Образ ребенка и детства в русской литературе конца XIX – начала XX века: реалистическое и архетипическое наполнение

Наиболее часто литературоведы (Л.Я. Гинзбург, Б.И. Бурсов,    Б.М. Эйхенбаум  и др.) указывают на следование Толстого «духу» и принципам Руссо. Тяготение обоих писателей к патриархальной идиллии воплотилось в их особом внимании к детству. Идеи «свободного воспитания» Руссо получили своё развитие как в автобиографической трилогии Толстого, так и в его «Дневнике за 1857 год». Отвергая капиталистический строй и полагая в буржуазности оскорбление человеческого достоинства, русский писатель обращал свой взгляд к идиллическому прошлому. Однако патриархальность уходила в небытие. Кануло в Лету не только детство героя, но, в известном смысле, и «детство», патриархальность в отношениях между людьми, сам  быт старого времени, что Толстой отмечал не без сожаления.

Критика неоднократно указывала на близость публицистического и художественного наследия писателя, поэтому не случайно многие образы и идеи, воплощённые в литературном творчестве Толстого, первоначально были намечены в его дневниках, статьях и прочих документальных материалах.  «Пик» интереса к проблеме детства пришёлся на 60–70 гг. ХIХ в., когда писатель всерьёз увлекся созданием школ грамотности для крестьянских ребятишек и пытался изложить собственный взгляд на «педагогию», соединив основы этой науки с тонким знанием потребностей и запросов общества и, в первую очередь, с наблюдениями над природой маленького человека.

В своей программной статье «Воспитание и образование»            Л.Н. Толстой со всей принципиальной остротой поставил вопрос о праве воспитателя произвольно (выделено нами – Л.С.) вмешиваться в дело формирования подрастающего поколения. Разделяя сознательное воспитание и бессознательное внушение, подсказанное воздействием среды, писатель отмечает огромное влияние на внутренний мир ребёнка бессознательного как более гармонично воздействующего на его сознание и чувства. Символично, что взгляды Толстого нашли своеобразное преломление в трудах современных психологов, исследующих процесс социализации детей. Сам термин «социализация»  многозначен; в самом общем виде его определяют как влияние среды в целом, которое приобщает индивида к участию в общественной жизни, учит его пониманию культуры, поведению в коллективе, утверждению себя и выполнению различных социальных ролей. Наряду с воспитанием, понимаемым как система направленных действий, посредством которых человеку сознательно стараются привить желаемые черты и свойства, социализация включает ненамеренные, спонтанные воздействия, благодаря которым индивид приобщается к культуре и становится полноправным и полноценным членом общества.

Много внимания Л.Н. Толстой уделяет чтению детей. В статье «О языке народных книжек» он сформулировал общие правила, выработанные опытом в отношении изданий для детей и для народа. Символично, что в данном контексте писатель сближает восприятие ребёнка и народное мнение. Понимая, что трудности в осмыслении художественных произведений крестьянскими ребятишками объясняются не только методической неловкостью педагогов, но и отсутствием «переходной» литературы, позволившей  перевести детей с языка сказок на высшую ступень, Л.Н. Толстой стремится создать эту литературу. Дидактизм его произведений, вошедших в «Азбуку» (1871–1872) и «Книги для чтения» (1875), состоит не в открытом провозглашении нравственных правил, а в показе конкретных ситуаций, постижение которых заставляет маленьких читателей принимать внутреннее решение, сочувствуя героям или осуждая их. Персонажи большинства сказок, рассказов, былей чётко делятся на плохих и хороших, но писатель вовсе не пытается раскрасить мир в чёрно-белые цвета. Отдельные произведения представляют собой своеобразные «психологические загадки», не позволяющие однозначно оценить поведение героя.

Глава 2. Образ ребенка и детства в русской литературе II половины XIX века.

2.1. Материалы по Толстому,  Достоевскому

2.2. Авторское сознание и способы его выражения в повестях о детстве второй половины ХIХ века.

