Игра как культурная универсалия

    Образ  нового  мирочувствования он раскрывает  на примере нового искусства. Новое искусство ("модернизм") всегда комическое по своему характеру. Не то, чтобы содержание произведения было комичным - это значило бы вновь вернуться к формам и категориям "человеческого стиля", дело в том, что независимо от содержания само искусство становится игрой.     Стремление же к функции как таковой возможно только в веселом расположении духа.

Ортега определяет основные тенденции нового стиля:

1) тенденцию к  дегуманизации, 

2) тенденцию избегать  живых форм,

3) стремление к  тому, чтобы произведение искусства  было лишь произведением искусства, 

4) стремление понимать  искусство как игру и только,

5) тяготении к глубокой иронии,

6) тенденцию избегать  всякой фальши и, в этой связи,  тщательное исполнительское мастерство,

7) искусство, согласно  мнению молодых художников, безусловно чуждое какой-либо трансценденции, т.е. выхода  за пределы возможного опыта[4 с.11].

Общеродовой и наиболее характерной чертой нового творчества и нового эстетического чувства Ортега называет тенденцию к дегуманизации. Художники наложили табу на любые попытки привить искусству "человеческое". "Человеческое" - это комплекс элементов, составляющих наш привычный мир. Художник решается пойти против этого мира, дерзко деформировать его. "С тем, что изображено на традиционных полотнах, мы могли бы мысленно сжиться. В Джоконду влюбились многие англичане, а вот с вещами, изображенными на современных полотнах, невозможно ужиться: лишив их живой "реальности", художник разрушил мосты и сжег корабли, которые могли бы перенести нас в наш обычный мир" [4 с.19]. Человек, оказавшийся  в непонятном мире, вынужден изобрести  новый, небывалый тип поведения, создать новую жизнь, жизнь изобретенную. Эта жизнь не лишена чувства и страстей, но это - специфически эстетические чувства. Озабоченность с собственно человеческим не совместима с эстетическим удовольствием.

    Ортега убеждает, что толпа верит, что оторваться от реальности для художника легкое дело. Тогда как на самом деле это самая трудная вещь на свете. Создать нечто, что не копировало бы "натуры" и, однако, обладало бы определенным содержанием, - это предполагает высокий дар. Новое игровое искусство элитарно. Оно доступно только одаренному меньшинству, аристократам духа. Господство буржуазной системы ценностей, с главенствующим в ней принципом Пользы, породило у Ортеги представление, что действительность оккупирована массой обывателей. Мещанство в его глазах разрастается до размеров всего человечества. Человеческое приравнивается к бездуховному. Человеческие переживания, воспроизводимые искусством, рассматриваются как бездумно-механические, не имеющие ничего общего с художественностью. В противовес набору негативных реалий буржуазной культуры творческое воображение Ортеги конструирует мир эстетической игры как подлинного бытия духа.

    Ортега приветствует тенденцию культуры, вытесняющую "человеческое, слишком человеческое", поскольку должно подчиняться тому императиву, который диктует эпоха. В покорности такому велению времени Ортега видит единственную для индивида возможность устоять. [4 с.21-23]

    В докладе "О  спортивно-праздничном смысле жизни"  Ортега рассуждает о том, что все виды деятельности, связанные с выполнением определенных целей, являются жизнью лишь второго порядка. В отличие от этого в игровой деятельности изначальная жизненная активность проявляется непринужденно, бесцельно, свободно. Она возникает не из необходимости достижения каких-то результатов и не является вынужденным действием. Это добровольное проявление сил, порыв, не предусмотренный заранее. Ортега убежден, что человек может подняться над тоскливым миром обыденности, лишь перейдя в область неутилитарных отношений. Лучшим же примером бесцельного напряжения Ортега полагает спорт. Спортивная деятельность - изначальная, творческая, важнейшая в человеческой жизни, а труд - просто производная от нее деятельность, или осадок. "Спортивность" Ортеги - это не просто состояние сознания индивида, это его мировоззренческий принцип.

    Общий смысл  понятий "игры" Хейзинги и "спортивности" Ортеги совпадает. Вместе с тем надо заметить, что для Хейзинги эстетическая игра является прежде всего деятельностью общественной и общедоступной. Ортега же в первую очередь ставит задачу спасения культуры от "восстания масс", а спасителем объявляет элиту.

2.3 Игровая концепция  культуры Е. Финка. 

     Игра рассматривается  как важнейший феномен человеческого  бытия в числе четырех других - смерти, труда, господства и любви  - немецким философом Е. Финком. Игровое начало пронизывает всю человеческую жизнь и определяет способ понимания бытия. В отличие от Хейзинги Финк считает игру важнейшим способом реализации человеческой деятельности, не свойственной животному миру. Фантазия как способ оперирования воображаемым присуща только человеку. В игре, основанием которой служит фантазия, он реализует высокие духовные потенции. Так происходит возвышение человека над природой и рождение культуры[6 c.56]

2.4 Игровая концепция культуры Г. Гессе.

