Насилие и священное: концепция культуры Рене Жирара

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 3

Теория происхождения религии

В «Насилии и священном" Жирар предлагает теорию происхождения религии. Сводится она к следующему: главная угроза для любого человеческого сообщества — это внутренние распри. Возникают они неизбежно именно из-за постоянного подражания, переходящего в соперничество. Первобытное племя, пораженное междоусобицей, оказывается беззащитно перед всеми другими бедами: болезнями, неурожаями, нападением врагов и т. д., все эти внешние катастрофы регулярно служат метафорами катастрофы внутренней.                                               Что могло от нее спасти, когда она происходила? По Жирару, только одно — мгновенное обращение взаимного насилия в насилие единодушное, направленное против кого-то одного, причем выбранного совершенно произвольно. Спонтанный суд Линча успокаивал страсти, возвращались мир и, следовательно, шансы выжить. Этот переход должен был казаться необъяснимым, и случайная жертва неизбежно приобретала черты главного распорядителя всей операции: она привела племя к гибели и от нее спасла. Следы этого вполне реального события, лежащего в основании всех выживших сообществ, Жирар находит в множестве мифов и ритуалов во всех частях света. 
Процедура оказалась спасительной — поэтому ее надо повторять. Но при каждой опасности убивать "одного из нас" невозможно, и прежде всего потому, что это приведет к новой вспышке насилия. Где же выход? Возникает жертвоприношение, которое Жирар определяет как воспроизведение первоначального самосуда, с заменой первой — "такой же, как мы" — жертвы на существо, за которое не будут мстить, которое одновременно похоже и не похоже на нас.  
Отсюда ведут происхождение все ритуалы и установления, в том числе приручение животных. "Люди не могли вдруг взять и решить: давайте обращаться с предками лошади и коровы так, будто они уже приручены... Чтобы обеспечить будущее приручение, нужен был непосредственный и настоятельный мотив. Только жертвоприношение могло его предоставить... Чтобы жертва стала похожа на членов сообщества, она должна была пожить среди них". В этот промежуток между выбором жертвы и ее убийством и происходило ее одомашнивание. Таков же, по Жирару, и механизм происхождения "политической власти": первобытному царю позволено то, что запрещено остальным, именно как будущей жертве — представление о власти как о "праве на большее" возникает из этих предсмертных вольностей.  
С другой стороны, и вся система запретов и табу направлена на то, чтобы междоусобного насилия избежать, значит, она прежде всего против подражания как источника всех распрей. Отсюда — страх перед зеркалами, близнецами, изображениями и так далее. А творца всех правил видят в той же самой первоначальной жертве. Таким образом, Жирар выстраивает ряд: подражание — насилие — самосуд — возникновение религии.  
Этот механизм, полагает Жирар, эффективен постольку, поскольку скрыт от людей, поскольку они считают свое собственное насилие исходящим из внешней — священной — силы, которая поэтому и может от него спасти. В "Насилии и священном" самым ранним разоблачением этого механизма названа греческая трагедия. Например, миф об Эдипе изображает главного героя чудовищем, убившим отца и женившимся на матери, и потому — причиной поразившей Фив чумы. А трагедия Софокла меняет мифологическую последовательность на истинную: есть чума (образ междоусобицы), и потому требуется жертва, которую можно изобразить монстром — выбор, вполне произвольный, падает на Эдипа.  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

