала» Фетюкова, десятника Дэра и им подобных. Эти  нравственно слабые, не имеющие внутреннего  «стержня» герои пытаются выжить за счет других. Именно у них репрессивная система формирует рабскую психологию.

Драматический жизненный  опыт Ивана Денисовича, образ которого воплощает некоторые типические свойства национального характера, позволил герою вывести универсальную формулу выживания человека из народа в стране ГУЛАГа: «Это верно, кряхти да гнись. А упрешься – переломишься». Это однако, не означает, что Шухов, Тюрин, Сенька Клевшин и другие близкие им по духу русские люди покорны всегда и во всем. В тех случаях, когда сопротивление может принести успех, они отстаивают свои немногочисленные права. Так, например, упрямым молчаливым сопротивлением они свели на нет приказ начальника передвигаться по лагерю только бригадами или группами. Такое же упорное сопротивление колонна зэков оказывает начкару, долгое время продержавшему их на морозе: «Не хотел по-человечески с нами, так хоть разорвись теперь от крику». Если Шухов и гнется, то только внешне. В нравственном же отношении он оказывает системе, основанной на насилии  и духовном растлении, сопротивление. В самых драматических обстоятельствах герой остается человеком с душой и сердцем и верит, что справедливость восторжествует.

Шухов принадлежит к  тем, кого называют природным, естественным человеком. Естественный человек далек от такого занятия, как размышления, анализ, в нем не пульсирует вечно напряженная и беспокойная мысль, не возникает страшный вопрос: зачем? почему?  Природный человек живет в согласии с собой, ему чужд дух сомнений; он не рефлексирует, не смотрит на себя со «стороны». Этой простой цельностью сознания во многом объясняется жизнестойкость Шухова, его высокая приспособляемость к нечеловеческим условиям.

Природность Ивана, его  подчеркнутая чуждость искусственной, интеллектуальной жизни сопряжены, по мысли Солженицына, с высокой нравственностью героя. Шухову доверяют, потому что знают: честен, порядочен, по совести живет. Цезарь со спокойной душой прячет у Шухова продуктовую посылку. Эстонцы дают в долг табаку, уверены – отдаст.

Иван Денисович давно  и прочно отверг весь костюмированный мир «идей», лозунгов всяческой пропаганды в лицах… На протяжении повести герой живет с удивительным пониманием происходящего и отвращением ко лжи.

Собственно, весь лагерь и труд в нем, хитрости выполнения плана и приработка, строительства «Соцгородка», начинающегося с создания колючего ограждения для самих строителей, - это растлевающий, страшный путь в обход всему естественному, нормальному. Здесь опозорен, проклят сам труд. Здесь все разрознены, все жаждут легкого «огневого» безделья. Все помыслы уходят на показуху, имитацию дела. Обстоятельства заставляют и Шухова как-то приспосабливаться ко всеобщему «обходу», деморализации. В это же время, достраивая свой внутренний мир, герой оказался способен увлечь и других своим моральным строительством, вернуть и им память о деятельном, непоруганном добре. А проще говоря, Иван Денисович вернул и себе и другим «ощущение изначальной чистоты и даже святости труда».²

Обо всем этом забывает Шухов  во время работы – так увлечен  делом: «И как вымело все мысли из головы. Ни о чем Шухов сейчас не вспоминал и не заботился, а только думал, как ему колена трубные составить и вывести, чтоб не дымило». В работе и день проходит быстро. Все бегут к вахте. «Кажется, и бригадир велел – раствору жалеть, за стенку его – и побегли. Но так устроен Шухов, по-дурацкому, и никак его отучить не могут: всякую вещь жалеет он, чтоб зря не гинула». В этом – весь Иван Денисович.

Вся знаменитая сцена  кладки стены, эпизод раскрепощения, в  котором преображается вся бригада – и подносящие раствор Алешка-баптист с кавторангом, и бригадир Тюрин, и, конечно, Шухов, - это одна из вершин творчества Солженицына. Унижена, оскорблена была даже охрана, которую забыли, перестали страшиться, невольно умалили и превзошли.

Парадоксальность этой сцены в том, что сферой раскрепощения героев, их взлета, становится самое закрепощенное и отчужденное от них – труд и его результаты. К тому же, во всей сцене – ни намека на пробуждение братства и даже на совесть.

Вся повесть и эта  сцена труда на ледяном ветру содержат более грозное и непроходящее обвинение несвободе, искажению человеческой энергии, поруганию труда.

 Таким образом, на страшном лагерном материале, построил А.И.Солженицын свою философию бесконечно маленького и одинокого человека, который мешает отлаженной машине насилия производить одномерных людей тем только, что во всякую минуту жизни остается личностью.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение

 

«Один день Ивана Денисовича» - это первое произведение писателя, увидевшее свет. Именно этот рассказ (сам писатель назвал его повестью), опубликованный в одиннадцатом номере журнала «Новый мир» за 1962 год, принес автору не только всесоюзную славу, но и по сути мировую известность. Значение произведения не только в том, что оно открыло прежде запретную тему репрессий, задало новый уровень художественной правды, но и в том, что во многих отношениях было глубоко новаторским.

   Обычный день Ивана Денисовича ответил на самый мучительный вопрос нашего тревожного века: что надо сделать, чтобы в любом круге ада остаться человеком, не потерять достоинство и совесть, не предать и не сподличать, - но и выжить при этом, пройдя через огонь и воду. И Солженицын в своем произведении «Один день Ивана Денисовича» изобразил человека, который будучи накрыт большевистским колпаком, обрел источник силы и свободы в самом себе, в труде, в своей внутренней борьбе против зла, воле к внутренней свободе. Вокруг него разные люди: кто выдержал натиск страшной эпохи, кто сломался.

Иван Денисович Шухов  соответствует идеальным представлениям писателя о качествах народного духа и ума, дающих надежду на его возрождение. В тихом его сопротивлении насилию выразились с огромной впечатляющей силой те народные качества, что не считались столь уж необходимыми в пору громких социальных перемен. А.И.  Солженицын вернул в литературу героя, в котором соединились терпение, разумная расчетливая сноровистость, умение приспособиться к нечеловеческим условиям, не потеряв лица, мудрое понимание и правых и виноватых, привычка напряженно думать «о времени и о себе».

Вопрос, как сохранить  внутреннюю нравственность, опору, как  не сломиться под влиянием всеобщего  духовного разложения в современном  мире  - волнует нас и сегодня. Поэтому можно сказать, что данная тема для нас актуальна, и рассмотрение ее имеет ценность и сегодня.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Литература

1. Архангельский, А. 40 лет Ивана Денисовича /А. Архангельский // Известия. - 2002.
2. Голубков, М.М. Русский национальный характер в эпосе А. Солженицына / М.М.Голубков // Отечественная история. – 2002.
3. Гулак,  А.Т. О формах повествования в рассказе А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» / А.Т.Гулак, В.Ю.Юровский // Русская речь. – 2006.
4. Евсюков,  В. Люди бездны / В.Евсюков // Дальний восток. – 1990
5. Запевалов,  В.Н. Научная конференция «Александр Солженицын». К 30-летию выхода в свет повести «Один день Ивана Денисовича» / В.Н.Запевалов // Русская литература. – 1993.
6. Неверов,  А. «Один день» и вся жизнь: [40 лет назад была опубликована повесть А.И.Солженицына] /А.Неверов // Труд. – 2002.