Педагогические принципы Ровенских

Мейерхольд и Равенских (вверху) среди                                                                                              участников спектакля Пиковая дама.

Шел тридцать восьмой год. Тучи над Мейерхольдом сгущались. Незадолго до ареста он успел позвонить Станиславскому. Равенских стал свидетелем разговора двух гениев. Полушутя-полусерьезно Всеволод Эмильевич попросил: “Константин Сергеевич! Ученик формалиста хочет приобщиться к Вашему искусству”. Так судьбу Равенских учитель передал в руки основателя Художественного театра. После ареста, когда имя Мейерхольда было вычеркнуто из жизни, а людей, которые его окружали, стали все чаще вызывать на Лубянку, в один поздний московский вечер к Борису пришел артист Эраст Гарин. Он увез его из столицы и спрятал в подмосковных лесах, в сторожке знакомого лесника. Гарин спас последнего любимого ученика Мейерхольда. Они скитались, чтобы не подписать донос, не предать и не отречься от учителя. Вернулся Равенских в Москву уже иным. Резкая грань отделила все прошлое.

 

 

Театральные и педагогические принципы Б. И. Ровенских

Московский театр Сатиры

 

 

 

 «Свадьба с приданым»  По поручению Станиславского  Немирович-Данченко взял Бориса  в оперно-драматическую студию  при Московском художественном  театре. Там на уроках великих  мастеров Равенских научился пробиваться к сердцу актера. Между тем годы ученичества трагически затянулись. Самостоятельные спектакли Бориса Равенских стали появляться лишь после войны, когда, наконец, наладилась мирная жизнь. И были это в основном комедии. Казалось, их делал веселый, ничем не обремененный счастливый человек. А в послевоенную жизнь нашей страны режиссер Борис Равенских ворвался словно шаровая молния. «Свадьба с приданым» по пьесе Н. Дьяконова стала одним из первых советских театральных мюзиклов. С Равенских начался этот самый популярный жанр в современном отечественном театре. До сих пор всеми любимый фильм-спектакль поразил тогда и публику, и критику  невероятным для того времени задушевным лиризмом. Свое ощущение поэзии русской деревни, ее исконной красоты и старинных обрядов вдохнул режиссер в этот спектакль. Пьесу «Свадьба с приданым» принес режиссеру директор Московского Театра Сатиры Никонов: «Хочешь прославиться на весь Союз? Берись». – «Опять комедия? – спросил Борис, –  О чем я скажу в ней? Она проста как мычание. Ее надо доращивать. Сочинять ведь надо спектакль»[3, c. 289]. В режиссерском экземпляре пьесы были мысли Равенских, его правка, никому не ведомые крестики, нолики, пометки. Он охранял эту папку ото всех, не выпускал из рук. Это не было странностью. Это было почти религией. И так всю жизнь, до самой смерти. Так родилась и «Свадьба с приданым» - звенящий, поющий музыкальный спектакль, песни из которого стали всенародно любимыми шлягерами. Куплеты Курочкина, незабываемо спетые Виталием Дорониным, ныне с блеском исполняются Олегом Газмановым. А лирический дуэт «На крылечке твоем» Веры Васильевой и Владимира Ушакова вновь покорил сердца россиян в исполнении Кристины Орбакайте и Владимира Преснякова. На утро после премьеры Равенских проснулся знаменитым. Он обожествлял страстность русского характера, Родину свою, русское небо, русское поле, ни с чем не сравнимое чувство воли, рожденное бескрайними просторами России. В этом была его философия. И даже в самих названиях спектаклей как будто «застряла» природа: «В тиши лесов», «Осенние зори», «Поднятая целина», «Метель», «Снегурочка». Да и сам режиссер был каким-то неожиданным явлением природы. Потребность преодолеть инерцию чувств и мыслей пронизывало все его существо, сквозило и в жестах и в интонациях. Однажды Равенских признался: «Режиссерский мучительный внутренний процесс… Какая машина запишет его? Процесс, когда внутри меня зреет спектакль. Я сперва слышу спектакль будущий, потом через некоторое время начинаю видеть, каким он должен быть. Но это секретный, тайный процесс художника. Этим очень трудно делиться, сразу чувствуешь, что врешь, что все сложнее».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Малый театр