3.1 Трагедия Эдипа в свете миметических отношений

         Жирар создает новый способ толкования мифов, отличный от З. Фрейда и К. Леви-Строса, с интерпертациями которых он активно полемизирует.                                                                                                              Необходимо, говорит Жирар, перечитать трагедию Эдипа в свете миметических отношений, и тогда станет ясно, что настоящим преступлением Эдипа было не убийство отца, но попытка стереть различие между собой и другими, смешаться с другими в некоей “чудовищной неразличимости”.                                                                                                   Вместе с тем, Жирар отмечает, что, вне прямой зависимости от преступления Эдипа, Фивы были охвачены чумой (Жирар приводит в качестве примера сюжет трагедии Софокла “Эдип-царь”), и, как провозглашал Оракул, во имя выздоровления города Эдип должен быть изгнан. Причем сам Эдип изначально маргинален — и внутренне, и даже внешне: на нем есть “знак жертвы” — он хром, к тому же с ним связана типично жертвенная мифологема брошенного дитя.                                                                       Таким образом, миф об Эдипе — это не миф инцеста, но миф жестокого преследования. В мифе об Эдипе воплощается закон существования человеческих обществ: они достигают постоянства только за счет регулирования взаимного насилия посредством некоего локального жертвоприношения. Для устойчивости общество должно строиться на жертвоприношении, на институте “основополагающего насилия”, которое могло бы заменить собой всю прочую неконтролируемую жестокость.Иными словами, “жертва отпущения” является как бы меньшим злом — во избежание большего кровопролития. Но на этом невеселом выводе Жирар не останавливается. Автор задает вопрос, как же все-таки выйти из этой замкнутой схемы жертвоприношения, и отвечает на него в уже упоминавшейся работе, в название которой поставил как раз то выражение, которого так стремился избежать в “Насилии и священном”, — “Козел отпущения” . Именно с “Козла отпущения” в творчестве Жирара начался новый, так сказать, “оптимистический период”. Исследователь, кажется, находит культуру, являющуюся исключением из установленного им правила, — это иудео-христианский мир, ибо, по мнению Жирара, он признает невинность мучимых жертв, а не делает вид, что верит в общий порядок или общее благо... Не всепрощение, а жертвоприношение “козла отпущения” открывает новую надежду избежать фатальности какого бы то ни было насилия.

 

 

 

 

 

 

                                       3.2 Религиозное насилие

 

           Вопрос о насилии и религии вызывает сегодня немалый и вполне оправданный интерес. И этот вопрос совсем не прост. Спрашивая, насколько воинственна или миролюбива та или иная религия, мы словно не замечаем того, что насилие исходит от нас, людей. Мы все верим в это, независимо от того, верим ли мы в Бога или нет. Поэтому вопрос о религиозном насилии является прежде всего человеческим вопросом, социальным и  антропологическим вопросом, а вовсе не религиозным.

          Разобраться с этим вопросом помогает Рене Жирар.  По его теории миметизма все наши желания мы копируем у других. А что получается, когда желающих больше, чем объектов желания? Например, классическая история: два друга и одна подруга. Чем ближе друзья, тем больше они подражают друг другу, тем возможнее их любовь к одной и той же женщине и тем вероятнее проявление насилия. Если же 10 человек хотят чего-то одного и уникального, то они совсем необязательно дружат друг с другом, и насилие становится практически неизбежным.

            Экономическая наука изучает механизмы распределения редких ресурсов. А миметизм – практику борьбы за эти ресурсы. На практике, для удовлетворения своего скопированного желания, наши предки убивали конкурентов, то есть друг друга, или использовали механизм козла отпущения – основной механизм дохристианской цивилизации. Механизм козла отпущения, описанный Рене Жираром, наиболее увлекательная и глубокая часть его теории. Знакомство с ним дает очень богатую пищу для размышлений и ключ к пониманию многих серьезных проблем .

          По Жирару, когда спираль миметического насилия раскручивается, люди находят невинную жертву, казнят ее, и – о, чудо! – волна насилия спадает. Не могу не упомянуть попутно чрезвычайно интересную деталь: поскольку жертва была невинна, а насилие (проблемы) исчезает, то, как правило, жертву признают святой (возникновение понятия святого). И, теперь, главное – как только механизм жертвы отпущения становится понятным, следствия и причины раскрываются, он перестает действовать. И есть как минимум одна религия, которая целиком посвящена раскрытию этого механизма – христианство. В главной книге этой религии рассказывается о жизни самого известной жертвы отпущения – Христа.

          Таким образом, одна из основных ролей, которую сыграло христианство в развитие нашей цивилизации, это раскрытие механизма жертвы отпущения и снижение уровня насилия.

 

 

 

 

 

 

 

3.3 Жертва отпущения

 

            Ж. констатирует, что в ветхозаветных мифах налицо все основные компоненты "жертвенного кризиса". Однако, по мнению Ж., в текстах Ветхого завета присутствует такая черта, которой нет в предшествующей мифологии: все симпатии всегда оказываются на стороне жертвы, а это означает революционное изменение точки зрения. Отныне становится понятно, что "Каинова цивилизация", т.е. культура, возникшая из насилия, должна постоянно возвращаться к насилию, выступающему для людей в виде Божьей кары. Согласно интерпретации Ж., "дьявол" обозначает миметический процесс как целое, и именно так понятый дьявол является источником не только соперничества, но и всех ложных социокультурных порядков, а потому - неисчерпаемым, трансцендентным ресурсом лжи. Убийство Иисуса - это изначальное, а не ритуальное коллективное уничтожение жертвы. Однако для того, чтобы традиционный механизм жертвенного замещения заработал, новозаветным текстам следовало бы отрицать произвольный и несправедливый характер насилия по отношению к Иисусу. Напротив, Страсти Господни - это кричащее свидетельство о совершившейся несправедливости. Поэтому Страсти Господни, как утверждает Ж., открывают механизм "обоснования" и, тем самым, оставляют людей без "жертвенной" защиты. Так, считает Ж., возникает социокультурная форма типично христианская, но переходная: каждый приписывает соседу ответственность за преследование и несправедливость, универсальную роль которых он начинает усматривать, но еще не готов взять ответственность за них на себя. Убивают тех, кто пытается сдернуть завесу с "обосновывающего" насилия, и коллективное убийство в новозаветной перспективе оказывается теперь всего лишь способом заставить замолчать, что, тем не менее, означает попытку повторения в новом виде всего цикла "обосновывающего" жертвенного механизма. Непонимание качественного своеобразия Страстей Господних является, по мнению Ж., свидетельством неспособности человечества увидеть механизм своего собственного насилия, даже если завеса с него уже снята. В результате "христианская культура" мифологизирует сам Новый Завет, превращая его в заурядный "обосновывающий" механизм, что ведет к продлению существования традиционных "жертвенных" социокультурных форм. Тогда распятие толкуется как результат требования Богом не просто жертвы, но самой дорогой жертвы - Сына Божьего, а это, как считает Ж., - самый лучший способ дискредитации христианства. На самом деле, как убежден Ж., Бог в Евангелиях уже лишен черт насилия, он допускает умиротворение без принесения жертвы-посредника. То, что предлагает человечеству Иисус, позволяет Богу впервые открыться таким, какой он есть. В соответствии с этим Ж. выделяет два способа понимания христианства - "жертвенное", т.е. принимающего механизм жертвенного замещения в качестве универсального и вечного, и "нежертвенное", исходящее из признания крестной смерти Христа в качестве необратимого разрушения указанного механизма через посредство Откровения о его сути. "Жертвенное" прочтение - это, согласно Ж., возвращение к позициям Ветхого Завета, превращающее крестную смерть Христа в искупительную жертву. Хотя средневековая теология и проводила различие между двумя заветами, она никогда по-настоящему не понимала, в чем же заключается это различие. "Жертвенное" прочтение новозаветных текстов было необходимо, считает Ж., потому, что евреи отвергли проповедь Иисуса, и апостолам пришлось обратиться к язычникам, которые могли вместить евангельские истины только через посредство наложения их на традиционную схему жертвоприношения. Поэтому основой обращения язычников была "ветхозаветная версия" христианства, или, иначе говоря, евангельская истина могла стать основой нового типа культуры только после ее извращения. Напротив, "нежертвенное" прочтение новозаветных текстов возможно только на пути радикального пересмотра отношения к насилию, продемонстрированного во всей полноте и в качестве образца Христом. Поэтому насилие в новозаветных текстах за редкими исключениями приписывается не Богу, а людям, и благотворное качество единодушного насилия исчезает. У Бога отсутствует желание мстить и он отныне не несет ответственности за катастрофы, бедствия, болезни, в результате которых гибнут невинные жертвы. Иными словами, Богу больше не делегируются неподвластные человеческому контролю силы и процессы в качестве символа насилия, и Иисус - Сын такого по-новому понятого Бога ненасилия или, точнее, любви. Проповедь Царства Божьего потерпела неудачу, и именно эта неудача определяет, по Ж., появление в Новом Завете апокалиптической темы. Тем не менее, это не окончательная неудача, а всего лишь уход с прямой дороги. После крестной смерти Христа насилие становится своим собственным врагом и заканчивается саморазрушением. Суть апокалиптических пророчеств, как они видятся Ж., - указание на исключительно человеческий, а не божественный характер насилия, которое в силу ослабления механизма жертвенного замещения становится все более интенсивным. В наше время уже нельзя основать мир на насилии, поскольку для этого требуется большое экологическое поле, способное поглотить произведенные им разрушения, а в эпоху ядерного оружия даже всей планеты для этого недостаточно. Ж. убежден, что современные люди не видят подлинного смысла апокалипсиса потому, что связывают его с божественным, а не с чисто человеческим насилием и, в соответствии с "жертвенным" пониманием христианства, вместо того, чтобы стать хозяевами своей судьбы, ждут конца света как Божьей кары. Концептуальные и содержательные развертки собственной культур-философской парадигмы Ж. осуществил в ряде собственных текстов, содержащих нетрадиционные историко-религиозные интерпретации (так, в книге Ж. "Насилие и сакральное" была впервые детально изложена его концепция "жертвенного кризиса" и проанализированы способы его разрешения). Ж. подчеркивает общий принцип коллективного насилия: те, кто превращает свое собственное насилие в сакральное, не в состоянии увидеть истину. Для того, чтобы группа людей восприняла свое коллективное насилие в качестве сакрального, т.е. исходящего от божества, невиновность жертвы должна быть скрыта и не осознаваться, что, собственно, и проявляется в единодушии насилия. В противоположность этому, например, библейское столкновение позиций Иова и людей, называемых его друзьями, демонстрирует не катарсис, ожидаемый от линчевания, т.е. очищение общины от скверны разрушительного насилия, а полное исчезновение эффекта катарсиса. Это - свидетельство начавшейся десакрализации коллективного насилия. Всякий раз, когда преследователи заставляли свои жертвы идти по "пути древних", эти "путешествия" принимали вид эпопей божественного возмездия, что, собственно, и описывается в мифах. Для этого и сама жертва должна признать свою виновность. По Ж., Библия противостоит культуре, считающейся гуманистической, так как эта культура, хотя и основана на первоначальном коллективном убийстве, но скрывает его в недрах мифологии. Именно Библия разрушает иллюзии гонителей и преследователей, в том числе и в виде новейших мифологических кристаллизации. Ж. убежден, что гуманизм и гуманистическая трактовка мифов как чистой выдумки, за которой, впрочем, в качестве элемента духовного наследия признается некоторая познавательная и эстетическая ценность, затемняют роль жертвоприношений в генезисе и организации мифов. В ситуации "миметического кризиса" есть только жертва и преследователи. Бог жертв выбирает роль жертвы, претерпевающей насилие. Однако поражение Иисуса Христа становится залогом его победы. Для "мудрости мира сего", указывает Ж., последнее утверждение выглядит чистым надувательством, "компенсационной фантазией", "воображаемым реваншем". Однако в свете концепции "жертвенного кризиса" ситуация выглядит иначе. Согласно этой концепции, в основе всего "религиозного" лежит коренное изменение настроения толпы, превращающей в "козла отпущения" того, кого она до этого превозносила и, возможно, будет превозносить в будущем за то, что смерть этого человека обеспечила мир внутри общины. В Евангелиях все эти процессы не только присутствуют, но и дополняются Страстями Господними, на которые и переносится смысловой центр тяжести. Иов и Иисус сильно отличаются друг от друга, но они едины в том, что постоянно говорят о происходящем с ними. Однако Иисус достигает цели, тогда как Иов остановился на середине пути. Именно благодаря христианству все интерпретаторы Книги Иова считают своим долгом выразить сочувствие Иову, а не его "друзьям". Так Страсти Господни привели к самому настоящему культурному прогрессу, и это - неоспоримая победа христианства над "фрейдистско-марксистско-ницшеанской культурой".

