Петровские реформы

Процесс секуляризации с  начала XVIII в. охвативший русскую культуру, не только отделил "культуру" от "веры", не только десакрализовал многие культурные формы, прежде неотделимые от религии и культа, но и потеснил "слово" - "вещью", богословие - естествознанием, благо - пользой, книжную мудрость - практической деятельностью (административной, военной, дипломатической, технической, производственной и т. п.), вечность - злободневно" стью и текучестью времени, культурную заданность ("преданием", традициями) -окказиональностью культуры. Потеснил, но не вытеснил окончательно, что привело к сосуществованию в культуре фактических смысловых противоположностей или явлений, воспринимаемых как антиподы.

Более того, сталкиваясь между  собой в реальных культурно-исторических процессах, эти полярные противоположности  усиливались, конфронтируя друг с другом, и образовывали устойчивые антиномические пары, становившиеся способом существования русской культуры в переходный период. Внутренняя противоречивость русской культуры, уже в XVII в. достигшая

значительной глубины, с  началом Петровских реформ еще более  обострилась. Фактически культурная политика Петра инициировала возникновение  не только круга его единомышленников, активных сторонников и последователей, но и становление множества столь  же активных его противников, идейных  оппонентов и антагонистов. Это означало, по существу, перенос ситуации раскола  из сферы религиозной, церковной (где  она сохранялась в той же напряженной  фазе, что и во времена Аввакума) в сферу светскую, а также в  обыденную действительность.

Радикальные новации Петра  воспринимались одной частью дворянства сочувственно и даже восторженно, другой, гораздо более многочисленной, - настороженно и враждебно. В широкой, народной среде реформаторская деятельность царя-преобразователя была, особенно в своей позитивной части, еще  менее понятна и адекватно  оценена; зато в своем отрицании  и разрушении трактовалась апокалиптически. Все это приводило к тому, что Петровские реформы, вместо того чтобы сплачивать общество и консолидировать , культурные силы, их раскалывали и разделяли; точнее - в одном отношении сплачивали, в другом же - раскалывали. Чем значительнее был контраст нового и старого, тем труднее было первое внедрить в традиционное общество, а второе - сохранить в процессе его модернизации. Между тем для того, чтобы конструктивно реализовать столь крутой исторический "перевал" от одной культурной эпохи к другой, нужно'было осуществить и первое, и второе. Цивилизационный узел запутывался все туже.

Помимо того глубокого  идейно-политического и социокультурного раскола, что был порожден петровской секуляризацией, в русской культуре XVIII в. наметились еще две конфронтационные тенденции: между просвещенным и либеральным меньшинством (культурной элитой) и консервативно настроенным большинством (непросвещенной массой), и между прозападнически настроенными поборниками реформ (таким же меньшинством) и их противниками, отстаивавшими восточную самобытность России, культурное "почвенничество". Первоначально обе социокультурные конфронтации совмещали сподвижники Петра и его противники; еще в конце XVII в. полемически сталкивались "мужичья" (но своя) культура "светлой Руси" и "ученая" (но чужая) культура барокко (акад. А. Панченко).

Позднее, к концу XVIII в., антитезы либерализма и консерватизма, с  одной стороны, и, условно говоря, западничества и славянофильства - с другой (полемика карамзинистов и шишковистов), явно разошлись и были представлены различными деятелями культуры. Реальная картина русской культуры XVIII в.

осложнялась тем, что идеи либерализма и западнические  реформы нередко исходили от самих  властных структур - монарха и его  ближайшего окружения (так называемая "революция сверху", по Н. Эйдельману), а охранительно-консервативные и  национально-"почвеннические" настроения поднимались "снизу", совпадая с настроениями народных масс и большинства провинциального поместного дворянства, уходя корнями в традиционную, патриархальную культуру Древней Руси.

В этом отношении чрезвычайно  характерна позиция историка и философа князя М. Щербатова, выступившего - уже  во время Екатерины II - против петровских "излишних перемен". В его концептуально выстроенном трактате "О повреждении нравов в России" (опубликованном в 1858 г. в Вольной русской типографии А. Герцена в одной книге с "Путешествием из Петербурга в Москву" А. Радищева) критика Петровских реформ велась с позиций идеализации допетровской старины как средоточия истинной веры и благочестия, моральной устойчивости, аскетического патриархального быта, крепкого централизованного государства, основанного на соблюдении традиций и строения родового в своей основе общества. Соответственно петровская ломка традиционного уклада воспринималась им как целенаправленное "развращение" русского дворянства "подражанием чужестранным народам" во вкусах и модных нарядах, "открытых столах" и ассамблеях, искусствах и науках. Разрушение "тесной связи между родов", вытеснение "благородного рождения" чинами, "табелью о рангах", внедрение в российскую жизнь принципов открытости, "людскос-ти", разрушение прежде незыблемой границы между частной жизнью и жизнью общественной, эмансипация личности в сфере умственной и чувственной, в общении и деятельности - все это симптомы и причины пробуждения сластолюбия, эгоизма, стяжательства, карьеризма, фаворитизма, а значит, неизбежного разрушения семейных союзов, государственных обязанностей, правосудия, патриотизма, а в конечном счете, и падения государства.