 

 

 

Человек живет в огромном мире, у которого есть ни одно настоящее, а и прошлое и будущее. И вся эта бесконечная протяженность, пространственная и временная, воздействует на него. Великая русская проза с ее эпическим размахом питала режиссера. Равенских выбрал почти забытую драму Л.Н. Толстого «Власть тьмы» и прочитал ее по-своему. В работе над спектаклем он потерял покой. Поставленная на сцене Малого театра «Власть тьмы» ошеломила и потрясла. Слишком ярко и поэтически, нестандартно выражал свои мысли режиссер: запах сена, впечатление простора, чистоты воздушного пространства на сцене. Спектакль говорил об угрозе самой человечности, о проклятии золотом и соблазнами вседозволенности. Преступление и покаяние деревенского парня Никиты – это история живой человеческой души. Она стала болью и мукой Равенских, который потом вспоминал: «Толстой многому научил. Как он мотал нас! Когда мы «взяли» пять картин, нам всем казалось, что это взята последняя крепость. А начали читать шестую, седьмую – там опять Никита плачет, Никита пляшет, Никита молчит, думает. Это невозможно! Уже казалось, не было сил…» В процессе репетиций девять актеров покинули постановщика. Пьеса мрачная, а режиссер ставил ее как торжество света. Ненадежно все это. Все равно закроют. Остались В. Доронин (Никита) и Э. Далматова (Акулина). Доронин советовал: «Боря, ты упрямый. Откажись. Вот мы вдвоем сидим. Что делать будем? Какие люди нас побросали! Ильинский ушел…» Отказаться от работы Равенских не мог. Он вдруг решился на отчаянный поступок. Борис Иванович вспоминал: «У Ильинского был сын восьми лет. Я ему говорю: «Вова, слушай. Твой папа – верующий. Так вот. Скоро я поеду в Ясную Поляну и на могиле Толстого прокляну его, если он не вернется к роли Акима. На могиле! Так и скажи папе». Мальчик передал все отцу. Тот примчался ко мне: «Отрок говорит – надо работать, а дети не лгут. Они – святые, ангелы. Дайте мне снова роль». Тут звонит Михаил Жаров: «Это правда, что Ильинский репетирует?» Ему говорят: «Да!» Он: «Я еду!» Вскоре репетиции возобновились». А накануне премьеры в театре состоялось скандальное заседание Художественного совета. Здесь были киты, корифеи Малого, Народные артисты СССР. Они категорически не приняли спектакль. Равенских все выслушал и записал. Вот выдержки из стенограммы этого Худсовета:

Елена Гоголева: «Нерусский спектакль. Нет русской речи. Нет нашей дореволюционной деревни. Нет власти тьмы. Это не Толстой». Борис Бабочкин: «Ошибка, что эта пьеса была поручена Борису Ивановичу. Что может быть более противоположным самой сути философии Толстого. Пафос, истеричность, декламация. Кровавая мелодрама с отравлением. Полное искажение пьесы Толстого. Являюсь убежденным противником этого спектакля». Игорь Ильинский: «Я считаю, что мы слушаем не искреннее выступление. Это спекуляция. Стыдно слушать». Вера Пашенная: «Никита – хулиган, наглый орел. Спектакль не может идти в таком виде в Малом театре, потому что это компрометирует его». Елизавета Солодова: «Спектакль может идти. Это может быть поэмой о русской душе, ищущей правды и света. Спектакль яркий». Николай Анненков: «Бориса Ивановича надо принимать или не принимать. Исправить нельзя. Это значит нужно поставить иначе»[1, c. 389].

