Ваш
Макар Девушкин.
Сентября 29.
Варвара Алексеевна, родная
моя!
Я сегодня Федору
видел, голубчик мой. Она говорит,
что вас уже завтра венчают,
а послезавтра вы едете и
что господин Быков уже лошадей
нанимает. Насчет его превосходительства
я уже уведомлял вас, маточка.
Да еще: счеты из магазина
я в Гороховой проверил; всё
верно, да только очень дорого.
Только за что же господин-то Быков на
вас сердится? Ну, будьте счастливы, маточка!
Я рад; да, я буду рад, если вы будете счастливы.
Я бы пришел в церковь, маточка, да не могу,
болит поясница. Так вот я всё насчет писем:
ведь вот кто же теперь их передавать-то
нам будет, маточка? Да! Вы Федору-то облагодетельствовали,
родная моя! Это доброе дело вы сделали,
друг мой; это вы очень хорошо сделали.
Доброе дело! А за каждое доброе дело вас
господь благословлять будет. Добрые дела
не остаются без награды, и добродетель
всегда будет увенчана венцом справедливости
божией, рано ли, поздно ли. Маточка! Я бы
вам много хотел написать, так, каждый
час, каждую минуту всё бы писал, всё бы
писал! У меня еще ваша книжка осталась
одна, "Белкина повести", так вы ее,
знаете, маточка, не берите ее у меня, подарите
ее мне, мой голубчик. Это не потому, что
уж мне так ее читать хочется. Но сами вы
знаете, маточка, подходит зима; вечера
будут длинные; грустно будет, так вот
бы и почитать. Я, маточка, перееду с моей
квартиры на вашу старую и буду нанимать
у Федоры. Я с этой честной женщиной теперь
ни за что не расстанусь; к тому же она
такая работящая. Я вашу квартиру опустевшую
вчера подробно осматривал. Там, как были
ваши пялечки, а на них шитье, так они и
остались нетронутые: в углу стоят. Я ваше
шитье рассматривал. Остались еще тут
лоскуточки разные. На одно письмецо мое
вы ниточки начали было наматывать. В столике
нашел бумажки листочек, а на бумажке написано:
"Милостивый государь, Макар Алексеевич,
спешу" -- и только. Видно, вас кто-нибудь
прервал на самом интересном месте. В углу
за ширмочками ваша кроватка стоит... Голубчик
вы мой!!! Ну, прощайте, прощайте; ради бога,
отвечайте мне что-нибудь на это письмецо
поскорее.
Макар Девушкин.
Сентября 30.
Бесценный друг мой,
Макар Алексеевич!
Всё совершилось! Выпал
мой жребий; не знаю какой, но
я воле господа покорна. Завтра
мы едем. Прощаюсь с вами в
последний раз, бесценный мой,
друг мой, благодетель мой,
родной мой! Не горюйте обо
мне, живите счастливо, помните
обо мне, и да снизойдет на
вас благословение божие! Я
буду вспоминать вас часто
в мыслях моих, в молитвах моих.
Вот и кончилось это время!
Я мало отрадного унесу в
новую жизнь из воспоминаний
прошедшего; тем драгоценнее будет
воспоминание об вас, тем драгоценнее
будете вы моему сердцу. Вы
единственный друг мой; вы только
одни здесь любили меня. Ведь
я всё видела, я ведь знала,
как вы любили меня! Улыбкой
одной моей вы счастливы были,
одной строчкой письма моего.
Вам нужно будет теперь отвыкать
от меня! Как вы одни здесь
останетесь! На кого вы здесь
останетесь, добрый, бесценный, единственный
друг мой! Оставляю вам книжку,
пяльцы, начатое письмо; когда будете
смотреть на эти начатые строчки,
то мыслями читайте дальше
всё, что бы хотелось вам услышать или
прочесть от меня, всё, что я ни написала
бы вам; а чего бы я ни написала теперь!
