Философия науки

      Однако  не в понятии “дисциплинарной  матрицы” и попытке описания ее компонентов суть и сила куновской  модели. Повторю еще раз: она состоит, во-первых, в системе четырех понятий, составляющих “ядро” его концепции. Вторым достижением модели Куна является ее применение к анализу материала истории науки, которое наполняет их конкретным содержанием. Содержательное наполнение этих понятий, и в первую очередь понятия парадигмы, в разных случаях будет разным и с трудом поддается более точному определению. Поэтому перейдем к описанию этого “исторического пояса” куновской модели.

      В истории любой науки Кун выделяет фазы или периоды: допарадигмальный, нормальной науки и научной революции. Допарадигмальный период характеризуется  “множеством противоборствующих школ[9] и школок, большинство из которых  придерживались той или другой …  теории” [Кун, с. 37]. “Каждый автор… выбирал эксперименты и наблюдения в поддержку своих взглядов” [Кун, с. 38]. “Когда в развитии естественной науки отдельный ученый или группа исследователей впервые создают синтетическую теорию, способную привлечь большинство представителей следующего поколения исследователей, прежние школы постепенно исчезают… С первым принятием парадигмы связаны создание специальных журналов, организация научных обществ, требования о выделении специального курса в академическом образовании” [Кун, с. 44–46].

      “Формирование парадигмы… является признаком зрелости развития любой научной дисциплины” [Кун, с. 36] – это период нормальной науки. “Успех парадигмы… вначале  представляет собой в основном открывающуюся  перспективу успеха в решении  ряда проблем … Нормальная наука состоит в реализации этой перспективы [Кун, с. 50].

      Как же происходит рождение новой парадигмы? Кун полагает, что новая парадигма  рождается из аномалии (экспериментальной  или теоретической). Аномалия – это  “явление, к восприятию которого парадигма не подготовила исследователя”, таким образом, “аномалия появляется только на фоне парадигмы”. Осознание аномалии играет “главную роль в подготовке почвы для понимания новшества” [Кун, с. 89, 98]. Кун перечисляет ряд общих черт, “характеризующих открытие новых явлений. Эти характеристики включают: предварительное осознание аномалии, постепенное или мгновенное ее признание – как опытное, так и понятийное, и последующее изменение парадигмальных категорий и процедур, которые часто встречают сопротивление [Кун, с. 95][10]. Источник сопротивления лежит, с одной стороны, в убежденности, что старая парадигма в конце концов решит все проблемы [Кун, с. 197]. С другой стороны, “ученый, который прерывает свою работу для анализа каждой замеченной им аномалии, редко добивается значительных успехов” [Кун, с. 118], более того, тогда “наука перестала бы существовать” [Кун, с. 240].

      На  пути рождения новой парадигмы есть много препятствий. Во-первых, нет  четких критериев, по которым можно  было бы отличить аномалию от пока еще не решенной проблемы (“головоломки”) в рамках имеющейся парадигмы (нормальной науки)[11]. Во-вторых, утверждает Кун, – ученые “никогда не отказываются легко от парадигмы, которая ввергла их в кризис. Иными словами, они не рассматривают аномалии как контрпримеры… Достигнув однажды статуса парадигмы, научная теория объявляется недействительной только в том случае, если альтернативный вариант пригоден к тому, чтобы занять ее место… Решение отказаться от парадигмы всегда одновременно есть решение принять другую парадигму… Отказ от какой-либо парадигмы без одновременной замены ее другой означает отказ от науки вообще. Но этот акт отражается не на парадигме, а на ученом. Своими коллегами он неизбежно будет осужден как “плохой плотник, который в своих неудачах винит инструменты””[12]" [Кун, с. 112–114]. “Как и в производстве, в науке смена инструментов (т.е. парадигмы. – А.Л.) – крайняя мера, к которой прибегают лишь в случае действительной необходимости. Значение кризисов  заключается именно в том, что они говорят о своевременности смены инструментов” [Кун, с. 111]. Третье препятствие вытекает из указанного выше тезиса о несоизмеримости теорий (парадигм).

