Проблемы культуры в научном творчестве Георга Зиммеля

Таким образом, Зиммель присоединяет свой голос к критикам "отчуждения", прежде всего, к Фейербаху и Марксу. Суть отчуждения в том, что продукты творчества отдельных индивидов, будучи объективизированы и включены в динамику социальных стихий, уже не контролируются ни личностью, ни каким-либо социальным институтом. Адепты религиозных и философско-политических учений столь далеко уходят от своих учителей, основоположников какой-либо доктрины, что ее основное ядро - забывается, вытесняется, а второстепенные мотивы начинают доминировать. Ядро - дробится, из него вырастают вторичные идеологии, которые вступают в схватку друг с другом. Идеологии дробятся. Складывается мощный фрагментарный слой объективной культуры. В своей целостности она становится более мнимой, "виртуальной", как сказали бы мы в век Интернета. Системные построения, моделирующие культуру, сколь бы они не были выверенными, оказываются далеко стоящими от жизни. Жизнь не хочет оформляться в систему, не поддается осмыслению в качестве таковой. Эту ситуацию можно выразить и по-другому: современный человек все менее ясно понимает, где, в качестве кого и зачем он живет. Объективная культура обогащается, а личность становится все менее просвещенной. Плюрализму, расколотости объективной культуры соответствует расколотость личности, релятивизм ценностей. Индивид как бы "растаскивается" в разные стороны враждующими между собой потоками жизни. Продукты культурного творчества становятся все более совершенными - благодаря развитию техники и тому, что над ними работает много рук и умов. Но овладеть ими становится все трудней. Обогащение объективной культуры приводит к тому, что степень участия в ней каждого индивида уменьшается. Все труднее становится понять целостность культуры и то, каким образом можно ею управлять. Даже развитие науки не столько обнадеживает, сколько тревожит. Мы получаем больше знаний, но предвидеть их воздействие на общество, на ход исторического процесса мы не можем. Оказывается, что лишь в самых примитивных формах наука и техника подчиняются волевому и разумному контролю. В развитых формах они подчиняют себе человека. Эту мысль Зиммель развивает дальше в отношении языка, религии, морали, искусства. Даже религия - "эти крылья души, призванные вознести ее в мир духа" - приобретает собственную логику развития и вместо того, чтобы пробуждать дремлющий дух - сковывает его.

В философии  Зиммеля можно различить, по крайней  мере, три аспекта: этический, философский  и культурологический.

В этическом  аспекте, наиболее популярном, связываемом  обычно с ницшеанством, философия  жизни выглядит, как призыв отождествить себя с жизнь, отбросив все искусственное, дав полную свободу ее творческому потоку. Здоровый жизненный инстинкт направлен на рост, накопление, реализацию сил, возрастание творческой мощи.

Растительность, животный мир, физиологические инстинкты - это лишь низшее основание жизни, которая достигает апогея в человеке, одухотворенном и обогащенном культурой. Величие целей, сила мысли, чистота сердечных побуждений, способность создавать прекрасное - вот в чем проявляется цвет жизни. "Этика жизни" несовместима ни с благодушным гедонизмом, ни с самоотречением и смирением. И чувственные наслаждения, и жесткая дисциплина возможны и даже необходимы тому, кто овладел искусством жизни, твердо встал на путь саморазвития. Но социальные формы, равно как и догматически понятые ценности не должны подавлять жизнь, которая находится в вечном движении и ни на чем не успокаивается.

Соглашаясь  с Ницше, Зиммель протестует против альтуристически-демократических требований, с помощью которого сильного человека стараются сделать слугой слабого, "здорового - превратить в сиделку у постели больного". Главный вектор жизни направлен на увеличение ее внутренней мощи и богатства. Смысл и цель жизни - не в построении чего-то внешнего, отдаленного, а в том, что мы делаем "здесь и теперь". Смысл данного исторического момента состоит в преодолении сегодняшнего человека - последующим, высшим типом. "Этика жизни" сочетает в себе эллинистический стоицизм, категорический императив Канта и идею "вечного возвращения" Ницше. Суть ее не в том, чтобы строить свое счастье или способствовать благу большинства. Нужно искать свое дело, долг, призвание. Нашедший их становится свободным и обретает смысл жизни. Приняв жизнь во всей ее полноте, он отдает себя во власть мужественных, "победорадостных" инстинктов. Он "попирает ногами" мечту о благополучии - мечту торгашей, моралистов и демократов. "Все великое в жизни создавалось дисциплиной сильного страдания". Проекция философии жизни на мораль и политику требует признания иерархии в обществе, "пафоса расстояния между людьми". Этот пафос должен воодушевлять тех, кто "внизу" - стремиться "вверх", а тех, кто "вверху" - честно делать свое дело.