В поисках  альтернатив  позднебуржуазной культуре, неудержимо стремящейся к самоотрицанию, теоретики создают различные игровые модели, в которых «дух» сам, собственными средствами смог бы удостоверять свое бытие. Еще и еще раз предпринимается классическая попытка решить проблемы кризиса сознания, не выходя за рамки самого сознания. Среди теоретиков игровой культуры особое место занимает немецко-швейцарский писатель Герман Гессе (1877- 1962). Его знаменитый роман «Игра в бисер» - глубокое раздумье о культурном бытии, о возможности сохранить духовность в царстве Игры. В образе концепции «Игры в бисер» получила логическое завершение эстетическая традиция снятия жизненных противоречий в сфере свободной игровой деятельности[6 c.78].

3. Игровой элемент современной  культуры.

Обзор истории культуры, ее различных эпох приводит ученого  к выводу об убывании игрового элемента в культуре. Вытеснение игры, начавшееся в 18 в., фактически заканчивается к 19 в. Духом общества, по мнению Хейзинги, начинает завладевать трезвое, прозаическое понятие пользы. Получает признание постыдное заблуждение, что экономические силы и экономический интерес определяют ход истории. Дух рационализма и утилитаризма убили таинство и провозгласили человека свободным от вины и греха. Труд и производство становятся идеалом, а вскоре идолом. Культура гораздо меньше играется, чем в предшествующие периоды.

Бесспорное достоинство  и актуальность исследования голландского ученого обусловлены тем, что  анализ истории культуры под знаком игры сопряжен автором с жизненными процессами и катаклизмами современного сознания, с перспективами культурного  движения. Позднебуржуазная культура теряет игровую традицию; там же, где похоже, что она играет, отмечает Хейзинга, – игра эта фальшива. Автор предупреждает о порче, разрушении культуры, уходящей от своих истоков. Игра, наполненная эстетическими моментами, "проигрывающая" и творящая духовные ценности, – ранее культуросозидающий фактор, – ныне переродилась в суррогат игровой деятельности – в спорт. Он превратился в научно-технически организованный азарт. Из единства духовного и физического он сохранил низменную физическую сторону. Культурная игра – игра общественная и общедоступная. Чем больше в ней участников и меньше зрителей, тем плодотворнее она для личности.

Современное общество вынуждает  все более расширять спектр социальных ролей, которые призван играть человек. Однако он не может выполнять все  возложенные на него функции разом, поэтому игра все больше приобретает  формы лицемерия.

4 Культура и эпохи с точки зрения игры.

Игровой элемент присутствует на всех этапах развития человечества. Ранее уже было рассмотрено значение игры в архаических культурах  и в эпоху античности, здесь же мы более подробно остановимся на характеристиках  остальных эпох с точки зрения игровой концепции культуры.

Игровой элемент в жизни  Рима более ясно раскрывается в выражении  “Хлеба и зрелищ!” - как выражении  того, что народ требовал от государства. В эпоху Римской империи “на  всей цивилизации лежит фальшивый  внешний глянец. И религия, и искусство, и литература были призваны уверять, что с Римом все в порядке, его изобилие обеспечено, а победоносная мощь не вызывает сомнений”[2, c.171]. Об этом говорят горделивые здания, Колонны, воздвигнутые в честь побед, триумфальные арки, алтари с их рельефами, стенная роспись в жилищах. Священные и мирские изображения в римском искусстве сливаются воедино. Во всем этом есть некоторая доля несерьезности, желание укрыться в идиллию, чем культура и выдает свой упадок. Её игровой элемент выступает явно на первый план, но он не обладает более никакой органической функцией в устройстве и событиях общественной жизни.

Политика императоров  также определялась потребностью то и дело громогласно провозглашать  общественное благо, прибегая при этом к древним сакральным игровым  формам. Римское общество не могло  жить  без игр. Они были для  него такой же основой существования, как и хлеб. Ведь это были священные  игры, и народ имел на них священное  право. В итоге, жизнь превратилась в протекающую в рамках культуры игру, в которой фактор культа все  еще удерживается как форма, но священного там уже не осталось.[7 c.89]

Об игровом элементе средневековой  культуры Й. Хейзинга рассказывает в работе “Осень средневековья” [8 с.101]. Средневековый мир полон игры, резвой, необузданной народной игры, полон языческими элементами, которые, утратив сакральное значение, превратились в чисто шуточные обряды, в помпезные и величественные рыцарские игры, утонченную игру куртуазной любви и великое множество иных форм. В большинстве случаев, прямая культуросозидающая функция всем этим игровым формам уже несвойственно, так как крупные формы в культуре: поэзию и обряды, философствование и науку, политику ведения войн - эта эпоха уже унаследовала из своего античного прошлого.

