Автор работы: Пользователь скрыл имя, 19 Июня 2013 в 14:18, доклад
Как уже было замечено, до сих пор наука о Горьком не имеет работ, в которых проблема жанра пьес 1902-1904 гг. рассматривалась бы как центральная. Однако свои версии и предположения ученые высказывали часто. Стоит напомнить также, что жанр - категория многоаспектная, соответственно предметом исследования нередко мог стать один из носителей жанра.
Введение……………………………………………………………...3
Л. Троцкий о Горьком………………………………………………4
Творчество М.Ю. Горького в критике и литературоведении…...7
Н. Баранова…………………………………………………………..9
МИНИСТЕРСТВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
ГБОУ СПО СО«Уральский государственный колледж имени И.И.Ползунова»
Как уже было замечено, до сих пор наука о Горьком не имеет работ, в которых проблема жанра пьес 1902-1904 гг. рассматривалась бы как центральная. Однако свои версии и предположения ученые высказывали часто. Стоит напомнить также, что жанр - категория многоаспектная, соответственно предметом исследования нередко мог стать один из носителей жанра. Даже при отсутствии окончательных или недостаточно аргументированных выводов такие работы представляют ценный материал для исследователя, работающего в русле историко-функционального изучения литературного произведения. Анализ обозначенных работ позволяет выявить ряд любопытных тенденций. Особую значимость здесь приобретает понимание тех кардинальных различий, что произошли в мировоззрении европейского человека в ХХ столетии и выразились в смене "картин мира" [1].
"Картина мира", или "система интуитивных представлений о реальности", всегда "опосредована тем культурным языком, на котором говорит данная группа". [2] Своя "картина мира" формируется у любой социопсихологической единицы, каковой может быть как отдельная личность, так и все человечество, а также и у любого культурного явления. Свои "картины мира" можно выделить у символизма, акмеизма, сюрреализма, постмодернизма и т.д. И все же, как пишет культуролог В.Руднев, ХХ век не был бы единством, если бы нельзя было хоть в общих чертах обрисовать его "картину мира" в целом". [3] В самом деле "картина мира" XIX века в целом представляется позитивистской, или материалистической: бытие первично - сознание вторично. Конечно, большую роль в ХIХ в. играли идеалистические и романтические представления, где все было наоборот, но в целом "картина мира" ХIХ в. видится именно такой - позитивистской.
В ХХ в. противопоставление бытия и сознания перестало играть определяющую роль. Вперед вышло противопоставление язык - реальность или текст - реальность. Наиболее важным моментом в этой динамике становится проблема поиска границ между текстом и реальностью.
Л. Троцкий о Горьком
Горький умер, когда ему ничего уж больше не оставалось сказать. Это примиряет со смертью замечательного писателя, оставившего крупный след в развитии русской интеллигенции и рабочего класса на протяжении 40 лет.
Горький начал, как поэт босяка. Этот первый период был его лучшим периодом, как художника. Снизу, из трущоб, Горький принес русской интеллигенции романтический дух дерзания, - отвагу людей, которым нечего терять. Интеллигенция собиралась как раз разбивать цепи царизма. Дерзость нужна была ей самой, и эту дерзость она несла в массы.
Но в событиях революции не нашлось конечно, места живому босяку, разве что в грабежах и погромах. Пролетариат столкнулся в декабре 1905 года с той радикальной интеллигенцией, которая носила Горького на плечах, как с противником. Горький сделал честное и, в своем роде, героическое усилие - повернуться лицом к пролетариату. "Мать" остается наиболее выдающимся плодом этого поворота. Писатель теперь захватывал неизмеримо шире и копал глубже, чем в первые годы. Однако, литературная школа и политическая учеба не заменили великолепной непосредственности начального периода. В босяке, крепко взявшем себя в руки, обнаружилась холодноватая рассудочность. Художник стал сбиваться на дидактизм. В годы реакции Горький раздваивался между рабочим классом, покинувшим открытую арену, и своим старым друго-врагом, интеллигенцией, с ее новыми религиозными исканиями. Вместе с покойным Луначарским он отдал дань волне мистики. Памятником этой духовной капитуляции осталась слабая повесть "Исповедь".
Глубже всего в этом необыкновенном самоучке сидело преклонение пред культурой: первое, запоздалое приобщение к ней как бы обожгло его на всю жизнь. Горькому не хватало ни подлинной школы мысли, ни исторической интуиции, чтоб установить между собой и культурой должную дистанцию и тем завоевать для себя необходимую свободу критической оценки. В его отношении к культуре всегда оставалось немало фетишизма и идолопоклонства.
К войне Горький подошел прежде всего с чувством страха за культурные ценности человечества. Он был не столько интернационалистом, сколько культурным космополитом, правда, русским до мозга костей. До революционного взгляда на войну он не поднялся, как и до диалектического взгляда на культуру. Но все же он был многими головами выше патриотической интеллигентской братии.
Революцию 1917 года Горький встретил с тревогой, почти как директор музея культуры: "разнузданные" солдаты и "неработающие" рабочие внушали ему прямой ужас. Бурное и хаотическое восстание в июльские дни вызвало в нем только отвращение. Он снова сошелся с левым крылом интеллигенции, которое соглашалось на революцию, но без беспорядка. Октябрьский переворот он встретил, в качестве прямого врага, правда, страдательного, а не активного.
Горькому очень трудно было примириться с фактом победоносного переворота: в стране царила разруха, интеллигенция голодала и подвергалась гонениям, культура была или казалась в опасности. В те первые годы он выступал преимущественно, как посредник между советской властью и старой интеллигенцией, как ходатай за нее перед революцией. Ленин, ценивший и любивший Горького, очень опасался, что тот станет жертвой своих связей и своих слабостей, и добился, в конце концов, его добровольного выезда заграницу.
С советским режимом Горький примирился лишь после того, как прекратился "беспорядок", и началось экономическое и культурное восхождение. Он горячо оценил гигантское движение народных масс к просвещению и, в благодарность за это, задним числом благословил Октябрьский переворот.
Последний период его жизни был несомненным периодом заката. Но и этот закат входит закономерной частью в его жизненную орбиту. Дидактизм его натуры получил теперь широкий простор. Горький неутомимо учил молодых писателей, даже школьников, учил не всегда тому, чему следует, но с искренней настойчивостью и душевной щедростью, которые с избытком искупали его слишком вместительную дружбу с бюрократией. И в этой дружбе, наряду с человеческими, слишком человеческими чертами, жила и преобладала все та же забота о технике, науке, искусстве: "просвещенный абсолютизм" хорошо уживается со служением "культуре". Горький верил, что без бюрократии не было бы ни тракторов, ни пятилетних планов, ни, главное, типографских машин и запасов бумаги. Заодно он уж прощал бюрократии плохое качество бумаги, и даже нестерпимо византийский характер той литературы, которая именовалась "пролетарской".
Белая эмиграция, в большинстве своем, относится к Горькому с ненавистью и третирует его не иначе, как "изменника". Чему собственно изменил Горький, остается неясным; надо, все же, думать идеалам частной собственности. Ненависть к Горькому "бывших людей" бель-этажа - законная и вместе почетная дань этому большому человеку.
В советской печати едва остывшую фигуру Горького стремятся завалить горами неумеренных и фальшивых восхвалений. Его иначе не именуют, как "гением", и даже "величайшим гением". Горький наверняка поморщился бы от такого рода преувеличений. Но печать бюрократической посредственности имеет свои критерии: если Сталин с Кагановичем и Микояном возведены заживо в гении, то, разумеется, Максиму Горькому никак нельзя отказать в этом эпитете после смерти. На самом деле Горький войдет в книгу русской литературы, как непререкаемо ясный и убедительный пример огромного литературного таланта, которого не коснулось, однако, дуновение гениальности.
Незачем говорить, что покойного писателя изображают сейчас в Москве непреклонным революционером и твердокаменным большевиком. Все это бюрократические враки! К большевизму Горький близко подошел около 1905 года, вместе с целым слоем демократических попутчиков. Вместе с ними он отошел от большевиков, не теряя, однако, личных и дружественных связей с ними. Он вступил в партию, видимо, лишь в период советского Термидора. Его вражда к большевикам в период Октябрьской революции и гражданской войны, как и его сближение с термидорианской бюрократией слишком ясно показывают, что Горький никогда не был революционером. Но он был сателлитом революции, связанным с нею непреодолимым законом тяготения и всю свою жизнь вокруг нее вращавшимся. Как все сателлиты, он проходил разные "фазы": солнце революции освещало иногда его лицо, иногда спину. Но во всех своих фазах Горький оставался верен себе, своей собственной, очень богатой, простой и вместе сложной натуре. Мы провожаем его без нот интимности и без преувеличенных похвал, но с уважением и благодарностью: этот большой писатель и большой человек навсегда вошел в историю народа, прокладывающего новые исторические пути.
Творчество М.Ю. Горького в критике и литературоведении
К.И. Чуковский: «Прежде, мечтая о счастье людей, Горький славил анархический бунт, но теперь, после того, как он развенчал Челкаша, он верит уже не в бунтаря, но в работника. Доработается человечество — до счастья. В человечестве он видит артель строителей счастливого планетарного будущего.
Горький первый из русских писателей так религиозно уверовал в труд. Только поэт-цеховой, сын мастерового и внук бурлака мог внести в наши русские книги такую небывалую тему. До него лишь поэзия неделания была в наших книгах и душах. Он, единственный художник в России, раньше всех обрадовался при мысли о том, что человечество многомиллионной артелью устраивает для себя свою планету, перестраивает своё пекло в рай. Религия Горького — земная, безнебесная. Он весь в людском муравейнике, конечном, здешнем, временном».
В.В. Боровский1-. «В те грустные дни, когда на всей нашей общественности ещё лежал тяжёлый покров реакции восьмого десятилетия, когда на поверхности жизни уныло бродили вялые, полинявшие чеховские типы, а то новое, бодрое, сильное, что уже народилось где-то в глубине, ещё скрывалось в недрах общества, — в эти грустные дни М. Горький выступил дерзким глашатаем безумства храбрых. И с тех пор вся деятельность М. Горького — и как художника и как публициста — представляет одно сплошное искание правды...»
Л.A. Спиридонова: «Одной из центральных тем в раннем творчестве Горького является тема подвига, которая развивается от произведения к произведению. Лойко Зобар, Радда, маленькая фея совершают безумства во имя любви. Их поступки неординарны, но это ещё не подвиги. Девушка, вступающая в конфликт с царём в сказке “Девушка и Смерть”, дерзко побеждает страх и идёт против судьбы. Её смелость — тоже “безумство храбрых”, хотя оно и направлено на защиту личного счастья. Смелость и дерзость Ларры приводят к преступлению, ибо он, как пушкинский Алеко, “для себя лишь хочет воли”. И только Данко и Сокол своей смертью утверждают бессмертие подвига. Так проблема воли и счастья отдельного человека отходит на второй план, сменяясь проблемой счастья для всего человечества».
В.Ю. Троицкий: «Социальная проблематика, определяемая развитием имущественного уровня и правового положения общества, — лишь одна сторона многогранного идейно-художественного содержания пьесы “На дне”. Её герои постоянно рассуждают о человеке и человеческом достоинстве, о смысле жизни. Их воспоминания служат самоутверждением людей, живущих в своём кругу и некогда признаваемых им.
Достоинство и независимость неразрывно соединены в их сознании».
Н.Баранова
Как первая большая работа о Горьком-критике и, тем более представляющая род учебного пособия, книга О. Семагиной "Горький-критик", естественно, содержит много известного, и использует уже имеющиеся достижения по изучению отдельных сторон литературно-критической деятельности Горького.
Автор хочет помочь учителям и студентам разобраться во взглядах Горького на важнейшие явления как современной ему, так и прошлой литературы, уяснить точку зрения одного из первых теоретиков метода нашего искусства на его творческие принципы.
Заслуживает одобрения основная целенаправленность работы: настойчивое стремление автора вскрыть и подчеркнуть поучительность литературно-критических воззрений писателя для современности.
В целом наиболее удачна в книге "Горький-критик" третья глава, посвященная борьбе писателя за художественное мастерство. Здесь О. Семагина опирается в своих выводах на образцы конкретного анализа Горьким тех или иных художественных произведений. Хорошо, что для большей убедительности она старается подтвердить правильность оценок писателя собственными примерами из тех же произведений и обращается к художественному творчеству Горького, чтобы показать, как он сам практически осуществляет свои эстетические требования. И хотя в этой части работы, как и в других, О. Семагиной приходится рассматривать вопросы, которые уже неоднократно затрагивались в горьковедческой литературе, широкое привлечение художественных текстов и конкретных образцов критики Горького придает главе известный интерес.
К сожалению, в меньшей мере это можно отнести к другим главам книги. Автор правильно отмечает, что, обращаясь к творчеству русских писателей-классиков, Горький стремился разъяснить роль их наследия в строительстве новой, социалистической культуры. Подобное утверждение ставит перед О. Семагиной задачу: раскрыть историко-литературную концепцию писателя, исходя из того, что его интерес к художникам прошлого неразрывно связан с проблемами современной действительности и современной литературы. Нужно учитывать, что историко-литературные взгляды художника обусловлены всей системой его воззрений.