Эрнст Кассирер

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ  И НАУКИ РФ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ  БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

 

«МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ТЕХНОЛОГИЙ  И УПРАВЛЕНИЯ ИМЕНИ К. Г. РАЗУМОВСКОГО».

 

Филиал ФГБОУ ВПО «МГУТУ имени К. Г. Разумовского»

в г. ОМСКЕ

 

 

 

 

 

 

 

 

ДОКЛАД

 

по дисциплине: Культурология

 

тема:

«Эрнст Кассирер»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                                            выполнил: Беседин А. А.

                                                                                  группа: 123-12

 

 

 

 

 

 

Омск-2013

 

ВВЕДЕНИЕ

 

 

Эрнст Кассирер - немецкий философ и историк. Родился в  современном Вроцлаве в Польше 28 июля 1874. Получив начальное образование в родном городе, в 1892 поступил в Берлинский университет. В соответствии с европейской традицией, поощрявшей занятия в нескольких учебных заведениях, посещал лекции в университетах Лейпцига, Гейдельберга, Мюнхена и Марбурга. Вначале Кассирер намеревался изучать право, однако заинтересовался литературой и гуманитарными предметами; в дальнейшем, занимаясь философией, глубоко изучал физику и математику. В Марбурге (где он получил степень доктора философии в 1899, представив диссертацию об анализе Декартом математического и научного знания) Кассирер учился у Г.Когена и П.Наторпа - ведущих представителей неокантианства т.н. марбургской школы, течения, провозгласившего возврат к Канту в противовес господствовавшему тогда гегельянству. Кассирер был особенно близок к Когену в истолковании Канта и интересе к иудаизму. В работах, написанных в Берлинском университете в 1906–1919 (где Кассирер преподавал в качестве приват-доцента), развиваются основные идеи неокантианства. В то время его особенно интересовали теория познания и философия науки, в частности проблемы, связанные с теорией Эйнштейна. Кассирер также занимался изучением истории и литературы, особенно немецких классиков - Лессинга, Гёте и Шиллера. В этом же период он написал биографию Канта и подготовил издание сочинений этого великого мыслителя.

В 1919-1933 Кассирер был профессором философии, а в 1930-1933 ректором Гамбургского университета; одновременно возглавлял институт Варбурга, где проводились исследования по истории культуры. Когда Гитлер пришел к власти в 1933, Кассирер эмигрировал в Англию, где продолжил преподавательскую деятельность в Олл-Соулз-колледже Оксфордского университета в 1933–1935, а в 1935–1941 был приглашен в Гётеборгский университет (Швеция). В 1941–1944 Кассирер преподавал в Йельском университете, а затем в Колумбийском университете. Умер Кассирер в Принстоне (шт. Нью-Джерси) 13 апреля 1945. 

Перу Кассирера принадлежит  обширный исторический труд «Проблема познания в философии и науке Нового времени» 1906–1957, в котором за систематическим изложением проблемы следует ее история от античности до 40-х годов 20 в. Сведя воедино результаты своих занятий культурологией, наукой и историей, он опубликовал еще один трехтомный труд – «Философия символических форм»  1923–1929. 

В этих и других работах  Кассирер анализировал функции языка, мифа и религии, искусства и истории как «символических форм», через которые человек обретает понимание самого себя и окружающего мира, так что сам человек определяется как «животное, создающее символы». В том же ключе им была разработана философская дисциплина, которую, следуя Канту, Кассирер назвал философской антропологией. Она представлена, в частности, в работе «Опыт о человеке» 1945. Исследования духовной культуры Возрождения и Просвещения (в том числе: «Индивид и космос в философии Возрождения 1927; «Философия Просвещения» 1932 позволяют считать его пионером в той области, которая позднее была названа «историей идей». 

Важное место в концепции  Кассирера занимала философия языка. Язык наряду с наукой, искусством, религией, мифом представляет собой одну из «символических форм» культуры. Из хаоса впечатлений язык формирует картину мира. Язык – автономное творение духа, с его помощью человек созидает (а не просто отражает) действительность. На основе языковых знаков образуются понятия, которые являются продуктами символического познания. Кассирер изучал отношения между разными «символическими формами», в частности, связь между языком, мифом и искусством, опосредуемую метафорой; занимался также вопросами общих закономерностей развития языковых значений. 