В философском  аспекте жизнь оказывается наиболее "смыслоемким" понятием, преодолевающим старые философские антитезы. Жизнь есть единство субъективного и объективного, материального и духовного, ставшего и становящегося, природного и культурного, бренного и вечного. Жизнь достигает своего апогея в человеке. В нем она максимально одухотворяется, становится сверхприродной и приобретает космические масштабы. В человеке скрещиваются все потоки жизни и бытия. В нем жизнь движется "изнутри во вне", то есть превращается в творчество "субъективной культуры". И "извне во внутрь", становясь "субъективной культурой". Культура рождается как раз в точке пересечения центробежного и центростремительного потоков жизни. Она есть форма жизни, которая позволяет ей "пробудиться", приобщившись к духу, проявить то, что находится в "дремлющем состоянии".

Жизнь есть череда противоречивых переживаний, в которых сливаются бытие и сознание. Таких, как любовь, страх, вражда, долг, вина, покаяние. Культура - это религия, наука, философия, мораль, искусство. Все это - преходящие, материалистические формы жизни, благодаря которым она утверждает себя, обретает смысл. Но жизнь - бесконечна, бессмертна, незавершаема. Культура же - конечна, бренна, стремится стать законченной и совершенной.

В каких-то узловых моментах культура и жизнь, форма и содержание - совпадают. Благодаря  этому поток истории приобретает вид непрерывности. Хаос жизни становится порядком в культуре. Но как только система культурных форм перестает вмещать в себя новые приливы жизненных сил, она омертвевает, трескается, превращается в руину. Жизнь имеет огромную потребность в культуре. Только в ней она видит цель своего движения. Но существует глубокая и непреходящая вражда между жизненно-творческим, душевным процессом и объективными формами культуры. Жизнь всегда стремится вперед. Человек талантливый, проницательный, овладевший искусством жизни, постоянно меняет свою стратегию. Овладевая новыми формами культуры, он старается удержаться в "центре своей личности", сочетая пластичность и устойчивость. Но широкие массы ведут себя иначе. Они ждут реформ, революций, новых философских концепций, в которых откроется, наконец, одинаковая для всех истина и которые приведут жизнь в окончательный порядок. Однако проходит немного времени и культурная форма, только что казавшаяся совершенном, становится тесной и разрушается.

Зиммель отмечает, что борьба жизни и культуры впервые была ясно продемонстрирована Марксом на примере истории мирового хозяйства. Экономические силы создают соответствующие им формы производственных отношений, идеологий, перерастают их, заменяют новыми. Но экономические силы - лишь часть жизненных сил. Культура стремится охватить единой идеей все "жизненное пространство". Типические черты каждой большой эпохи проступают, по Зиммелю, в ее центральной идее, в которой реальное, должное и идеальное - сливается.

Для классического  греческого мира центральной была идея Единого Божественного, Субстанционального Бытия, воплощенного в пластических формах, легко ощущаемых благодаря восприимчивости человека к прекрасному. На ее место христианское Средневековье поставило Бога, в котором видели Истину, Причину и Цель всего существующего и который отличался от языческих богов своей интимной связью с душой человека, освещал его внутренний мир, требовал свободного повиновения и преданности. С эпохи Возрождения высшее место в духовном мире стало занимать понятие Природы. Она представлялась сначала единственным предметом для эстетического созерцания, науки и философии, образом поведения для личности, источником знаний, необходимых для жизненного обустройства. В XVII веке под влиянием реформации, углубления философской рефлексии, преобладающее значение получает понятие "личного Я", как некоторой данности и в то же время - возможности, требующей реализации. Личность творца, мыслителя, реформатора оказывается в центре мира. Индивидуалистическое мировоззрение усиливает хаос в обществе и подталкивает к созданию смелых всеобъемлющих социальных проектов. Выработанное в XIX веке понятие "общество" все же не стало знамением эпохи. Основанные на нем социальные движения охватывали лишь небольшую часть интеллектуальной и политической элиты. Социалистические требование "растворения личности" в обществе или противоположный ему либеральный принцип "прав человека" так и остались, в основном, фикциями. И лишь на пороге XX столетия широкие слои интеллектуальной Европы стали объединяться на основе философии жизни. Идея жизни стала "точкой отсчета" для интеллектуалов, политиков, предпринимателей и творцов искусства. Ее значение было подтверждено Ницше и Шопенгауэром, которые поставили волю к жизни и власти впереди разума - как главную мотивирующую силу.