Вспоминайте о бедной вашей Вареньке,
которая вас так крепко любила. Все ваши
письма остались в комоде у Федоры, в верхнем
ящике. Вы пишете, что вы больны, а господин
Быков меня сегодня никуда не пускает.
Я буду вам писать, друг мой, я обещаюсь,
но ведь один бог знает, что может случиться.
Итак, простимся теперь навсегда, друг
мой, голубчик мой, родной мой, навсегда!..
Ох, как бы я теперь обняла вас! Прощайте,
мой друг, прощайте, прощайте. Живите счастливо;
будьте здоровы. Моя молитва будет вечно
об вас. О! Как мне грустно, как давит всю
мою душу. Господин Быков зовет меня. Вас
вечно любящая
В.
P. S. Моя душа так полна,
так полна теперь слезами...
Слезы теснят меня,
рвут меня. Прощайте.
Боже! как грустно!
Помните, помните вашу
бедную Вареньку!
Маточка, Варенька, голубчик
мой, бесценная моя! Вас увозят,
вы едете! Да теперь лучше
бы сердце они из груди моей
вырвали, чем вас у меня! Как
же вы это! Вот вы плачете,
и вы едете?! Вот я от вас
письмецо сейчас получил, всё
слезами закапанное. Стало быть,
вам не хочется ехать; стало
быть, вас насильно увозят, стало
быть, вам жаль меня, стало быть,
вы меня любите! Да как же, с
кем же вы теперь будете? Там
вашему сердечку будет грустно,
тошно и холодно. Тоска его
высосет, грусть его пополам
разорвет. Вы там умрете, вас там
в сыру землю положат; об
вас и поплакать будет некому
там! Господин Быков будет всё
зайцев травить... Ах, маточка, маточка!
на что же вы это решились,
как же вы на такую меру
решиться могли? Что вы сделали,
что вы сделали, что вы над
собой сделали! Ведь вас там
в гроб сведут; они заморят
вас там, ангельчик. Ведь вы,
маточка, как перышко слабенькие!
И я-то где был? Чего я
тут, дурак, глазел! Вижу, дитя
блажит, у дитяти просто головка
болит! Чем бы тут попросту
-- так нет же, дурак дураком,
и не думаю ничего, и не вижу
ничего, как будто и прав, как
будто и дело до меня не
касается; и еще за фальбалой
бегал!.. Нет, я, Варенька, встану;
я к завтрашнему дню, может
быть, выздоровлю, так вот я и
встану!.. Я, маточка, под колеса
брошусь; я вас не пущу уезжать!
Да нет, что же это в самом
деле такое? По какому праву
всё это делается? Я с вами
уеду; я за каретой вашей побегу,
если меня не возьмете, и буду
бежать что есть мочи, покамест
дух из меня выйдет. Да вы
знаете ли только, что там такое,
куда вы едете-то, маточка? Вы,
может быть, этого не знаете, так
меня спросите! Там степь, родная
моя, там степь, голая степь;
вот как моя ладонь голая!
Там ходит баба бесчувственная
да мужик необразованный, пьяница
ходит. Там теперь листья с
дерев осыпались, там дожди,
там холодно, -- а вы туда едете! Ну, господину
Быкову там есть занятие: он там будет
с зайцами; а вы что? Вы помещицей хотите
быть, маточка? Но, херувимчик вы мой! Вы
поглядите-ка на себя, похожи ли вы на помещицу?..
Да как же может быть такое, Варенька! К
кому же я письма буду писать, маточка?
Да! вот вы возьмите-ка в соображение, маточка, --
дескать, к кому же он письма будет писать?
Кого же я маточкой называть буду; именем-то
любезным таким кого называть буду? Где
мне вас найти потом, ангельчик мой? Я умру,
Варенька, непременно умру; не перенесет
мое сердце такого несчастия! Я вас, как
свет господень, любил, как дочку родную
любил, я всё в вас любил, маточка, родная
моя! и сам для вас только и жил одних! Я
и работал, и бумаги писал, и ходил, и гулял,
и наблюдения мои бумаге передавал в виде
дружеских писем, всё оттого, что вы, маточка,
здесь, напротив, поблизости жили. Вы, может
быть, этого и не знали, а это всё было именно
так! Да, послушайте, маточка, вы рассудите,
голубчик мой миленький, как же это может
быть, чтобы вы от нас уехали? Родная моя,
ведь вам ехать нельзя, невозможно; просто
решительно никакой возможности нет! Ведь
вот дождь идет, а вы слабенькие, вы простудитесь.
