Нравственные ценности в произведениях Адольфа Беляева

                                                1. Введение.

 

   В сентябре 2012 года исполнилось 80 лет со  дня рождения липецкого поэта  Адольфа Беляева. При жизни  увидели свет только две его  скромные по объему поэтические  книжицы: отдельное издание поэмы «Крылья» и сборник «Звездочет». После смерти поэта в Центрально-Черноземном книжном издательстве вышла беляевская «Атлантида». И, наконец, почти четверть века спустя в Липецке была издана книга «Баллада о любви», впервые представившая Адольфа Беляева в полный рост, во всей многогранности его таланта.

   Дело в том, что Адольф Беляев был не только непробивным, непрактичным, что свойственно совестливым писателям. Он вдобавок был безоглядно щедрым, бескорыстным. В порыве чисто учительской (не писательской даже!) небережливости десятки и десятки стихотворений, главы поэм, лирические экспромты раздарены им друзьям, собратьям по перу, просто благодарным читателям. Потребовались годы, чтобы из разных краёв России люди откликнулись, прислали подлинники или копии подаренных поэтом произведений.

   Лучшие беляевские произведения в Воронеже и Липецке в своё время распространялись поклонниками поэта в рукописях задолго до их появления в областной печати, а такая честь выпадала на долю не каждого, даже очень знаменитого писателя.

   Адольф Беляев  мог бы стать хорошим художником: он владел кистью. Из него мог бы получиться выдающийся полиглот, так как у него была способность быстро усваивать иностранные зыки: на немейкий, например, он успешно переводил некоторые стихи любимого поэта Сергея Есенина. Окончив исторический факультет Воронежского университета, он любил и хорошо знал историю и мог бы внести свой существенный вклад в развитие этой науки. Но Адольф стал поэтом.

    А увлечения живописью, иностранными языками, историей помогли ему стать самобытным. Он тонко чувствовал цвет, умело строил композицию стиха, смело извлекал из сокровищницы истории факты и оживлял их.

   Адольф Беляев  до последнего дня останется  очень требовательным к себе, безжалостно выкорчёвывая из  своих стихов “слова-коряги”, старательно выравнивая “строфы-ухабины”, страстно мечтая добыть из глубины души “слов золотые слитки”.

   О самокритичности  поэта свидетельствуют его письма. В одном из них читаем: “Начало ещё как-нибудь сойдёт, а концовка слаба…” В другом находим такое признание: “Больное место моё прежнее – слишком большими, растянутыми получаются мои стихи. Никак не добьюсь краткости…”

   А уже через  несколько лет с трибуны писательского  съезда Майя Румянцева прочтёт  его необыкновенное по силе  эмоционального воздействия короткое  стихотворение “Смерть актёра”.

На душных подушках

Распластанных плоско,

Белей, чем халаты сестёр,

На душных подушках

И страшно и просто

Большой умирает актёр…

Почти в то же время с  такой же завидной краткостью и выразительностью он пишет поэтическую миниатюру  “О стихах неизвестного солдата”.

    Краткость, образность  и точность рифм давались ему  нелегко. Каждая строфа любого  стихотворения тщательно шлифовалась.  Рождались новые и новые варианты. Адольф превращался в неутомимого  ювелира, стремящегося заставить  драгоценный камень засветиться  потаённым огнём.

   Цель данной работы: рассмотрение темы “нравственных ценностей” в творчестве А.Беляева.

   В связи с этим  были поставлены следующие задачи: 1)проанализировать произведения, раскрывающие тему “нравственных ценностей” в творчестве А.Беляева; 2) проанализировать своеобразие литературного языка в творчестве А.Беляева.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

         2. Нравственные ценности и своеобразие литературного языка в       произведениях Адольфа Беляева.

 

   Беляев – поэт разноплановый. Он много писал о любви, о войне, о Родине. В его сборниках есть и глубоко лиричные, красивые стихи о природе, и воспоминания школьных лет. Но в большинстве своём его произведения обязательно поднимали какую-либо проблему нравственного характера.

   В своих стихотворениях  Адольф Беляев говорит о величии  настоящего человека и о мерзости  предательства, в чём бы она ни проявлялась.

   В произведении  “Баллада о троих” поэт рассказывает о пленении троих русских беженцев, среди которых была одна девушка, немцами. Описывая внешность пленных, Беляев делает акцент на том, что девушка была хрупкая, один из парней невысок ростом и неказист лицом, но сила духа была настолько велика в этих людях, что читая стихотворение, третий персонаж кажется читателю таким мелким и недостойным, несмотря на мускулы и задиристый характер. и мы понимаем что же важнее всего в людях для самого Беляева.

Дыша от гнева горячо,

Чуть вздрогнула она,

Белело голое плечо  в разрыве полотна…

Был офицер

В таких вещах,

Как видно, искушён – 

Рукой в рыжеющих прыщах

Он грудь ей тронул:

- Шён!

Второй,

Собравшись весь в комок,

Дрожал от пят до плеч…

Он, как щенок, бы

Лёг

У ног,

Когда б сказали лечь.

А тот,

Что ростом невысок,

Как будто в полусне,

Хватил с плеча,

Наискосок,

В блудливое пенсне!

И мы понимаем что же важнее всего в людях для самого Беляева.

Их расстреляли всех троих,

И был закат, как кровь.

Они лежали в лебеде,

Желтеющей у рва…

Их было трое, тех людей,

А человека - два.

   Великая Отечественная  война прошла через детство  поэта и опалила его душу  живым огнём. Поэтому он пишет  о ней, как истинно талантливый  поэт, просто, ясно и с огромной силой убеждения – выстраданно, мужественно:

…И помню я: над синью Дона,

Под всплеском взрывов: “Ах!” да “Ах!”