      Как же в таком случае происходит переход  к новой парадигме? Логически  последовательный “жесткий” вариант куновского механизма появления новой пары “парадигма – сообщество”, индифферентный к процессам, идущим в старой паре, относится к логическому “ядру” модели и описан выше. Но в “исторической пристройке” Кун смягчает эту модель, добавляя идею о том, что в реальной истории смене парадигмы предшествует кризис, переживаемый старой парадигмой. Это существенно облегчает революционный момент смены парадигмы. “Возникновению новых теорий, говорит он, – как правило, предшествует период резко выраженной профессиональной неуверенности… (т.е. кризиса – А.Л). Банкротство существующих правил означает прелюдию к поиску новых” [Кун, с. 101]. Кун приводит три типичных, с его точки зрения, примера, в каждом из которых “новая теория возникла только после резко выраженных неудач в деятельности по нормальному решению проблем…” [Кун, с. 109]. Так, Кун приводит высказывание А. Эйнштейна, характеризующее состояние умов накануне создания теории относительности: “Ощущение было такое, как если бы из-под ног уходила земля, и нигде не было видно твердой почвы, на которой можно было бы строить” [Кун, с. 120]. В результате “кризис ослабляет правила нормального решения головоломок таким образрм, что в конечном счете дает возможность возникнуть новой парадигме… Теперь становится все более широко признанным в кругу профессионалов, что они имеют дело именно с аномалией как отступлением от путей нормальной науки. Ей уделяется теперь все больше и больше внимания со стороны все большего числа виднейших представителей данной области исследования…” [Кун, с. 115, 119]. Это приводит к “увеличению конкурирующих вариантов, готовность опробовать что-либо еще… – все это симптомы перехода от нормального исследования к экстраординарному” [Кун, с. 128]. “Новая теория, – по его мнению, – предстает как непосредственная реакция на кризис” [Кун, с. 109][13]. Кризис способствует и тому, что “большинство ученых так или иначе переходит к новой парадигме” [Кун, с. 198]. “Это одна из причин, в силу которых предшествующий кризис оказывается столь важным” [Кун, с. 204]. Но с логической точки зрения, кризис старой парадигмы не является обязательным для того, чтобы возникла новая.

      Таковы  основные и вспомогательные элементы куновской модели развития науки. Наиболее бурные споры вызвал предложенный им способ выбора революционных альтернатив, т.е., на языке Куна, выбор между парадигмами. Многие его оппоненты, в том числе И. Лакатос, относили предлагаемые им основания для выбора теорий к иррациональным, поскольку центр тяжести этого выбора переносился с содержания теорий на психологию сообщества. Однако Кун так не считал, он полагал, что его модель является тоже рациональной.

      Правда, сам Кун в дополнении, написанном в 1969 г., хочет уйти от такой совместной формы определения понятий, характеризуя ее как “логический круг”, который “в данном случае является источником логических трудностей”, и пытается определить понятие "научного сообщества" независимо от других понятий: "Научные сообщества могут и должны быть выделены как объект без обращения к парадигме; последняя может быть обнаружена затем путем тщательного изучения поведения членов данного сообщества" [Кун, с.226]. Для этого он предлагает опереться на то, что "научное сообщество состоит из исследователей с определенной научной специальностью…. Они получили сходное образование и профессиональные навыки; в процессе обучения они усвоили одну и ту же учебную литературу и извлекли из нее одни и те же уроки…." [Кун, с. 227–228]. Отсюда следует широкая программа исследований по социологии науки, которая стала реализовываться после его работы. Однако мы здесь имеем скорее способ нахождения сообщества (а заодно и связанной с ним парадигмы), чем ее определение (в [Липкин 2005] в качестве опоры для выявления сообщества и парадигмы в некоторой узкой области физических иследований были выбраны конференции по данной теме, из матералов которых легко извлекались соответствующие журналы, лаборатории и даже парадигма).

      Кун связывает это с тем, что “…ученые концентрируют внимание на проблемах, решению которых им может помешать только недостаток собственной изобретательности” [Кун, с. 66]. Речь идет об уподоблении “нормальной науке” “решению головоломок” [Кун, с. 71]. Последние характеризуются наличием “гарантированного решения” и жесткими “правилами решения”, как в “составной фигуре-головоломке” или кроссворде [Кун, с. 65, 67]. Эту метафору часто используют для характеристики нормальной науки и Кун, и его оппоненты. В обсуждении куновского понятия нормальной науки она занимает непомерно большое место. В гл. 8 будет показано, что эта метафора неверна. Тем не менее, это никак не подрывает куновскую модель, поскольку это уподобление не входит в ее ядро.