Ваша карета промокнет; она непременно
промокнет. Она, только что вы за заставу
выедете, и сломается; нарочно сломается.
Ведь здесь в Петербурге прескверно кареты
делают! Я и каретников этих всех знаю;
они только чтоб фасончик, игрушечку там
какую-нибудь смастерить, а непрочно! присягну,
что непрочно делают! Я, маточка, на колени
перед господином Быковым брошусь; я ему
докажу, всё докажу! И вы, маточка, докажите;
резоном докажите ему! Скажите, что вы
остаетесь и что вы не можете ехать!.. Ах,
зачем это он в Москве на купчихе не женился?
Уж пусть бы он там на ней-то женился! Ему
купчиха лучше, ему она гораздо лучше бы
шла; уж это я знаю почему! А я бы вас здесь
у себя держал. Да что он вам-то, маточка,
Быков-то? Чем он для вас вдруг мил сделался?
Вы, может быть, оттого, что он нам фальбалу-то
всё закупает, вы, может быть, от этого!
Да ведь что же фальбала? зачем фальбала?
Ведь она, маточка, вздор! Тут речь идет
о жизни человеческой, а ведь она, маточка,
тряпка -- фальбала; она, маточка, фальбала-то
-- тряпица. Да я вот вам сам, вот только
что жалованье получу, фальбалы накуплю;
я вам ее накуплю, маточка; у меня там вот
и магазинчик знакомый есть; вот только
жалованья дайте дождаться мне, херувимчик
мой, Варенька! Ах, господи, господи! Так
вы это непременно в степь с господином
Быковым уезжаете, безвозвратно уезжаете!
Ах, маточка!.. Нет, вы мне еще напишите,
еще мне письмецо напишите обо всем, и
когда уедете, так и оттуда письмо напишите.
А то ведь, ангел небесный мой, это будет
последнее письмо; а ведь никак не может
так быть, чтобы письмо это было последнее.
Ведь вот как же, так вдруг, именно, непременно
последнее! Да нет же, я буду писать, да
и вы-то пишите... А то у меня и слог теперь
формируется... Ах, родная моя, что слог!
Ведь вот я теперь и не знаю, что это я пишу,
никак не знаю, ничего не знаю, и не перечитываю,
и слогу не выправляю, а пишу только бы
писать, только бы вам написать побольше...
Голубчик мой, родная моя, маточка вы моя!
Комментарии
(Г. М. Фридлендер)
БЕДНЫЕ ЛЮДИ
Впервые опубликовано в "Петербургском
сборнике, изданном Н. Некрасовым",
(СПб., 1846) с подписью: Ф. Достоевский.
Некоторые мемуаристы
предполагали, что замысел "Бедных
людей" возник у Достоевского
еще в годы учения в Инженерном
училище. Но в январе и ноябре
1877 г. Достоевский дважды заявил
в "Дневнике писателя", что
"Бедные люди" были начаты
в 1844 г. "вдруг", "в начале
зимы", и эти свидетельства
нужно признать более достоверными.
Как видно из письма Достоевского
к брату от 30 сентября 1844 г., последний
до этого был знаком лишь
с его драматическими замыслами,
и сообщение о работе младшего
брата над романом должно было
явиться для М. М. Достоевского
неожиданным.
Скорее всего (даже
если отнести возникновение первых
мыслей о романе к более
раннему времени) Достоевский
приступил вплотную к работе
над "Бедными людьми" в январе
1844 г., вскоре после окончания
перевода "Евгении Гранде" Бальзака.