Концепции Кассирера  оказали большое влияние на многих ученых первой половины 20 в., не разделявших идей структурализма: на неогумбольдтианцев в Германии, М.М. Бахтина, В.Н. Волошинова, Н.Я. Марра в СССР¹.

 

 
Проблема человека в  философии Кассирера

 

По Кассиреру, человек - это мир человека, т.е. общество и государство. Человек может быть понят через "человечность", а не наоборот, - утверждает Кассирер.

Целостной характеристикой  человека, согласно Кассиреру, не может  быть его физическая или метафизическая природа, а только его труд. Однако субстанцией человеческой деятельности Кассирер считал не собственно труд, а знаково-символическую деятельность. Она-то и есть, по Кассиреру, сущность человека. Человек у Кассирера - символическое животное. (Заметим, что на деле развитие идет по следующей схеме: труд - жест - знак - слово).

Кассирера отличает оригинальная трактовка мифа. Миф - форма осознания общественным человеком своей общественной, прежде всего родовой организации. Миф - это зеркало, в которое смотрится человек, и видит в нем себя, но не осознает этого. Религия выполняет ту же роль, что и миф. 

Современная мифология, по Кассиреру, связана с современным  государством, которое не может опиратьсся только на рассудок и здравый смысл граждан, а вынуждено окутывать себя мистическим мифологическим туманом, чтобы внушить им свою "святость".

Культура как ступеньки  выделения человека из природы. Культура, по Кассиреру, единственный предмет  философии вообще. Это важно иметь  в виду, когда в настоящее время мы имеем дело с такой "философией культуры", которую зачисляют по ведомству культурологии, ссылаясь при этом на авторитет неокантианцев.

Эволюция философского мировоззрения Эрнста Кассирера, обеспечившего себе в истории современной мысли почетное новаторское место трехтомной “Философией символических форм”, делится в целом на два периода, каждый из которых, будучи в ретроспективном обзоре лишь частью всего наследия, представляет собой в проспективном восхождении вполне законченную и самодостаточную систему взглядов. Едва ли будет выглядеть преувеличением, если, подводя итоги этой академической “одиссеи” (по выражению самого Кассирера), мы зарегистрируем не одну, а, собственно, две философии: естественнонаучную и гуманитарную. Так, с одной стороны, видим мы “марбургского” Кассирера, сначала ученика и ассистента Германа Когена, а впоследствии одного из лидеров школы; этот период, длящийся немногим больше двадцатилетия, отмечен интенсивной писательской деятельностью в трояком качестве филолога, историка философии и методолога. Кассирер - автор книги “Понятие субстанции и понятие функции” и фундаментального трехтомника “Проблема познания в философии и науке нового времени”. Кассирер - филолог, редактор и издатель общепризнанно классических изданий Лейбница и Канта, считающихся до сих пор шедеврами немецкой филологии, дают в сочетании замкнуто-целостную картину философского мировоззрения, вполне солидного, чтобы занять подобающее место в справочниках и энциклопедиях.