Ради восстановления старых нравственных и религиозных устоев русского общества князь Щербатов был  готов поступиться распространением знаний и сочинений новейших писателей, отречься от благ западной цивилизации, как неорганичных России, примириться  с сохранением и распространением суеверий, которые рассматривались  как допустимая (а может быть, даже необходимая) цена возрождения  веры и сохранения нравственности, укрепления национальной самобытности и культурной идентичности Святой Руси. Следует заметить, что, со своей точки зрения, князь Щербатов был безусловно прав: вера, нравственность, убеждения, верность долгу, родовые привязанности, семейные союзы,-

государственное устройство - как можно было помыслить их с позиций древнерусской культуры - безусловно и окончательно разрушились, разложились, и их возрождение в прежнем виде (в среде столичного дворянства и правящей бюрократии) было уже невозможно. Отсюда пессимизм Щербатова, его мрачные, почти апокалиптические предчувствия, его ожесточение против реформаторов.

Но справедливо также  и то, что ход реформ, их направленность, их половинчатость вызывали резкие нарекания  у мыслителей, настроенных более  радикально (Н. Новиков и А. Радищев); они подвергали реформы не менее  резкой критике, с точки зрения понятий  и критериев западной культуры, достижений и опыта европейской цивилизации. Таким образом, централизующие и центристские элементы русской культуры XVIII в., по необходимости связанные с политическим центром российской государственности (самодержавием), стали предметом целенаправленной критики как "слева" (с радикальных позиций), так и "справа" (с охранительных, консервативных позиций), что поставило центристские силы в противоречивое и неустойчивое положение "маятника", колеблющегося между крайними точками социокультурного спектра русского

Просвещения.

Замечательна культурно-историческая характеристика, которую дал А. Герцен антиномической пареМ Щербатов - А. Радищев: "печальные часовые у двух разных дверей", они, как Янус, глядят в противоположные стороны своей эпохи - назад и вперед. Позднее Герцен в тех же терминах (как двуликого Януса) обрисовал и противоборство славянофилов - западников. Речь у Герцена идет о "раздвоении единого", о расколе культурной целостности: Щербатов - Радищев - это такие же два персонифицированных полюса века русского Просвещения, как Екатерина II - Новиков, как Шишков - Карамзин; как в XIX в. с одной стороны - братья Аксаковы и Киреевские, Хомяков; с другой - Белинский, Герцен и Кавелин, составляющие бинарную оппозицию в русской классической культуре. Эти идейные полюса русской культуры можно назвать: противники^ сторонники реформ, или "архаисты" о "новаторы", или традиционалисты - модернизаторы. Смысл оппозиции достаточно прозрачен; в культуре XVIII в. сталкиваются между собой старая, средневековая Русь и Россия Нового времени, и ни одна из сторон не может взять верх над другой. Подобные проблемы, отражавшие характерную для национального русского менталитета бинарность, особенно контрастно предстали "на сломе" цивилизационного развития и ярко проявились в других явлениях и аспектах русской культуры XVIII в.

Один из них имеет особое значение для истории русской  культуры петровского и всего  послепетровского времени. Это противоречие - между идеалом

универсального государства (Дж А. Тойнби) как самоцели общественно-исторического и культурного развития (Империи) и идеалами свободы' от стихийной воли до узаконенной демократии (свободы, различно понятой и выраженной;

свободы в политическом и  нравственном, эстетическом и религиозном  смысле; свободы общественной, общенародной и свободой индивидуальности, творческой и самобытной личности) - оказывается  сквозным фактором истории русской  культуры на протяжении многих веков, фактически с XVI в. по настоящее время. Дилемма безличного имперского Государства и личной, творческой Свободы с особой остротой встала перед Россией в процессе Петровских реформ.

С одной стороны, колоссально  выросла роль отдельной личности, от которой стали зависеть не только ее собственная судьба, но и ход  истории; значение которой (личности) высвечивалось  определенным образом только в контексте  истории, - пример тому прежде всего деятельность самого Петра I (но и значение таких фигур, как Ф. Лефорт, А. Меншиков, П. Шафиров, Ст. Яворский, Ф. Прокопович, В. Татищев и др., как личностей, чрезвычайно велико; в том же XVIII в появятся и личности универсальные - масштаба Петра I, M. Ломоносова, Екатерины II). С другой стороны, как никогда ранее выросло и значение абстрактного Государства - Империи, для которой все, даже самые великие личности (включая самого Петра!), были лишь служителями, работниками, строителями, солдатами, т. е. простыми исполнителями, а то и вообще неодушевленным лаотериалол(, составляющим силу и величие России - если не настоящей, так будущей.

Коллизию государства  и личности как сквозную культурфилософскую дилемму Г. Федотов назвал оппозицией Империи и Свободы. Мало кто из деятелей русской культуры Нового времени избежал этой дилеммы - включая Пушкина, родоначальника русской классики. Недаром в его произведениях узнаются черты и классицизма, и сентиментализма, и многих иных, позднейших направлений художественного творчества (романизм, реализм) и соответствующих философских убеждений. "Певец Империи и Свободы" был в душе (и творчестве) консерватором и революционером одновременно. Подобное сочетание несочетаемого (реакция - революция, рабство - свобода, деспотизм - демократизм, разум - чувство и т. д.) было вообще очень характерно в целом для русской культуры Нового времени, начиная с Петровских реформ.