Проработав над романом весну
и лето 1844 г. и считая в этот
момент свою работу близкой
к окончанию, Достоевский 30 сентября
решился наконец раскрыть свою
тайну брату, которому писал: "У
меня есть надежда. Я кончаю
роман в объеме "Eugenie Grandet". Роман
довольно оригинальный. Я его
уже переписываю, к 14-му я
наверно уже и ответ получу
за него. Отдам в "О<течественные>
з<аписки>", (Я моей работой
доволен) <...>. Я бы тебе более
распространился о моем романе,
да некогда...".
Однако надежда окончить
и даже отдать в редакцию
роман к 14 октября не осуществилась,
и интенсивная творческая работа
над ним продолжалась до начала
мая 1845 г Д. В. Григорович, поселившийся
с Достоевским осенью (в конце
сентября) 1844 г. на одной квартире,
так вспоминает о происходившей
у него на глазах работе
Достоевского над "Бедными
людьми": "Достоевский <...> просиживал
целые дни и часть ночи за
письменным столом. Он слова не
говорил о том, что пишет;
на мои вопросы он отвечал
неохотно и лаконически; зная
его замкнутость, я перестал
спрашивать. Я мог только видеть
множество листов, исписанных тем
почерком, который отличал Достоевского:
буквы сыпались у него из-под
пера точно бисер, точно нарисованные
<...> Усиленная работа и упорное
сиденье дома крайне вредно
действовали на его здоровье...". 1
24 марта 1845 г. Достоевский
писал о романе брату: "Кончил
я его совершенно чуть ли
еще не в ноябре месяце, но
в декабре вздумал его весь
переделать: переделал и переписал,
но в феврале начал опять
снова обчищать, обглаживать, вставлять
и выпускать. Около половины
марта я был готов и доволен.
Но тут другая история: цензора
не берут менее чем на месяц.
Раньше отцензировать нельзя. Они-де
работой завалены. Я взял назад
рукопись, не зная, на что решиться
<...> Моим романом я серьезно
доволен. Это вещь строгая и стройная.
Есть, впрочем, ужасные недостатки".
Роман имел не менее
двух черновых редакций, первая
из которых, законченная в ноябре
1844 г., была в декабре коренным
образом переработана. Вторая редакция
подверглась в феврале-марте 1845
г и позднее, после ее переписки
набело, в период с середины
марта по начало мая, новым
исправлениям. Лишь к 4 мая 1845 г
роман был наконец закончен. В
этот день Достоевский сообщал
брату: "Этот мой роман, от
которого я никак не могу
отвязаться, задал мне такой работы,
что если бы знал, так не
начинал бы его совсем. Я вздумал
его еще раз переправлять, и,
ей-богу, к лучшему; он чуть
ли не вдвое выиграл. Но уж
теперь он кончен, и эта переправка
была последняя. Я слово дал
до него не дотрогиваться".
Здесь же Достоевский писал,
что намерен отдать роман в
"Отечественные записки", а
затем перепечатать его на
свой счет отдельным изданием.
Окончив в конце
мая 1845 г. переписку романа
набело, Достоевский прочитал его
Григоровичу "в один присест
и почти что не останавливаясь". 2 "Восхищенный
донельзя" и понявший, насколько роман
Достоевского был выше того, что "сочинял
до сих пор" он сам, Григорович, который
незадолго до этого напечатал свой первый
очерк "Петербургские шарманщики"
в программном сборнике писателей "натуральной
школы"-альманахе Н. А. Некрасова "Физиология
Петербурга" (1844), передал рукопись "Бедных
людей" Некрасову, рекомендовав ее для
задуманного последним нового альманаха.
Не отрываясь, они ночью вместе прочли
"Бедных людей", закончив чтение под
утро, и вдвоем прибежали в четыре часа
утра к Достоевскому, чтобы под свежим
впечатлением прочитанного сообщить ему
о своем восторге и о принятии романа Некрасовым
для альманаха. На следующий день Некрасов
передал рукопись Белинскому со словами:
"Новый Гоголь явился!", вызвавшими
в первый момент естественное недоверие
критика. Однако после чтения "Бедных
людей" недоверие это рассеялось, и
Белинский, встретив вечером Некрасова,
"в волнении, просил сразу же привести
к нему автора "Бедных людей", которого
при первом свидании, состоявшемся на
следующий день, горячо приветствовал.