Своеобразие этой “одиссеи”  сказалось в том, что переход к новому мировоззрению проходил не под знаком бурного разрыва с прошлым (как это имело место, скажем, у Н. Гартмана, тоже некогда “марбуржца”, вызывающе противопоставившего логике познания метафизику познания), а путем осторожного и постепенного расширения проблемного поля. Кассирер специально настаивал на этом обстоятельстве, как бы ища в нем залог единства всего диапазона своих философских построений; ситуация представлялась им так, как если бы дело шло просто о переключении единовластного “трансцендентального метода”, испытанного в штудиях логических оснований естествознания, на различные доминионы культуры, и в первую очередь на весь ансамбль гуманитарных наук. Этот метод, позаимствованный у Канта, означен как “основной принцип критической мысли”; его формулировка без остатка сводится к подчеркиванию примата функции над предметом. Разумеется, Кассирер оговаривает при этом все неизбежные издержки, связанные со спецификацией принципа в различных сферах культуры; “принцип примата функции над предметом, - по его словам, - приобретает в каждой отдельной области новый вид и требует всякий раз нового и самостоятельного обоснования”². Так это выглядит на словах, в общей схеме предупреждения. На деле же, в конкретном расцвечивании принципа содержанием отдельных областей, ситуация, конечно же, выглядела совсем иначе. Издержки распухали в недоразумения; монолитный принцип, настоянный на строгой дисциплине математического естествознания, раздавался сплошными трещинами, из которых безудержно просачивалась контрабанда запретных узнаваний, так что “кантианцу”, вздумавшему осилить умные интуиции неоплатоников и Шеллинга (например, в проблеме мифа, антикантианекой ab ovo), приходилось затрачивать немалые усилия и проявлять максимум логической изобретательности, чтобы явить высокую технику сочетания легендарно немецкой верности (deutsche Treue) Канту с разыгрывающейся на грани срыва всей системы влюбленностью в Платона или Лейбница и опасными связями с кэмбриджскими неоплатониками, романтиками, Вико, Гегелем, Гуссерлем и даже Максом Шелером.

Как бы то ни было, предприятие  по-своему удалось, и, несмотря на трудности  перехода, рядом с законченным  комплексом философии естественных наук появилась столь же цельная и гораздо более монументальная система культур философского мировоззрения. Кассирер второго периода, автор “Философии символических форм” и многочисленных работ на темы лингвистики, мифомышления, искусства, философии истории, политики, в каком-то смысле даже вытеснил свое “марбургское” прошлое, войдя в историю западной философии как “пионер философии символизма” (выражение С. Лангер). Есть нечто странное, симптоматически странное в судьбе этого философа, которому после десятилетий безукоризненно академической работы в сфере логики и методологии научного знания довелось посмертно прослыть “последним из немецких гуманистов”³. Парадокс, достойный внимания: подобной оценки не удостоился ни один из тех современников Кассирера, которые наращивали себе философскую карьеру на стилистических возможностях “судьбы человека”, презрительно третируя всякое проявление академизма в терминах бесчеловечности. Все-таки не им, экспертам по части “заброшенности”, “ненадежности” и “страха”, суждено было удостоиться титульной грамоты гуманизма; судьбе угодно было вручить ее одному из тех, кто зарекомендовал себя в качестве солиднейшего адепта “неосхоластики”.

Впрочем, скромность превращения  Кассирера обошлась не без живописности. Случилось так, что в марте 1929 г. в Давосе он должен был совместно с Хайдеггером руководить университетским семинаром. Уже с первых лекций занятия приняли форму прямой полемики между обоими философами. Характер полемики не в последнюю очередь обостряло то обстоятельство, что Кассирер, уже признанный мэтр университетских кругов, совсем недавно выпустил в свет последний том “Философии символических форм”, посвященный феноменологии познания в строго научном смысле, тогда как мало известный еще Хайдеггер немногим ранее издал свою книгу “Бытие и время”, исходящую из диаметрально противоположных предпосылок. Налицо была очевидная контроверса, где академическая научность столкнулась с философией человеческого существования, и, казалось бы, именно здесь бесчеловечному сциентизму должен был быть нанесен удар со стороны профессионального человековедения. События разыгрались непредвиденно: Кассиреру пришлось защищать человеческое существование от унизительно пораженческого острословия философа экзистенциализма. “Заброшенности” человеческого бытия в мире он противопоставил человеческую жизнь в культуре, культурой и для культуры. Характерно, что первый вопрос, заданный им Хайдеггеру, касался места человеческой свободы в философии существования, как характерно и то, что именно он свел тему дискуссии с обуждения кантонской философии, предложенного было Хайдеггером, к обсуждению вопроса о сущности человека. Полемика, как и следовало ожидать, закончилась вничью; каждый из участников остался при своих убеждениях, но значимость этой встречи котировалась не протоколом вопросов и ответов, а особой атмосферой столкновения, ее, если угодно, символичностью. Это была тяжба о человеке, выросшая в две непримиримо контрастные имагинации: человека-творца и человека-твари (“дрожащая тварь” Достоевского). Путь Кассирера к проблеме человека был отмечен отнюдь не только стрелками чисто академических интересов. Подлинным путеводителем оказалась здесь сама жизнь, вступившая в зону социальных катастроф и потрясений. Социальный итог давосского семинара четко определил начала и концы полемики обоих философов ровно четыре года спустя, с приходом к власти в Германии режима национал-социализма. Разрешение спора обернулось новым парадоксом: апологет “бесчеловечной” научности вынужден был спасать свою жизнь бегством (сначала в Швецию, а потом в Америку), и этот жест бегства выразительно скрестился с другим жестом: вскинутой в нацистском приветствии руки новоиспеченного ректора Фрейбургского университета и родоначальника философии человеческого существования.