Михаил Жаров: «Традиция театра идет вперед. Это свежая струя. Кто за запрещение – пусть поднимут руки. Прошу вынести это событие на коллектив и обсудить». Михаил Царев: «Я не Станиславский, чтобы точно видеть. Я должен опираться на Худсовет. Исправления должны быть». Последним выступал Борис Равенских: «Мне безумно тяжело слушать. Я ждал полтора часа конкретных предложений. Я сделал так, как понимаю Толстого. Работал искренне. Шел, как мне подсказывали интеллект и душа». Позднее Равенских скажет: «Я работал мучительно, потратил на это два года. И когда оставалось уже 10 дней, 5 дней, 2 дня до премьеры, думал, что завтра приедут специалисты по Толстому и будет полный театр на генеральной репетиции… Не знаю, поверят ли мне, но я метался по квартире, не спал ни часу ночи три, все думал, что будет…»[2]. А на премьере был триумф. Судьбу «Власти тьмы» решили зрители и пресса. Газеты писали: «Смелый современный художник, со своим почерком и упорным стремлением к обостренной выразительности в искусстве», «Спектакль – событие». А дальше – триумфальные гастроли по Европе, ошеломительные, ведь многие десятилетия советский театр находился за железным занавесом. «Сенсацией парижского лета» назвала французская пресса этот спектакль. Видный критик парижской «Фигаро» Жан Жак Готье писал: «Здесь все, что составляет гений нации». Спектакль выдержал более 500 представлений и шел на сцене Малого театра более 25 лет, что является уникальным случаем в истории мирового театра.

Финальная сцена спектакля «Власть тьмы» стала для Равенских исповедью. Он полюбил в искусстве исповедь и однажды признался: «Этот спектакль для меня очень дорогой, очень личный, если можно так сказать, биографический. Я словно услышал голос из моего детства. Нахлынули воспоминания, и встали передо мной картины русской деревни: бескрайние цветущие луга, серебристая рожь в лунном свете и песни, протяжные русские песни, то щемящее тоскливые, то раздольные»[5, c. 227].

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Театр им. А.С.Пушкина

 

 

 

 Творческая биография  режиссера складывалась своеобразно. 50 -е годы – десятилетие работы  в Малом театре, 60-е – десятилетие  в Московском театре имени Пушкина, в 70-е – опять в Малом, причем середина – 60-е была самой упоительной и самой счастливой, как это было и в истории нашей страны. Шестидесятые – оттепель, надежда и воля.

Равенских был в эти годы очень счастлив. Он тогда часто смеялся, очень любил смешить, любил смеющихся людей. Хвалил, смеша. Ругал, смеша. Не было на свете лучшего рассказчика. Его образные ассоциации были всегда сгущены до гиперболы. Московский театр имени Пушкина в эту счастливую пору был именно театром Равенских. Будучи главным режиссером, он мог почти свободно и независимо формировать афишу театра. «Метель» Леонида Леонова – пьеса о беде, нависшей над нашим народом в тридцать седьмом году, пролежала тридцать лет под запретом. Равенских добился права её постановки. Спектакль давался режиссеру чрезвычайно тяжело. Он рассказывал: «Леонов измотал меня, как и Лев Толстой. Когда приближалась премьера, я чувствовал, что весь театр уже на пределе. Нервы сдавали. Сил не было, ни физических, ни духовных, работать дальше. «Метель» требовала огромного напряжения, Б.Равенских и Л.Леонов    ежедневных репетиций, иногда по 7 часов. Токи, заложенные в каждом образе, колоссальные. Все столкновения требуют огромных актеров и какой-то необыкновенной режиссуры… Чтобы пробиться в леоновскую пьесу, можно было сойти с ума…»[4, c. 169].