Еще до личного знакомства с Достоевским,
утром того же дня, Белинский заявил Анненкову,
рекомендуя ему "Бедных людей" как
произведение "начинающего таланта":
"...роман открывает такие тайны жизни
и характеров на Руси, которые до него
и не снились никому <...>. Это первая
попытка у нас социального романа, и сделанная
притом так, как делают обыкновенно художники,
то есть не подозревая и сами, что у них
выходит".3 Художническую "бессознательность",
непосредственную силу таланта молодого
Достоевского Белинский
1 Григорович Д. В. Литературные
воспоминания. М., 1987 С. 1--82.
2 Там же. С. 82.
3 Анненков П. В. Литературные
воспоминания. М., 1983. С. 272.
отметил, по воспоминаниям
писателя, и при первом свидании
с ним: "Он заговорил пламенно,
с горящими глазами: "Да вы
понимаете ль сами-то <...> что
это вы такое написали! <...>
Вы только непосредственным чутьем,
как художник, это могли написать,
но осмыслили ли вы сами-то
всю эту страшную правду, на
которую вы нам указали? <...>
А эта оторвавшаяся пуговица,
а эта минута целования генеральской
ручки, -- да ведь тут уж не
сожаление к этому несчастному,
а ужас, ужас! В этой благодарности-то
его ужас! Это трагедия! Вы до
самой сути дела дотронулись,
самое главное разом указали.
Мы, публицисты и критики, только
рассуждаем, мы словами стараемся
разъяснить это, а вы, художник,
одною чертой, разом в образе
выставляете самую суть, чтоб
ощупать можно было рукой, чтоб
самому нерассуждающему читателю
стало вдруг все понятно! Вот
тайна художественности, вот правда
в искусстве! Вот служение художника
истине! Вам правда открыта и
возвещена как художнику, досталась
как дар, цените же ваш дар
и оставайтесь верным и будете
великим писателем!.."". (Дневник
писателя. 1877. Январь. Гл. 2. § 4).
Высоко оцененный Белинским
и Некрасовым роман Достоевского
7 июня 1845 г. был передан Некрасовым
цензору А. В. Никитенко (которого
он просил взять на себя
цензуру "Петербургского сборника")
с просьбой просмотреть рукопись
"хоть к сентябрю месяцу".
В письме к цензору Некрасов
попутно рекомендовал ему роман
как "чрезвычайно замечательный". 1
Вышел в свет "Петербургский
сборник" 21 января 1846 г. (Ценз. разр. --
12 января).
Достоевский был подготовлен
к созданию "Бедных людей"
своим жизненным опытом. Уже в
детские годы в Москве, живя
вместе с родителями на Божедомке
(ныне ул. Достоевского), на одной
из тогдашних городских окраин,
во флигеле Мариинской больницы
для бедных, где его отец служил
врачом, он мог наблюдать жизнь
бедноты и столичного мелкого
люда. Наблюдения эти Достоевский
расширил и дополнил в Петербурге,
в особенности в первые годы
после окончания Инженерного
училища (1843), в период службы
в чертежной Инженерного департамента,
и затем после выхода в отставку
(1844), когда он вел жизнь начинающего,
необеспеченного литератора. Поселившись
в сентябре 1843 г. на одной квартире
с врачом А. Е. Ризенкампфом,
Достоевский, по воспоминаниям
последнего, горячо интересовался
жизнью его пациентов, принадлежавших
к "пролетариату столицы". Живя
на Владимирском проспекте поблизости
от Фонтанки, Достоевский любил
бродить по ней, наблюдая, как
и его герой, различные городские
сцены (см. письмо Девушкина от
5 сентября).