      При этом “факт и теория, открытие и  исследование не разделены категорически  и окончательно” [Кун, с. 99]. “Открытие  нового вида явлений представляет собой по необходимости сложное событие… С открытием неразрывно связано не только наблюдение, но и концептуализация, обнаружение самого факта и усвоение его теорией, тогда открытие есть процесс и должно быть длительным по времени” [Кун, с. 87].

      Более строгое определение выглядит так: “Концептуальные аппараты теорий T и T’ таковы, что нельзя ни определить исходные дескриптивные термины T’на  базе основных дескриптивных терминов T, ни установить корректных эмпирических отношений между терминами двух данных теорий… В этом случае объяснение теории T’ на базе T или редукция T’ к T, очевидно невозможны… В общем, использование T сделает необходимым устранение концептуального аппарата и законов теории T’ [Фейерабенд, с. 65].

      Кун показывает неслучайность аналогии научной и политической революций: “политические революции направлены на изменение политических институтов способами, которые эти институты сами по себе запрещают, …” [Кун, с. 130]. Когда… поляризация произошла, политический выход из создавшегося положения оказывается невозможным …. [Кун, с. 131].

      Схожие  идеи несколько ранее были высказаны  М.Полани (1891–1976) в его книге «Личностное  знание», в центре которой стоит  концепция «неявного знания». «Оригинальность  подхода к науке, проведенного в  книге, состоит прежде всего в последовательном отстаивании тезиса о том, что наука делается людьми, овладевшими соответствующими навыками и умениями познавательной деятельности, мастерством познания, которое не поддается исчерпывающему описанию и выражению средствами языка, сколь бы развитым и мощным этот язык ни был. Поэтому явно выраженное, артикулированное научное знание, в частности то, которое представлено в текстах научных статей и учебниках,— это, согласно Полани, лишь некоторая находящаяся в фокусе сознания часть знания. Восприятие смысла всего этого невозможно вне контекста периферического, неявного знания… Смысл научных утверждений определяется неявным контекстом скрытого (или молчаливого) знания, которое, по существу, имеет инструментальный хар-р «знания как», знания-умения, в своих глубинных основах задаваемого всей телесной организацией человека как живого существа. Тем самым смысл научного высказывания (как и всякого др. высказывания), возникающий в процессе своеобразного опыта внутр. «прочтения» формирующегося текста «для себя» и усилий его артикуляции «во-вне» посредством сотворенной человеком языковой системы, в к-рой он пребывает в данный момент,— этот смысл принципиально неотделим от того инструментального знания, к-рое осталось неартикулированным. Более того, он неотделим также и от той личностной уверенности в истинности, которая вкладывается в провозглашаемое научное суждение. Речь в данном случае идет не об обязательной невыразимости в языке к.-л. сторон внутр. человеческого опыта; речь идет о том, что процесс «считывания» и артикуляции смысла, находящегося в фокусе осознания, невозможен без целостного, недетализируемого в данный момент, а потому к неартикулируемого контекста…» [Аршинов В. И. «Личностное знание» // СЗФ, С. 159–160] 
 
 
 
 

Концепция исследовательских программ И. Лакатоса. 