Развитие человеческой культуры неразрывно связано с формированием в ней личностного начала. Освобождаясь от власти рода, корпорации, сословия, от классового угнетения, человек постепенно обретал свободу.  Данному процессу соответствовали и различные формы познания художественной литературой внутреннего «Я»  индивида – от житий и летописей  с их строгой регламентацией формы и содержания до автобиографических повестей, позволяющих диалектически сочетать реальность и вымысел.

Наряду с личностно-субъективным началом, как важнейший «видовой» признак мемуаристики выделяется ретроспективность, то есть обращенность в прошлое. Создатели автобиографических повестей свободны от этого явления: они могут совместить оценку происходящих событий с точки зрения персонажа-ребёнка и ретроспективный анализ тех же эпизодов взрослым повествователем, который подтверждает или опровергает картину мира, увиденную глазами «дитяти».

 Нет единомыслия и  в жанровом определении автобиографических  повестей о детстве. Если  Ю.И. Айхенвальд называет трилогию «Детство. Отрочество. Юность» повестью, то  Орест Миллер считает это произведение «психологической трилогией» и отрицает его биографический характер. Л.Я. Гинзбург именует повести Толстого скорее автопсихологическими, нежели автобиографическими произведениями. В определении жанровой принадлежности произведений Аксакова чаще всего употребляется слово «роман»: Н.П. Гиляров-Платонов сравнивает повести с историческим романом, Ап. Григорьев также называет их «романом на старый лад». В отличие от них, В.И. Шенрок считает «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова-внука»  воспоминаниями, отказывая им в праве именоваться художественными произведениями; В.Ф. Саводник, по сути дела, даже не может найти  точное жанровое определение, полагая, что Аксаков создал новый вид литературных произведений, до него не существовавший. Исследователи творчества Н.Г. Гарина-Михайловского чаще всего именуют «Детство Тёмы» автобиографической повестью, тем не менее отмечая, что всеведение автора, проникновение его взгляда в прошлое неавтобиографических героев разрушает традицию автобиографической прозы, сближает тетралогию с произведениями, полностью основанными на вымысле. Усиливает этот эффект выбор повествования от третьего лица. По мнению М.В. Крыловой, тетралогию Н.Г. Гарина-Михайловского можно назвать автопсихологическим произведением, основанным  на тщательно отобранных и завуалированных фактах биографии автора. Не претендуя на окончательность и завершённость формулировок, можно констатировть: если «Детские годы Багрова-внука», в силу сходства текста повести с реальной жизнью семейства Аксаковых, близки жанру автобиографической повести, то «Детство» Толстого и «Детство Тёмы» Гарина-Михайловского можно классифицировать как автопсихологические произведения, поскольку автобиографическое начало проявилось здесь не столько в описании событий из прошлого писателей, сколько в изображении их ощущений, настроений, представлений, запомнившихся с детских лет или переживаемых в самый момент создания книг.

  В рамках нашего исследования нуждается в уточнении вопрос о том, какое место занимает изображение ребёнка в автобиографической литературе. Для авторов документальных произведений, созданных в ХVIII–начале ХIХ столетия, детство не представляло самостоятельного интереса. Мемуаристка не пытается воссоздать «поток скрытых эмоций», её интересует не психология «дитяти», а те или иные случаи из жизни ребёнка, порой грустные, порой серьёзные.  Выход в свет произведений Л.Н. Толстого и С.Т. Аксакова стимулирует интерес писателей к  теме детства, побуждая их только к передаче фактов, но и к воспроизведению мыслей и чувств маленького героя (см., например, воспоминания С.В. Капнист-Скаллон, Т.П. Пассек,     С.В. Ковалевской и др.). Как в художественной прозе второй половины XIX века, так и в мемуарной литературе меняются основные принципы изображения человека: обнажаются внутренние механизмы, движущие поведением людей, появляется возможность  показать, как совмещаются в одном человеке самые противоречивые, как бы взаимоисключающие черты, не нарушая при этом ни его цельности, ни его «типичности».