 

 

 

Заключение

       Произведения  Жирара, невозможно отнести к какой-либо конкретной дисциплине: это и не литература, и не литературоведение, и не этнология, и не антропология (хотя в библиотеках книга классифицируется именно по разделу антропологии), и не психоанализ. Разумеется, Жирар не был изобретателем подобного  “междисциплинарного” подхода — среди его предшественников можно назвать хотя бы Роже Кайуа и Жоржа Батая, упомянутых в его библиографии. В рассуждениях Жирара нетрудно найти много общего с идеями, что разрабатывались в 1937 – 1939 годах в тайном обществе “Ацефал”. Правда, мы можем лишь догадываться о том, что конкретно знал Жирар об этой авангардной философии, ибо в эпоху написания его книги было опубликовано еще мало документальных материалов, из которых он мог бы получить точное представление о деятельности “Ацефала”. И все же, сходство с философией “Ацефала” кажется совершенно поразительным. Ведь мысль о том, что жертвоприношение может служить для остановки насилия, в какой-то мере уже разрабатывалась в “Ацефале”, организованном Жоржем Батаем в 1937 – 1939 годах. Напомним, что участники “Ацефала” изобретали самые разнообразные ритуалы, среди которых было и жертвоприношение. С другой стороны, система жирардизма часто используется в современных антропологии и литературоведении как раз для анализа упомянутых маргинальных явлений во французской философии второй половины 30-х годов и, в особенности, творчества Жоржа Батая. Но Жирар принципиально противоположен Батаю, потому что создает свою собственную рациональную интерпретацию. В отличие от “безбожного мистика и проповедника” Батая, он учит, дает советы, приводя в качестве положительного примера исключительную, по его мнению, христианскую религию… Разумеется, жираровское обоснование общественного миропорядка на “жертве отпущения” можно справедливо упрекнуть в некотором редукционизме. Но вникая во все нюансы текста “Насилия и священного”, невозможно не восхищаться авторскими виртуозными интерпретациями самых различных феноменов культуры — от античности до наших дней. Поэтому, хотя с момента первой публикации этого труда прошло уже более тридцати лет, он вовсе не кажется устаревшим.В заключение хочется сказать о высокой культуре  книг Жирара . Рассуждения французского философа и подробно анализируемые им произведения античных авторов полны тончайших нюансов смыслов, корректно и доступно изложенных.

 

 

 

Основные понятия  и термины

Каббалист – человек, изучающий "тайную науку", тот, кто толкует сокровенное значение  Священных Писаний с помощью символической Каббалы (течение в иудаизме)

Рабейну Бехайе – лидер еврейства во Франции.

Эскалация – постепенное усиление, распространение

Тора – сборник законов управления миром

А́листер Кро́ули  — один из наиболее известных оккультистов, автор множества оккультных произведений.

Миметизм – явление подражания в природе

Лора Бочарова – современная исполнительница гитарных баллад

Конрад Цахариас Лоренц — выдающийся австрийский учёный, один из основоположников этологии — науки о поведении животных…

Циклоти́мия (от греч. κύκλος, «круг» и θυμός — «дух, душа») — психическое расстройство, при котором пациент испытывает нестабильность настроения, точнее, перемену между легкой депрессией и легкой эйфорией. 

десакрализация; лишение чего либо священного характера; устранение культа чего либо … 

Роже Кайуа  — французский писатель, философ, социолог.

Жорж Батай — известный французский философ и писатель, стоявший у истоков постмодернизма.

Психоделический транс – направление в электронной музыке

Амбивалентность – двойственность отношения к чему-либо, в особенность  двойственность переживания

Пароксизм – внезапное обострение болезни, приступ боли.

 

 

 

                              Библиографический список:

1.Рене Жирар «Насилие и священное» 2000г. Изд-во: новое литературное обозрение, перевод Г. Дашевского

2.Рене Жирар «Козел отпущения»- издат. ИД Ивана Лимбаха 2010 год

3.Елена Гальцова «Общественный договор о ненасилии» журнал «Иностранная литература» № 8, 2002.

4.Григорий Дашевский « Теории Рене Жирара. Несовременный философ» изд-во  Новое литературное обозрение 2000.

5.Елена Федотова «Библия и насилие» москва, 2010.

6.Рене Жирар «Насилие и религия: причина или следствие?», философско-литературный журнал «Логос» 2008 год

7.Арье Барац «Жертвоприношение» статья  www.abaratz.com

8.Н.В. Сперанская «Ницше и Батай: покушение на распятого» Источник: Портал "ШКОЛА СОЦИОЛОГИИ" - http://www.chaosss.ru/xaoc/pokushenie.html. 2009.

9.Кроули «Книга Сердца обвитого змеем» Издательство Ганга, Москва, 2009

10.Волкова А.Н. «Феноменология мистического опыта» - СПб: Питер-1993.

11.Топоров В.Н. «Миф. Ритуал. Символ» -1993.

12.Лоренц К. «Агрессия» - М.: Книга 1994.

13.Лоренц К. «Оборотная сторона зеркала» - М.: Инфра-Пресс. 1998.