      Решительную попытку спасти логическую традицию при анализе исторических изменений  в науке предпринял ученик Поппера  Имре Лакатос. Вслед за К. Поппером И. Лакатос полагает, что основой  теории научной рациональности (или методологической концепции) должен стать принцип критицизма. Этот принцип является универсальным принципом всякой научной деятельности; однако, при обращении к реальной истории науки становится ясно, что “рациональный критицизм” не должен сводиться к фанатическому требованию беспощадной фальсификации. Непредвзятое рассмотрение исторических перипетий научных идей и теорий сразу же сталкивается с тем фактом, что “догматический фальсификационизм” есть такая же утопия, как формалистические мечты о “евклидовой” рациональной науке. “Контрпримеры” и “аномалии” отнюдь не всегда побуждают ученых расправляться со своими теориями; рациональное поведение исследователя заключает в себе целый ряд стратегий, общий смысл которых - идти вперед, не цепенея от отдельных неудач, если это движение обещает все новые эмпирические успехи и обещания сбываются. И. Лакатос очень остро ощутил существующий разрыв между “теоретической рациональностью”, как ее понимает “критический рационализм” и практической рациональностью развивающейся науки и признал необходимость реформирования “критического рационализма”. Результатом усилий по решению этой задачи стала выработанная И. Лакатосом методологическая концепция “утонченного фальсификационизма” или методология научно-исследовательских программ. Эта теория получила выражение в его работе “Фальсификация и методология научных исследовательских программ”. Согласно Лакатосу, в науке образуются не просто цепочки сменяющих одна другую теорий, о которых пишет Поппер, но научные исследовательские программы, т.е. совокупности теоретических построений определенной структуры. “У всех исследовательских программ есть “твердое ядро”. Отрицательная эвристика запрещает использовать modus tollens, когда речь идет об утверждениях, включенных в “твердое ядро”. Вместо этого мы должны напрягать нашу изобретательность, чтобы прояснять, развивать уже имеющиеся или выдвигать новые “вспомогательные гипотезы”, которые образуют “защитный пояс” вокруг этого ядра, modus tollens своим острием направляется именно на эти гипотезы. Защитный пояс должен выдержать главный удар со стороны проверок; защищая таким образом окостеневшее ядро, он должен приспосабливаться, переделываться или даже полностью заменяться, если этого требуют интересы обороны”. К. Поппер рассматривает только борьбу между теориями, Лакатос же учитывает не только борьбу опровержимых и конкурирующих теорий, составляющих “защитный пояс”, но и борьбу между исследовательскими программами. Поэтому развитие науки Лакатос представляет не как чередование отдельных научных теорий, а как “историю рождения, жизни и гибели исследовательских программ”. Однако и методология исследовательских программ Лакатоса не может объяснить, почему происходит смена программ. Лакатос признает, что объяснения логики и методологии здесь бессильны, но, в отличие от Куна, он верит, что логически можно “соизмерить” содержание программ, сравнивать их между собой и поэтому можно дать ученому вполне рациональный ориентир для того, чтобы выбрать - отказываться или нет от одной программы в пользу другой. По мнению Лакатоса смена и падение устоявшихся взглядов, то есть научные революции, должны объясняться не “психологией толпы”, как считает Кун. Для описания того, как соизмерить или сравнить две конкурирующие программы, Лакатос вводит представление о сдвиге проблем. “Исследовательская программа считается прогрессирующей тогда, когда ее теоретический рост предвосхищает ее эмпирический рост, то есть когда она с некоторым успехом может предсказывать новые факты (“прогрессивный сдвиг проблемы”). Программа регрессирует, если ее теоретический рост отстает от ее эмпирического роста, то есть когда она дает только запоздалые объяснения либо случайных открытий, либо фактов, предвосхищаемых и открываемых конкурирующей программой. Если исследовательская программа прогрессивно объясняет больше, нежели конкурирующая, то она вытесняет ее и эта конкурирующая программа может быть устранена. Лакатос считает, что, безусловно, следует сохранять “жесткое ядро” научно-исследовательской программы, пока происходит “прогрессивный сдвиг” проблем. Но даже в случае “регрессивного сдвига” не следует торопиться с отказом от программы. Дело в том, что в принципе существует возможность найти внутренние источники развития для стагнирующей программы, благодаря которым она начнет неожиданно развиваться даже опережая ту программу, которая до недавних пор одерживала над нею верх. “Нет ничего такого, что можно было бы назвать решающими экспериментами, по крайней мере, если понимать под ними такие эксперименты, которые способны немедленно опрокидывать исследовательскую программу. Сгоряча ученый может утверждать, что его эксперимент разгромил программу... Но если ученый из “побежденного” лагеря несколько лет спустя предлагает научное объяснение якобы “решающего эксперимента” в рамках якобы разгромленной программы (или в соответствие с ней), почетный титул может быть снят и “решающий эксперимент” может превратиться из поражения программы в ее новую победу”. Таким образом из рассмотрения вышеизложенной концепции “исследовательских программ” Лакатоса видно, что научные революции, как он их понимает, не играют слишком уж существенной роли еще и потому, что в науке почти никогда не бывает периодов безраздельного господства какой-либо одной “программы”, а сосуществуют и соперничают различные программы, теории и идеи. Одни их них на некоторое время становятся доминирующими, другие оттесняются на задний план, третьи - перерабатываются и реконструируются. Поэтому если революции и происходят, то это не слишком уж “сотрясает основы” науки: многие ученые продолжают заниматься своим делом, даже не обратив особого внимания на совершившийся переворот. Великое и малое, эпохальный сдвиг или незначительное изменение - все эти оценки совершаются лишь ретроспективно при методологической, “метанаучной” рефлексии. По мнению Лакатоса, история науки является “пробным камнем” любой логико-методологической концепции, ее решительным и бескомпромиссным судьей.