Авторский замысел существенно влияет на формирование сюжетно-композиционной структуры произведения. На страницах автобиографических произведений действуют маленькие герои, но наравне с ними в текст входит взрослый повествователь, дающий аналитический комментарий описываемых событий и способный со всей глубиной осмыслить то, что впервые воспринимается персонажем-ребёнком.  Как можно заметить, основное внимание писателей сосредоточено не на сюжете, т.е. на «интересе самих событий» (Л.Н. Толстой), а на изображаемых ими людях, на самой обстановке действия, на развитии человеческих характеров. В основе композиции повестей о детстве лежит не внешняя связь эпизодов, а внутреннее единство, обусловленное показом процесса социализации ребёнка. Особая роль в автобиографических произведениях отводится взаимодействию «дитяти» и общества, личности и среды. Вслед за Руссо Л.Н. Толстой утверждал, что ребёнок приходит в мир совершенным (независимо от Руссо к этому мнению склонялись и Аксаков, и Гарин-Михайловский), но дитя  попадает в мир, где живут люди, утратившие задатки совершенства, и сразу же испытывает на себе их влияние. Поэтому светлые картины детства омрачаются сценами и эпизодами, отнюдь не идиллическими по своему характеру. Процесс социализации обусловлен двойственностью природы человека, вытекающей из осознания им своей индивидуальности и стремления установить связь со всем миром. Самосознание человека с первых лет его жизни складывается в результате идентификации (т.е. отождествления, соотнесения себя с чем-либо). На первый план в повестях о детстве выдвигаются половая и социальная идентификации. Мальчики воспитываются  как будущие мужчины, но в то же время персонажи повестей осваивают и дворянский комплекс нормативного поведения.

Моменты социализации (приобретение индивидом общественно-значимого опыта)  как раз и образуют сюжетные «узлы» автобиографических произведений. Развиваясь, ребёнок усваивает новые психологические черты и формы поведения, благодаря которым он становится сочленом социума. Элементом социализации дворянского «дитяти» является освоение им православных традиций. Существенным атрибутом духовной жизни ребёнка становится молитва, являющая собой, по словам преподобного Нила Синайского, «восхождение ума к Богу». Родители никогда не забывают благословить своих детей на ночь или (в предчувствии смертельного исхода) на всю жизнь. В основе многих обращений к ребёнку, произнесённых с целью воспитательного воздействия, лежит апелляция к Богу. Несомненно, внимание к религиозно-духовной сфере внутреннего мира героев  автобиографических повестей, даёт более полное представление о психологической сути тех процессов, которые воссозданы авторами на страницах произведений. Яснее и объективнее будет воспринята читателем и  позиция самих писателей, видевших в детстве самую гармоничную пору развития человеческого «Я»  и непременным условием этой гармонии считавших просветлённое состояние души, которое даруется человеку лишь приближением к Богу. Писатели стремятся раскрыть внутренний мир детей в его непрерывном движении и изменении, в его сложном взаимодействии с микро- и макросредой, с миром природы.  Из существа, усваивающего накопленный человечеством опыт, ребёнок превращается в творца этого опыта, создающего те материальные и духовные ценности, которые кристаллизуют в себе и новые богатства  человеческой психики.

2.3. Изображение ребенка в русской литературе на рубеже XIX-XX вв. (А. П. Чехов, Короленко, Куприн, Горький, Андреев).

2.3.1. В ранней прозе писателя Антона Павловича Чехова (юмористических рассказах и водевилях) торжествуют обычные законы жизни, где пошлость, наглость и грубость пожирают живого человека. Иная жизнь с иными нормами и мерками, противостоящими обывательскому существованию, развертывается перед читателем в рассказах Чехова о детях.

«Детские» рассказы Чехова — одна из форм выражения идеала писателя, художественная конструкция взаимосвязей между людьми вообще. Своими рассказами о «недетской» жизни детей писатель взволнованно говорил о том, что дети вправе быть собой, что детство должно быть действительно детством. Размышляя о детях, писатель думал о «взрослых» проблемах, ставших для него «больными вопросами». «Детская» тема у Чехова связана с коренными его размышлениями о нескладной жизни, «убыточной» и ненормальной, о корысти и расчете, отравляющих жизнь людей. И в то же время — это круг его раздумий о человеческой и природной красоте, о вольных и счастливых людях, о самой возможности счастья. В рассказах Чехова о детях можно выделить два основных аспекта: 1) восприятие мира глазами ребенка и 2) восприятие взрослыми детского мира. Чехов изображает те моменты в жизни детей, которые позволяют выявить проблемы, возникающие от непонимания взрослыми мира ребенка. Он строит свои рассказы чаще всего на столкновении детского сознания с миром взрослых, чуждым и непонятным. В одних произведениях изображаются оба мира как пересекающиеся. События рисуются такими, как их видят взрослый и ребенок. В других внешний мир, с которым сталкивается маленький человек, предстает целиком в его восприятии. Через взаимодействия между детьми и взрослыми выявляются психологические особенности тех и других.

Чехов предстает как знаток детской психологии и поведения. Поражают его наблюдательность, фантазия, дар перевоплощения, умение смотреть на мир глазами героев. Писатель передает свежесть детского взгляда, острую способность видеть красоту (ведь даже тусклые краски в детском восприятии всегда остаются яркими). Каждый ребенок в представлении Чехова — это личность со своими вполне определенными чертами, интересами, привычками, способностями. Дети независимо от возраста остаются во многом беспомощными, но они бескорыстней, чем взрослые, с большей готовностью способны прощать окружающих. Их души мягче. Поэтому окружающий мир, в котором так мало доброты, тепла и любви, часто им непонятен, чужд и страшен.

Чехов прибегает к простым и лаконичным средствам, сразу вводит читателя в суть происходящего. Хорошо сказал об этом качестве его поэтики В. Набоков: «Чехов входит в рассказ... без стука. Он не мешкает...» [Набоков, 330]. Первые фразы рассказов — при абсолютной простоте — многомерны. В них содержится целое повествование. «Папы, мамы и тети Нади нет дома. Они уехали на крестины к тому старому офицеру, который ездит на маленькой серой лошади», — так начинается один из наиболее известных его рассказов «Детвора» (1886) [IV, 315] 2 . Тут ощутимы слог и тональность, свойственные мышлению детей. Именно от их лица ведется повествование. Чувствуется трогательная симпатия автора к миру ребенка, признание его равноправным с миром взрослых. Это другая форма противостояния привычным и узаконенным представлениям и порядкам. Здесь может существовать особый, четырехугольный мир, в котором мама похожа на куклу, а кошка на папину шубу, где появляются загадочные существа вроде исчезающей тени, а папа – это не пошлый “папаша” из одноименного рассказа Чехова, а тоже загадочный человек (“Гриша”). Освещая мир светом детского сознания, Чехов преображает его, делая милым, веселым, забавным и чистым.

Иногда в детских рассказах Чехова привычный мир становится странным, непонятным, ненатуральным. Маленький герой рассказа “Кухарка женится” смотрит, как происходит сватовство, и ничего не понимает; на все совершающееся перед его глазами он глядит, как существо с другой планеты, и люди начинают выглядеть, как манекены, производящие непонятные действия, которые почему-то никого не удивляют. Удивляются только ребенок и автор: “Опять задача для Гриши: жила Пелагея на воле, как хотела, не отдавая никому отчета, и вдруг, ни с того ни с сего явился какой-то чужой, который откуда-то получил право на ее поведение и собственность!”.

В этом удивлении, в этой высокой наивности заключена разрушительная сила. Человек удивленный стоит или ставит себя вне этого порядка, который это удивление вызывает. Удивляются дети, мудрецы и отрицатели.