Стояла русская мадонна

С младенцем мёртвым на руках. ( “У переправы” )

Он подбирает в этих произведениях такие слова, образы, которые западают в душу, рисуют страшные картины жестокости и ужаса  военных лет:

Я помню всё:

Я это видел сам,

Как с ликами,

Калёными, как камень,

Библейские старухи

                              небесам

Библейскими грозили 

                              кулаками.

И медленно

В том огненном аду,

Средь грохота,

                   средь скрежета,

                                      средь лязга,

Подрагивая скорбно на ходу,

Катилася,

У мира на виду,

Расстреляная детская  коляска. (“Память”)

   Описывая немецких  захватчиков, Адольф Беляев подбирает  необыкновенные по силе воздействия  эпитеты, метафоры и аллитерации,  точные, ёмкие и яркие слова  и фразы:

Из-за стола

Герр офицер

                              В звенящей тишине

С минуту брал их на прицел

Сквозь узкое пенсне.

Сидел недвижен, словно труп,

Вцепившись в кресло-трон.

Был кждый палец жёлт и  туп

И ровен, как патрон. (“Баллада о троих”)

 

Через порог,

                Наглеюща и зла

И брюхо бронированное  пуча,

Через порог уже переползла,

Ломая лапы,

Свастика паучья. (“Память”)

 

…Когда касались

Вороги Руси

Холодными и хищными руками.

А “мессеры”,

                   как рыжие шмели,

Железным жалом

                        жалили дорогу… (“Память”)

В том же стихотворении  “Память” Беляев выскажет и свою мечту-утопию:

Нам на земле такого бы

Добиться,

Чтоб люди разучились

                                   убивать,

Убив сперва

             Последнего убийцу.

   Беляев был бескомпромиссным  человеком в повседневности и  горячим поборником справедливости в стихах. Трудно без слёз читать его напряжённую, динамичную балладу о лосе, который, спасаясь от погони волков, прешёл в ледяной воде половодья реку и искал защиты у людей, но был забит до смерти пьяными мужиками.

По насту,

Мёрзлому и злому,

Лось делал

Тяжкие 

Рывки

К голубоватому излому

Апрельской вздувшейся реки.

 

Холодной злобой налитая,

По следу страшному

За ним

Каталась молча

Волчья стая

Клубком оскаленным одним.

   Так начинается  “Баллада о лосе”, исполненная трагедийностью не только мысли, но и звучания, ритма, колорита.

                          Таёжный месяц

                            Жёлтым жалом

                    Назад заламывал рога,-

   Предчувствием раны ножевой обжигают строки: люди оказываются по - волчьи немилосердными, убивают ломами, баграми доверчивое животное. И тем пронзительней в неожиданности своей заключительные строки:

Пусть меня осудят страшно,-

Законы логики поправ,

Я утверждаю

Зло и страстно:

Лось к людям шёл-

И лось был прав.

   Бесчеловечно, грубо.  Но поэт верит в людское благородство.

   В стихотворении  “Собачья смерть” автор, несмотря на всё равнодушие взрослых людей, проходящих мимо обессиленного, избитого пса и детей, ради игры таскающих окоченелый труп умершей собаки, находит одного маленького мальчика в этой толпе, сострадающего несчастному животному, ещё не утратившего способность любить и жалеть:

А мимо

Сновали люди,

Упрятав носы и руки,

Пронзительно и тоскливо

Повизгивал снег в ушах…

И не было людям дела

До этой собачьей муки:

Они лишь брезгливо вздрагивали

И ускоряли шаг.

Мальчишки с весёлым гиком,

Пунцовые от мороза,

Тоскали за хвост по снегу

Застывший и гулкий труп.

 

И только один,

Курносый,

В какой-то овчинной робе

И чёлкою золочёной

И спутанной, словно рожь,

Отчаянно вдруг заплакал,

Рванулся, застрял в сугробе,

Размазал по скулам слёзы

И закричал:

“Не трожь!..”

   Во многих своих  произведениях Адольф Беляев  поднимает и такую проблему  как межклассовое неравноправие.  Например, в известной поэме “Крылья” он пишет:

Средь воплей яростных монашьих,

По силе равный сразу трём,

Взметнулся возглас:

-Знай-ка наших!

Мы и боярам нос утрём!

Царь посох сжал:

-Не всё едино!

Негоже быть, о том реку,

Рабу превыше господина!

   И несмотря на то, что глас народа равен трём боярским или любого другого чина, Никите “тряпицу в рот - молчал дабы” и отволокли в пытошную, избивая дорогою, чтобы выбить гордыню и желание стать “херувимом”, посягнувшего тем самым на “святыни Господних помыслов и дел”. Холопа обезглавили, птицу сожгли, но мечту простого мужика ни боярин, ни царь убить не смогли:

… Когда растянутый в подклети,

Лежал он, в стонах да пыли,

Тоне его секли те плети-

Они мечту его секли!

Она алела,

Голубая,

Рубцы на ней, рубцы одни…

 

 … Но не спокинул,

Не оставил

Мечту заветную свою.

Она как птаха зоревая,

Жила в груди,

Что в клетке той,

То звоном душу заливая,

То задыхаясь немотой.

 

… Толпа от слёз и стужи  слепла…

А смерд,

Стоявший впереди,

Поймал ладонью хлопья пепла

И молча спрятал на груди.

   Порою, прихотливая  фантазия автора уносит нас  и в иные времена и страны. Но куда бы он ни вёл читателя: в средневековый Хорезм ли (“Звездочёт”), в древние Сиракузы (“Сицилийская баллада”) – везде звучит у него какая-нибудь живая и отнюдь не архаическая мысль. Мы восхищаемся хорезмийским учёным, который отвергает богатые дары султана: