Художественная проза М.Н. Муравьева

И.С. Абрамовская

Художественная проза М.Н. Муравьева

        Прозаические опыты М.Н. Муравьева  имеют прямое отношение к его  педагогической деятельности. Он  многое не довел до конца,  иные сочинения его были известны  лишь узкому кругу читателей,  поэтому трудно судить о значении прозы Муравьева (но не его поэзии и в целом личности) в литературной среде последней трети XVIII века. Лучше других его произведений была известна повесть «Обитатель предместья», напечатанная самим автором  в «Периодических листах» (1790), предназначенных для учебных занятий с великими князьями, Константином и Александром. Эта повесть – одно из самых значительных творений «эпохи чувствительности».

 Выбранная форма  дневника (записи ведутся по пятницам, с августа  по   начало  ноября 1790 года), а также позиция автора, любителя прогулок и путешествий, позволяют охватить значительное пространство – это и предместье, и деревни Никольское и Берново, и дорожные впечатления. Предместье и деревня – мир, в котором, как считает Муравьев, возможно осуществление нравственно-этического идеала, утверждению которого, собственно, посвящена повесть. Более всего отвечала задачам писателя концепция естественной жизни на лоне природы, заключенная в идиллии – жанре, явившимся основой для новой русской повести, возникшей в последней трети ΧVIII столетия, и, в частности, для повести «Обитатель предместья».  Сохранив константы идиллии (особый хронотоп, в первую очередь), Муравьев существенно изменяет роль автора-повествователя, занимавшего в антологической идиллии позицию «вне текста». Теперь он активный участник описываемых событий,  субъект лирического повествования, и эта позиция позволяет создать иллюзию реальности того, что только мыслится.

     Последовательно  выстраивая свой идеальный мир  из кусочков действительности (случайные встречи, поездки к друзьям, беседы у камина), писатель создает цельную картину жизни общества на всех уровнях – социальном, гражданском, на уровне частных отношений, а также личной жизни. Эпиграф из Горация указывает на корни мировосприятия, сформировавшегося еще во времена, к которым просветители испытывали особое пристрастие. Однако Гораций ограничил свой мир «внеобщественными проявлениями личности», а Муравьев показывает возможность идеального сочетания всех форм жизни человека. Как Гораций, он наслаждается уединением: «Я доволен тем, что могу быть сам с собою. Никакое неприятное воспоминание не отравляет моего уединения. Чувствую сердце мое способным к добродетели. Оно биется с сладостною чувствительностию при едином помышлении о каком-нибудь деле благотворительности и великодушия…»¹. Он получает удовольствие от своего дома, комфорта душевного и физического. Потребность в пище духовной с успехом удовлетворяется у домашнего очага – на полках книги со всей Европы и сочинения русских писателей, на стенах – произведения живописи.

Эпикурейство Муравьева  было особого рода духовным эпикурейством. Он умел получать наслаждение от чтения, созерцания произведений искусства  и видов природы. Уединение не было для него тягостным, напротив, в нем он находил «тишину и спокойствие». «Наконец, журчание источника и зыблющаяся тень ивы или тополя приманивают меня к себе. Сажуся на рождающийся дерн и читаю книгу полезную или приятную: повести прошедших веков или трогающие истины нравоучителей. В таком упражнении находит на меня сон сладкий и беспрерывный до тех пор, когда заря, озлатив горы, возвестит следующее утро» (С.72). Подобное уединение – одна из форм идиллического жизнетворчества. Как заметил Ю.В. Стенник, «мотивы поэтического воспевания сельской простоты в противовес городскому разврату впервые находим у Сумарокова. От него разработка этой темы переходит к поэтам херасковского окружения, группировавшимся вокруг изданий Московского университета «Полезное увеселение» (1760-1762) и «Свободные часы» (1763). Именно у них мотив уединения, бегства на лоно природы начинает осмысляться как уход от  злободневных социальных проблем в мир самосозерцания души»².