Именно перипетии личной судьбы, прямо сопряженные с судьбой  европейского человечества, вынудили Кассирера к своеобразной переоценке ценностей. Теперь он полностью переключает внимание на “опыт о человеке”. Снова и по-новому вырастает перед ним вопрос о понятии, сущности и назначении философии. С этого вопроса он когда-то начинал свою философскую “одиссею”, и тогда ответ, предложенный им, вполне соответствовал ровным и сосредоточенно кабинетным вехам его карьеры: студент, ассистент, приват-доцент, профессор, ректор. Следующей вехой стало изгнанничество. “Годы учения” сменились “годами странствий”. И если “ученик” осваивал сущность философии в чисто теоретических штудиях Декарта, Лейбница или Канта, то пафос “странника” пульсировал срывающимися нотками этики. Рядом с теоретическими парадигмами возникла новая парадигма: личность Альберта Швейцера. В докладе Кассирера, озаглавленном “Понятие философии как философская проблема” и прочитанном в Гетеборгском университете в 1935 г., с предельной ясностью и даже с неприсущей философу резкостью запечатлен симптом перехода к проблеме человека. Кассирер цитирует Швейцера: «философия по своему призванию есть путеводитель и страж разума; она должна готовить нас к борьбе за идеалы, лежащие в основании культуры. Но в час гибели сторож смежил очи, он, назначенный нести вахту над нами». “Я думаю, — продолжает Кассирер, — что все из нас, кто в последние десятилетия трудился на поприще теоретической философии, заслуживают в некотором смысле этот упрек Швейцера; я не исключаю самого себя и не прощаю этого самому себе”⁴. 

Пробуждение в действительность настигло как выстрел. Оставалось нести вахту, что значило: искать человека наперекор всему.

Философская антропология, разработке которой Кассирер посвятил последние годы жизни, могла бы условно считаться третьим периодом в эволюции его мысли, хотя, по существу, она все еще примыкает ко второму периоду. «Ей недостает тех признаков законченности и монолитности, каковые присущи натурфилософскому и культурофилософскому мировоззрению Кассирера» - утверждает профессор Севастьян.

В архиве Кассирера сохранились  многочисленные заметки к курсу  по истории философской антропологии, прочитанному в Швеции в 1939—1940 гг. Интересно отметить также материалы к 4-му тому “Философии символических форм”. Они озаглавлены: “К метафизике символических форм”, что само по себе выглядит достаточно неожиданным для испытанного кантианца. Из написанных двух глав одна касается проблемы жизни и духа в современной философии, другая рассматривает символ как основную проблему философской антропологии. Этот ненаписанный 4-й том, надо полагать, и лег в основу английской книги Кассирера “Эссе о человеке”, которая по его замыслу должна была находится приблизительно в таком же отношении к “Философии символических форм”, в каком “Пролегомены” Канта находятся к “Критике чистого разума”. Если “Философия символических форм” охватывала общую теорию духовных форм выражения на материале культурной специфики этих форм в сферах языка, мифа, религии, искусства и науки, то “Эссе о человеке” явилось новым синопсисом этой же теории в ракурсе предельной конкретизации ее тем в фокусе человеческого существования.