Вместе  с тем, Зиммель отмечает, что философия  жизни перерастает требования любой  конкретной идеи, формы, социальной группы. И вот его главный вывод: современная  эпоха характеризуется борьбой  жизни против всяких форм. Бесформенная жизнь утрачивает целесообразность, становится бессмысленной и хаотичной. В этом состоит глубинная причина кризиса современной культуры. Зиммель иллюстрирует его примерами из искусства, науки, философии.

Так, в  искусстве популярен экспрессионизм. Смысл его заключается в стремлении непосредственно проявить или усилить в художественном произведении внутреннюю взволнованность, напряженность художника. Экспрессионизм избегает законченных, гармонических форм и даже сознательно их ломает, чтобы показать, как они стесняют творческую стихию жизни. В экспрессионистском искусстве идея жизни воспринимается не только и не столько разумом, сколько интуицией и волей.

Мысль как бы сливается с жизненным  процессом, становится жестом, криком, свободным мазком кисти. Такое искусство, подобно самой жизни, разрушает всякую форму. Оно безразлично к добру и злу, прекрасному и безобразному. С другой стороны, экспрессионизм - это форма ради формы, искусство для искусства.

Подобная  же тенденция проявляется в философии  американского прагматизма. Будучи поверхностным, интеллектуально несостоятельным учением, прагматизм, тем не менее, верно схватывает главный мотив современного миропонимания. Познание считалось раньше активностью ума, устремленного к объективной истине. Самостоятельность, объективность истины прагматизмом оспаривается. Прагматики утверждают, что к познанию нас толкает практические интересы, а истиной является то, что "выгодно", благоприятно для жизни, оправдывается на практике. Не истиной направляется поток жизни, а жизнь, напротив, творит и формирует истину так, чтобы дать себе максимальную свободу.

Третий  пример - из этической культуры. Речь идет о двух ложных непродуктивных формах половых отношений: браке  и проституции. Множество браков заключается по причинам, не имеющим ничего общего с эротикой и любовью - ради наследства, поддержания статуса, в силу эмоциональной неразвитости и неопытности. Так было всегда. Жизнь в таком браке оказывается пустой и мучительной. Проституция - древнейшая из профессий - стала почти легальной. Любовь в ней исчезает или превращается в карикатуру. Брак и проституция - две формы, против которых бунтует сегодня Жизнь, поскольку они заглушают самые сокровенные ее истоки. Но вместо традиционного брака и проституции не предложено пока никаких других приемлемых форм.

Все три  примера, по мнению Зиммеля, об одном: история  достигла такого пункта, когда обычный  в прошлом механизм смены одной  формы культуры другой - больше не действует. Жизнь, желая освободиться от всяких форм, стремится к недостижимому.

Взамен  утопии стихийно льющейся свободной  жизни, Зиммель предлагает создать  культуру, которая будет всегда и  для всех духовно-содержательным, личностно-значимым формотворческим процессом. "Все  пространство жизни должно наполниться  культурным содержанием, мыслями и чувствами, действиями и судьбами, и все они будут проникнуты тем своеобразным единством смирения и гордости, напряжения и мирного покоя, активности и созерцания, которое можно назвать религиозным. Жизнь с таким содержанием будет иметь абсолютную ценность, раньше принадлежавшую только отдельным ее образованиям". Желая проиллюстрировать сказанное, Зиммель приводит стихи Ангелуса Силезиуса:

Святой, когда он пьет,

Не меньше Богу угождает,

Чем когда  псалмы поет".