      В этом  смысле трактуется мотив уединения  в стихотворении Муравьева «Сельская  жизнь» (1770-е годы), обращенном к Афанасию Матвеевичу Брянчанинову:

                         Так, Брянчанинов, ты проводишь  дни спокойны,

                          Соединяя вкус с любовью простоты,

                          Из лиры своея изводишь гласы  стройны

                          И наслаждаешься хвалами красоты.³

        Здесь уединение связано с  творческой активностью. В стихотворении  еще сохраняется условность пейзажа  античной идиллии («И нимфы  вьют тебе венки из васильков…»), но есть и черты реального  ландшафта, видного из дома: река Лухта, горы «желтеют жатвой», поля и, главное, картины мирного труда. Все это согласуется с душевным настроением поэта. «У Муравьева, пожалуй, впервые в русской поэзии XVIII века пейзаж становится средством раскрытия психологического состояния лирического героя», утверждает Ю.В. Стенник ⁴. В «Обитателе предместья» уже в прозе Муравьев впервые описывает пленэр, и это описание содержит все символы сентиментального пейзажа, однако оно опирается на конкретный вид окрестностей, то есть налицо попытка совместить искусство и действительность: «Не выезжая из города, пользуюся всеми удовольствиями деревни затем, что живу в предместии. Я вижу жатву из окошка…   Хотите ли видеть описание моего дома? Он стоит на конце широкой уединенной улицы, которая выходит в поле. Перед ним, со стороны города, строение обывательское перерывается. В приятной лощине извивается ручей, по берегам которого разбросано несколько кустов орешника. Ручей бежит по леску и по камешкам. Вода его чиста и холодна…

      Напротив дома – приходская церковь весьма древнего строения… Оградою служат ей старые дубы, которые далеко кругом себя кидают тень свою…

      Дом  мой на возвышении. Позади –  высокая роща из кленовых и  ясеневых деревьев…» (С.70-71).

В размышлениях Муравьева о домашнем уединении подчеркивается, что особое удовольствие от своего камина автор ощущал после возвращения из Никольского. И хотя он был у близких людей, все-таки, «и  дым отечества…» Именно у странника, возвратившегося домой, может возникнуть мысль о подлинной ценности родного дома: «И после того есть еще люди, которые ищут благополучия  в рассеяниях, в многолюдстве, далеко от домашних богов своих! Бегают от веселий к весельям и из земли в другую, между тем как оно везде в своем отечестве и ожидает их дома» (С.81).

С понятием «дом» связаны  воспоминания о детстве. Это также  один из идиллических мотивов, и Муравьев вводит его в записи от 23 августа. Лирический герой вспомнил своего учителя, кроткого Иланова, его наставления  о добродетели и пороке, о том, что только невинные сердца способны постигать прелесть природы, целесообразность созданного Богом мира, его колоссальные масштабы. Возникает тема бесконечности Божьего творения и краткости человеческой жизни, вся сущность которой заключается в познании мира и воспитании нравственной личности с «чувствительным» сердцем. 

       Близость  к природе подчеркивается в  повести признанием лирического  героя об особой связи его  настроения с погодой: «Влажный  воздух, покрытое тучами небо, не  отнимая внутреннего спокойствия души моей, производят во мне некоторую важность, склонность к размышлению» (С.72). В этом отрывке содержится не только знак становления новой психологической прозы, но передано настроение, которое позднее будет связано и с лирическим жанром – элегией. Природа навевает грустные и важные мысли о предметах, соответствующих моменту – в данном случае, об ушедших друзьях, об Эмилии, погибшем на войне. В память о нем автор воздвиг у себя в саду памятник (еще один знак сентиментальной литературы): «Печальная сень кипарисов заключает в себе урну его и сии слова, начертанные на подножии: «Памяти моего любезного Эмилия! Добрый сын, нежный друг, ревностный гражданин, он увенчал добродетельную жизнь славною смертию за отечество» (С.72).

      Как  известно, именно «кладбищенская элегия» станет популярной в России благодаря переводам из Грея. И в данном случае Муравьев оказался первым русским писателем, обратившимся к новой для русской литературы теме. Это свидетельство процесса взаимовлияния двух стихий – поэзии и прозы: идиллия и элегия оказались жанрами, которые активизировали характерные для творчества сентименталистов процессы «поэтизации прозы» и «прозаизации поэзии», отмеченные Ю.М. Лотманом при анализе творчества Карамзина⁵. 

          Еще один важный момент идиллического существования – общество друзей, которые не нарушают уединения, а приятно разнообразят его: «Было полное собрание перед камином. Мы завтракали, читали ведомости. Дремов рассказывал нам успехи земледелия своего и сколько убрал он хлеба с поля. Перков показывал выписки свои из Гиббона и Гиллиса» (С.82).

         Один из друзей автора, судья  Карманов, бесстрашный законник, добродетельный  гражданин своего отечества, для  которого честь дороже жизни,  воплотил идеал человека на  государственной службе⁶.

          Первый круг связей очерчен  – дом и друзья. Следующий круг  – предместье. «Отделены от города, мы составляем особливый свет, где царствует тишина, спокойствие  и уединение» (С.76). Муравьев конструирует  свой мир, в точности следуя  законам жанра идиллии: предместье отделено о города лощиной, дом находится в конце улицы и, одновременно, в центре пространства,  замкнутого со всех сторон. В этом мирке есть все необходимое для жизни – плодородные поля, чистая вода, свежий воздух, наполненный приятными запахами, разнообразные растения и т.д. Малое пространство вобрало в себя весь мир. Подобное осмысление идиллии возникло в эпоху Возрождения. Античные поэты, уходя от суеты большого мира, сосредотачивались на малом, но не подменяли одно другим⁷.

        Мирок предместья -  как государство в государстве: здесь уживаются все сословия. Эпиграф к записи от 13 сентября точно характеризует мирный уголок, который вырастает в сознании Муравьева до размеров Вселенной:

                              Представь, о древность, мне пред очи

                              Вселенныя спокойный век;

                              Там в сладком мире дни и  ночи

                               Препровождает человек;

                               Земля там в части не делится,

                               Там вся природа веселится,

                                Бегут оттоль вражда и гнев,

                                Там с агнцем почивает лев. (С.76)

          Это  строфа из оды В.И.Майкова «Война»  (1773), в которой  картина «золотого века» противопоставляется ужасным картинам разрушения, принесенного войной, развязанной «неблагодарным человеком». Содержание оды Майкова как нельзя более соответствует теме дневниковой записи, где речь идет о заключении долгожданного мира, наступившего после двух лет (1788-1790) русско-шведской войны. Жители предместья собрались у священника, «учителя народного». Разворачивается картина, достойная кисти фламандского художника: «Обедали на дворе, под тенью древнего дуба. Супруга священника, другая Бавкида, уставила гостеприимный стол простыми брашнами…» (С.77).

         В этой  главке сочетаются мотивы, характерные  для  разных лирических жанров. Начало  одического характера  – прославление в самых возвышенных  выражениях славы русского оружия, скорбь по поводу гибели «достойных молодых людей». Апофеоз мужества, героизма, идеи мощного государства переходит в картины  иного плана, и этот переход естественен в данной повести, утверждающей возможность идиллии в масштабах государства.

Микромир предместья как бы вобрал в себя общество в целом. Правда, в нем нет места городу и свету. Оппозиционность не подчеркивается настойчиво, но установка на нее содержится в первой  строке повести: «Не выезжая из города, пользуюся всеми удовольствиями деревни, затем, что живу в предместии». Как человек общественный Муравьев не может отрицать значение города, оплота цивилизации, но как «чувствительный» человек он признает преимущества деревенской жизни, приближенной к «натуре», и картинам сельской идиллии отводится особое место.

 В записях от 4 октября описана   патриархальная семья земледельца.  Весь «идиллический комплекс»  налицо – преемственность поколений  (дед был солдатом при Петре,  и внук его служит), труд, добродетельный  образ жизни, самодостаточность  (многочисленная семья составила собой все население деревни), гостеприимность. Муравьев и в этом эпизоде  выступает с просветительских позиций: «Я почувствовал всю силу личного достоинства. Оно одно принадлежит человеку и возвышает всякое состояние» (С.81). Мысль о внесословной ценности человека  культивировалась в эпоху Петра I, к которой Муравьев всегда проявлял интерес. Одно из писем, опубликованных в третьей части полного собрания сочинений (1820), посвящено Ломоносову, который, родившись в хижине земледельца, смог подняться так высоко благодаря упорству, труду и таланту. «Владычество духа не различает состояний, сана»,- утверждает Муравьев⁸ и приводит в качестве «положительного примера» образ графа Благотворова, чье добросердечие распространяется и на домочадцев, и на слуг, более похожих на «внимательных приятелей», с которыми обращаются с учтивостью все члены семьи графа. 

Трудолюбивому земледельцу в «Обитателе предместья» противопоставлен нерадивый  помещик, чревоугодник, лентяй и невежда, увлеченный одной лишь охотой. В отличие от графа Благотворова он надменен с людьми низших сословий, окружил себя «презрительными шутами» и более всего озабочен удовлетворением потребностей собственной плоти. «Отрицательные» примеры так же важны, как и положительные, поскольку «и на ошибках учатся», во-первых, а во-вторых, для полноты картины жизни, где есть место и благонравию, и эгоизму.