Концептуализм. Дмитрий Александрович Пригов

В Советском Союзе в 1970–1980-х  наиболее значительным художником-концептуалистом, «гуру» отечественного концептуализма был Илья Кабаков (р. 1933). Ему принадлежит высказывание «Художник мажет не по холсту, а по зрителю». Мастерская Кабакова служила не только местом знакомства с его работами, но и своего рода мастер-классом отечественного концептуализма, который прошел, в частности, писатель Владимир Сорокин и многие другие. Творчество Кабакова 1970-х – это альбомы и стенды из таблиц, каталогизированные фотографии, обрывки фраз, своеобразный «канцелярский примитивизм», с которой художник себя отождествляет.

Советский концептуализм, возникший  как эстетическая реакция на искусство  «застоя», на соцреализм, представлял  за рубежом узнаваемые там по художественному  языку арт-объекты, опирающиеся на «экзотические» советские штампы.

Если на Западе концептуализм  возник как реакция на засилие рекламы и СМИ, то в Советском Союзе актуальным было создание личного интеллектуального пространства, свободного как от идеологии, так и от противостояния ей. С конца 60-х в московской андеграудной культуре – в искусстве, прозе и поэзии формируется в русле концептуализма особое направление, суть которого сводится к наложению друг на друга двух языков – затертого «совкового» языка и авангардного метаязыка, описывающего первый.

Принципы концептуализма были реализованы и в отечественной  литературе. Стереотипы, которыми советская  идеология постоянно «бомбардировала» сознание людей, проявилась в поэзии концептуалистов, подчеркнуто отстраненной, бесчувственной, механизированной

В поэзии каждой эпохи борются  условность и безусловность, игра и  серьезность, рефлексия и цельность… Словесная ткань концептуализма неряшлива, художественно неполноценна, раздергана в клочья, поскольку задача этого направления – показать обветшалость и старческую беспомощность  словаря, которым мы осмысливаем  мир. Метареализм ищет пределы полнозначности, приобщения вещи к смыслу, к вечным темам, архетипам. Концептуализм, напротив, показывает мнимость всяких ценностных обозначений, поэтому своими темами он демонстративно приобщен к сегодняшнему, преходящему, к быту и низшим формам культуры, к массовому сознанию, - пишет М.Эпштейн и продолжает, - Концептуализм не спорит с зажигательными идеями, а раздувает их до такой степени, что они сами гаснут… Любое оружие было бессильно против Медузы»… Однако, вспомним о зеркале. Искусство рождается, как и истина, где-то на стыке реального и отражённого, самоповтора.

Концептуалисты имеют  дело с концептами – затертыми  речевыми и визуальными клише  – неизменным оружием тоталитарных идеологий. Концепт – это идея или абстрактное понятие, своеобразный ярлык к реальности, которому она  не соответствует, соответственно вызывающий этой несообразностью отчуждающий, иронический или гротескный эффект. Концепты, какими они предстают в текстах поэтов Пригова и Рубинштейна, – москвичи, «милицанеры», рейганы, грибоедовы – это образы травмированного сознания, которое, ничего в них не вкладывая, играет ими и таким образом их изживает.

Творчество Дмитрия Пригова строится на игре с речевыми штампами, сложившимися в советскими обществе. Его стихи неразрывно связаны с авторской манерой чтения. Поэт связывает, сталкивает слова не по их значению, а по произвольным признакам, и родится ли из этих сочетаний новое значение – зависит от читателя, от его «включенности» в поэтическую систему автора. Разрыв между автором и языком как особого рода иронию — собственно, ей этот разрыв и обусловлен. важно то, что на обыденном уровне воспринимается как нарушение табу. Нарушение табу — следствие более глубокой причины: резкого изменения отношений к тексту и к языку.

«Приговская ирония уникальна, - пишет Владимир Сорокин.- Она построена не на мизантропии, как, например, у Бродского или Набокова, а на желании увидеть и показать мир под другим, более острым углом зрения, сломав старую, веками настроенную и во многом уже заржавевшую общественную оптику восприятия земной жизни, заставляющую нас жить автоматически, принимать на веру штампы и клише, продлевать заскорузлые убеждения и замшелые истины поколений. Пригов протер нам глаза своим жгучим спиртом, заставил взглянуть по-новому на слишком хорошо знакомое»  
 
Я б Пушкина бюст миллионно размножил  
И в каждом селенье поставил его,  
А вот бы стихи его я уничтожил –  
Ведь образ они принижают его. 

Чтобы написать такое в 70-е  годы, надо не только чувствовать мифологию  советской жизни, но и ведать метафизику жизни русской.

В 80-е Дмитрий Александрович  существенно расширил жанр своих  выступлений: он пел, камлал, покрикивал кикиморой в промежутках между  стихами. Здесь можно говорить и  о народном искусстве, восходящем к  трубадурам и скоморохам. Был создан уникальный, не имевший аналогов «Альманах» - платформа, взлётная полоса для литературно-театральных перфомансов концептуализма. Алёна Карась отмечает, что «соединение с театром всегда было для Пригова условием его поэтической и художественной деятельности. Гений шутовства, он умел выудить из совдеповской вселенной запредельный градус маразма и предать его карнавальному осмеянию…Он был голосом освобождающегося языка и сознания. Он пел, завывал, выскрипывал свои стихи, в которых милиционеры и императоры, поэты и вожди сходились в огромной сутолоке языка, сам же поэт-мистагог, пророк и глашатай Дмитрий Александрович Пригов кликушествовал, явно напоминая Юродивого из драмы Пушкина "Борис Годунов"».

На одном из чтений с  вопросом к автору в зале встала девочка – на вид из очень интеллигентной семьи: «Мои родители сказали мне – если хочешь увидеть дьявола во плоти, сходи на чтение Пригова». «Ну и?» – поднял брови Дмитрий Александрович. «Они не ошиблись», – ответила девочка

Однако, шок был не целью, а лишь следствием решения собственно художественных задач. Об этом говорит и социальный резонанс: ведь сложилась же группа “ЕПС” (Виктор Ерофеев, Дмитрий Александрович Пригов, Владимир Сорокин), выступающая с регулярными публичными чтениями. Тогда и начался социальный успех Сорокина — хотя еще и “в узких кругах”, но уже за пределами собственно литературно-художественного сообщества.

Пригов принимал участие в нескольких проектах в качестве актера и вокалиста, в том числе на фестивале композитора Владимира Мартынова, снимался в кино в эпизодических ролях (в частности, в 1990-м – в "Такси-блюз" Павла Лунгина, а в 1998 – в "Хрусталев, машину!" Алексея Германа), участвовал в десятках художественных выставок в России и за ее пределами, выступал с несколькими музыкальными проектами и работал в театре. С 2002 года Дмитрий Пригов вместе со своим сыном Андреем и его женой Наталией Мали участвовал в группе акционного искусства Prigov Family Group.

Ушёл он неожиданно, как-то по-приговски иронично и концептуально, оставив нам полуоткрытые бездны собственных открытий и подтекстов контекста.