В эпоху Ренессанса и Гуманизма  духовная атмосфера была наполнена  игрой. Й. Хейзинга указывает, что “одновременно утонченная и при этом свежая и сильная устремленность к прекрасной и благородной форме - не что иное, как игровая культура”[2, с.174]. Все великолепие Ренессанса  - это радостное и торжественное облачение в наряды, порождаемого фантазией идеального прошлого. Ренессанс пробуждал два в высшей степени игровых вида образного воплощения жизни - пастораль и рыцарство - к новой жизни, а именно к жизни в литературе и в празднике.

Гуманисты культивировали четко  сформулированные жизненные и духовные идеалы. Они умудрялись даже антично - языческих персонажей и свой язык классицизма сдабривать выражениями  христианской веры, внося туда привкус  искусственного и не вполне искреннего. Таков Эразм Ротердамский с “Похвалой глупости”, “Беседой”, а также с его письмами, серьезными научными трудами. Таков Рабле, Молине, Сервантес - везде есть элемент игры, который кажется, чуть ли не самой сущностью этих произведений [7 c.82].

Главная игровая составляющая XVII столетия это Барокко. С представлением о барокко связывается картина сознательно преувеличенного, намеренного выставляемого напоказ, заведомо надуманного. Формы искусства барокко были и остаются в полном смысле этого слова искусственными. [9 c.43]. Склонность к утрированию, которая присуща XVII столетию, очевидно, может быть, понята лишь исходя из глубоко игрового содержания самого творческого порыва. Чтобы от всего сердца наслаждаться Рубенсом, Вонделом или Бернини, нужно начать с того, что не воспринимать их формы выражения чересчур лишь “взаправду”. Всеохватывающее моделирование жизни, духа и внешнего облика по выкройке Барокко находит поистине разительное подтверждение в одежде (парадный мужской костюм, парик).

Еще более живой элемент  игры, по мнению автора “Человека играющего” присущ эпохе Рококо. Именно там  игровые качества расцветают столь  пышно, что само определение Рококо едва ли может обойтись без прилагательного  игривый.   В моде тяготение  к красоте с обуревающими людей  страстями и чувствами: кокетством, тщеславием, выставлением своих достоинств; в стиле - это тяготение к красоте, выкристаллизовывается в чистом виде. Редко до такой степени сближаются  друг с другом стиль и мода, и  тем самым игра и искусство, как  в Рококо [7 c.88]. Игровые качества культуры  XVIII века ушли гораздо глубже, в искусство управления государством: политика кабинетов, политические интриги и авантюристы - поистине все это никогда еще не было настоль игрою.

Со второй половины XVIII века настроение эпохи рождалось в  игре, это справедливо, как для  нового классицизма, так и для  образов, вдохновлявших романтиков, а факты истории говорят о  том, что романтизм родился в  игре и из игры (Уолпол “Замок Отранто” - первый, беспомощный опыт романа ужасов, то ли из каприза, то ли от скуки). Еще одним подтверждением игрового фактора является направление сентиментализма XVIII века[10 c.56]. Й. Хейзинга отмечает, что различать содержание культурных импульсов от столетия к столетию становится все труднее. К прежнему сомнению: серьезно это или игра - все более примешивается подозрение в лицемерии и притворстве[2, c.189].

В XIX веке буржуазные идеала благополучия стали овладевать духом  общества. Переоценка экономического фактора в обществе и духовном состоянии личности была в известном  смысле естественным результатом рационализма и утилитаризма, которые убили  тайну как таковую и провозгласили  человека свободным от вины и греха. Великие течения мысли этого времени почти все были направлены против игрового фактора в общественной жизни (либерализм, социализм, политический утилитаризм и т.д. - все это виды деятельности, серьезные до последней капли. Культура в значительно меньшей степени разыгрывается по сравнению с предыдущими периодами.

Подводя итог о XIX  веке, можно  свидетельствовать, что почти во всех явлениях культуры игровой фактор заметно отступает здесь на второй план. Как духовная, так и материальная организация общества были препятствием для сколько-нибудь явного воздействия  этого фактора. Общество стало чересчур сознательно воспринимать свои стремления и интересы. Оно полагало, что  уже выросло из своих детских  одежд, стараясь воплотить в жизнь  научные замыслы по достижению собственного земного благополучия. Идеалы труда, всеобщего образования и демократии едва ли не оставили место вечному  началу игры.

Заключение