У Равенских были свои авторы, свои композиторы, свои актёры. Он работал с такими именитыми музыкантами, как Г. Свиридов, Б. Мокроусов, В. Соловьев-Седой, М. Фрадкин, А. Эшпай, Е. Дога. А воспитание актера у Равенских было процессом воспитания личности, которая способна на творческий подвиг. А работа актера в спектаклях часто и была сродни подвижничеству, она требовала самозабвения и невероятной самоотдачи. Это было какое-то взаимное самосожжение актера и режиссера.  Одним из таких актеров был Валерий Носик. Что бы он ни играл, трагедию или буффонаду, всякий раз В.Носик и Б.Равенских. Репетиция существовал в спектакле, что называется, на перехват дыхания. Казалось, что каждый следующий миг творчества будет для него последним. Любимыми актерами Равенских были Вера Васильева, Виталий Доронин, Лилия Гриценко, Ольга Викландт, Афанасий Кочетков, Алексей

Локтев, впоследствии, в Малом театре - Игорь Ильинский, Михаил Жаров, Елена Шатрова. Режиссера Равенских всегда волновала беспредельность человеческих возможностей, его идеалом стал Николай Островский – автор романа «Как закалялась сталь». О нем и его герое, знаменитом Павке Корчагине, режиссер сочинил спектакль «Драматическая песня». Свой выбор он объяснял так: «Трагедия двойная: слепота и полная неподвижность. Но весь мир был потрясён не тем, как он болел, а как он выстоял и стал художником». За этот спектакль Равенских получил Государственную премию. Жизнь в его постановках возникала словно увиденной при вспышке молнии, а все драматические доминанты в спектаклях раскрывались в танцах, когда актёр на сцене напоминал факел, сгорающий на ветру. Режиссер говорил танцем, сопротивлялся танцем, кричал от боли танцем. Танец в его спектаклях – это манифест режиссёра, его символ веры. Таковы в исполнении Алексея Локтева танцы цыгана-скрипача в «Птицах нашей молодости» и Павки Корчагина в «Драматической песне». «Драматическая песня».                                                                                         

Сцена из спектакля. В названии спектакля выразилась не только главная задача режиссера, но и его способ мышления. Все выразительные средства театра были п ересмотрены Равенских с точки зрения их ассоциативных возможностей, укрупнялись и максимально приближались к зрителю все возможные связи человека с социальной средой, зрительская мысль предельно концентрировалась. Спектакль строился на вспышках «моментов истины», которые обнажали духовные устремления героев. В статье, посвященной творчеству Равенских, критики В. Шитова и В. Саппак писали, что Равенских всегда ставит своих героев перед дилеммой «жить лучше» или «быть лучше», заставляя каждого занять определенную позицию. Сам режиссер в 1969 декларировал свое убеждение: «...задача искусства, театра – будить в человеке поэтический взгляд на мир, привносить в жизнь дух активного творчества... Только самое главное, философски обобщенное и образно точное. Как в поэзии. Так мыслю суть театра я»[2]. На месте, где прошло детство Бориса Равенских, ныне находится Курская магнитная аномалия. Это место называют энергетическим сердцем России, здесь зашкаливает магнитная стрелка компаса. Но кто знает, что таит в себе эта земля. Равенских сам «зашкаливал». У него была своя мера в жизни – чудовищная чрезмерность во всём. В отрицании, в утверждении. Его называли настоящим самородком, сыном земли. Человек и земля, человек и мир, человек и космос – вот темы Равенских. Кто знает, что двигало им? Может быть, энергия земли? А может быть, неведомая нам энергия космоса. Он говорил: «Режиссер должен всегда думать о месте своей Родины на планете, судьбе Родины, народа,понимать, что к нему ежедневно приходят тысячи зрителей в театр. Он влия ет на интеллект зрителя, на душу, на сердце, на духовное воспитание его». В спектакле «Поднятая целина» по роману Михаила Шолохова главными героями были вздыбленная в огне пожарищ земля и взвихренное небо, как символы вечной борьбы духовного и материального в человеке. Однажды Борис Иванович получит удивительное письмо от композитора Бориса Мокроусова, создателя музыки к этому спектаклю: «Дорогой Борис! Огромный человечище нашего времени, искатель сцены, мятущийся художник, каких я мало видел на своём веку. Кланяюсь тебе в ноги, твоему исключительному таланту. Ты можешь ошеломить всех. Я верю в твою сногсшибательность. Да будет над Б.Мокроусов и Б.Равенских нами свет! Да будет над нами творчество! Прости меня, мой милый, за любовь к тебе!»[2]. Тот, кто видел, с каким неистовством в те годы работал режиссер, как терзал себя от того, что взял не тот пик, который нужен, от того, что сделанное не отвечает возможному, тот согласится, что это процесс крайне мучительный.

Дочь Бориса Равенских, моя тётя Александра Ровенских, вспоминает: «Он входил в квартиру и, не снимая пальто, шёл на балкон. Ему нравились огромные окна. Папа категорически запрещал вешать шторы. «Там колокольня Ивана Великого, солнце над куполами. Я должен это видеть»[1, c. 213], - говорил он. Папа подолгу стоял и смотрел на Москву. Но чаще он возвращался домой из театра поздно ночью. Он был ночной человек. Днем ему трудно было сосредоточиться. Ему нужна была тишина. Тяжелый недуг моего отца – уносящая физические силы многолетняя бессонница. Никакие лекарства не могли ему помочь. В окне его кабинеты до утра горел свет. Дверь в его комнату мама плотно прикрывала и тихо-тихо разговаривла. Дети знали, что главное в доме там, за этой дверью. Там тайна, что-то очень серьёзное и важное. По ночам он готовился к утренней репетиции. Все ходил, ходил по своей комнате, терял контроль над временем, изнуряя себя до отчаяния. Прошло много лет, а я отчетливо слышу его шаги. Характер моего отца был очень труден, и выдержать многое, понять и простить могла только бесконечно любящая, преданная женщина с талантливой и мудрой душой, которая была одновременно и женой, и матерью его двух дочерей, и тонкой пронзительной актрисой, и красивой грустной женщиной. Свою вторую дочь он назовёт Галиной, в честь своей жены. Со всех гастролей она писала ему длинные письма, в которых он так нуждался и хранил их все до единого. А особый духовный строй своих последних спектаклей, их самые сокровенные моменты Равенских доверял актрисе Галине Кирюшиной. Она

была его ангелом-хранителем, отдавая все силы своей души, всю жизнь, как солдат на боевом посту. До самоотречения, на пределе человеческих сил».

В 1970 году Равенских возглавил Малый театр, привел сюда артистов - единомышленников из Театра им. А.С. Пушкина – А. Локтева, В. Сафронова, В. Носика – и предложил театру свою программу, состоящую из двух линий: одной из них должна была стать современная литература, обнаруживающая стремление понять истоки национальной народной жизни, другой – классика.

В 1942 году Константин Симонов написал пьесу с символическим названием "Русские люди". В том же году Борис Иванович узнал, что в блокадном Ленинграде от голода умерла его мать. К тридцатилетию Победы Равенских поставил эту пьесу. Тема "русских людей" всегда волн овала режиссера. На протяжении всей своей творческой жизни он размышлял над проблемой национального характера. Великая Отечественная война – момент эпохальный в истории народа, когда все его подспудные силы выявились резко, непримиримо, полярно. Режиссер искал стиль высокой современной трагедии, не бытовой. Всем героям грозит смерть, осознанно зависимая от того, как каждый из них поведет себя в исполнении его долга. В спектакле звучала музыка П.И. Чайковского. Она не понималась как сопровождение: музыка у Равенских – всегда идея, образ. Она вела, а не сопутствовала. Равенских создал спектакль-памятник, который по своей пронзительной силе можно сравнить с величественными мемориалами Сталинграда или Хатыни. Равенских на репетиции      спектакля «Русские люди»