Жанровое разнообразие публицистики А.И. Солженицына 1970 – 1980-х гг

«Духовное укрепление» «Континента» А.И. Солженицын видел в большем  интересе редакции к русской истории («грозной», «затоптанной», «невыявленной»), к огромному духовному материку – России. В личном письме В.Максимову от 23 июня 1979 года он писал: «Я думаю, что оздоровление «Континента» - дело трудное, потребует много энергии, может приобрести Вам новых врагов. Не призываю Вас непременно к этому, но вынужден сказать: за 5 лет «Континент» очень мало прибавил к пониманию русской истории. А так как я служу только ей, вот и сужу пристрастно, на том меня и простите. Желаю Вам перестоять травлю и атаки, и очень хотел бы видеть в Вашем журнале героические изменения». Мнение                        А.И. Солженицына о журнале было для В.Максимова, безусловно, очень значимым и важным. Он высочайшим образом ценил этого человека и писателя, стоявшего, к тому же, у истоков создания «Континента».

Сегодня, столько лет спустя обращаясь к «Континенту» 1970-1980-х  годов, ясно осознаёшь, что это был  журнал очень высокого уровня. Думается, что «Континенту» - как ни одному другому изданию «третьей волны» эмиграции – удалось продолжить лучшие традиции русского «толстого» журнала. Сотрудники редакции «Континента», сам Владимир Максимов хорошо знали по своему прежнему, советскому опыту недостатки подцензурного издания. Но пользуясь преимуществами свободы, они издавали на Западе журнал «с направлением», твёрдо выдерживая избранную линию, выполняя важнейшую политическую и историко-культурную миссию. Философские, исторические, политические материалы, опубликованные «Континентом», ни при каких условиях не смогли бы появиться на страницах либерального «Нового мира» даже в самые лучшие его времена. Принципиальное отличие «Континента» от советских «толстых» литературно-художественных журналов состояло в том, что это было издание, рождённое и выходящее в условиях политической, мировоззренческой свободы. Уникальность судьбы «Континента» состоит ещё в том, что это единственное издание русской эмиграции, которое после распада СССР переместилось с согласия главного редактора на родину и продолжает выходить до сих пор. С 1993 года (начиная с № 73) журнал издаётся в Москве, его главным редактором вот уже семнадцать лет является Игорь Виноградов – кандидатура, избранная и утверждённая самим Владимиром Максимовым.

§2.2. Тематика и  специфические черты жанра лекции и речи в творчестве А.И. Солженицына.

Свои эстетические, нравственно-религиозные, исторические взгляды              А.И. Солженицын воплощает и в жанре лекции: Нобелевская лекция (1972г.), Гарвардская речь (1978 г.), Темплтоновская лекция (1983 г.).

Лекция (лат. lecture - чтение) — устное систематическое и последовательное изложение материала по какой-либо проблеме, методу, теме вопросу и т.д.²⁵. А.И. Солженицын мыслит себя писателем, который «знает над собой силу высшую и радостно работает маленьким подмастерьем под небом Бога». Писатель, по А.И. Солженицыну, ответственен за «всё написанное, нарисованное, за воспринимающие души». Стоит отметить, что многое, предсказанное А.И. Солженицыным, уже стало свершившимся, и стоит внимательнее прислушаться к тому, как писатель понимал современную литературную ситуацию, и какие выходы из неё усматривал. С этой точки зрения интересно рассмотреть текст «Нобелевской лекции по русской литературе» (1972 г.). В нём охватываются обширные социальный, культорологический, философский, искусствоведческий и собственно литературный пласты. Выражая свои взгляды, А.И. Солженицын апеллирует к трём именам: Достоевскому, Камю и Оруэллу. Обращаясь к ним, А.И. Солженицын ведёт речь не только о русской литературе, его внимание направлено на мировое культурно-социальное пространство всего XX века. Искусство, по А.И. Солженицыну, несёт в себе божественное начало, что изначально вычёркивает из понимания автора творчество тех писателей, которые выстраивают свой мир в координатах антропологической замкнутости. «Один художник, - пишет                            А.И. Солженицын, - мнит себя творцом независимого духовного мира и взваливает на свои плечи акт творения этого мира, населения его, объемлющей ответственности за него, - но подламывается, ибо нагрузки такой не способен выдержать смертный гений; как и вообще человек, объявивший себя центром бытия, не сумел создать уравновешенной духовной системы».²⁶ Здесь – прямая критика экзистенциализма, а вместе с ним – и художественной системы модернизма, и неклассической картины мира в целом. Для А.И. Солженицына неприемлема смерть Бога, так же, как и неприемлемо для него дисгармоничное, дионисийское искусство. Вслед за Ф.М. Достоевским, автор утверждает спасительное начало Истины, Добра и Красоты. «Если вершины этих трёх дерев, - продолжает А.И. Солженицын, - сходятся, как утверждали исследователи, но слишком явные, слишком прямые поросли Истины и Добра задавлены, срублены, не пропускаются, - то может быть причудливые, непредсказуемые, неожидаемые поросли Красоты пробьются и взовьются в то же самое место, и так выполнят работу за всех трёх?»²⁷ Возвращая нас в парадигму литературоцентричности,         А.И. Солженицын одновременно высказывает мысль о гармоничности существования. Гармония является центральной категорией в построении классической и неоклассической картины мира.²⁸ В которой из них осознаёт себя писатель? М.М. Голубков считает, что творчество А.И. Солженицына – синтез модернистского и реалистического методов, что оно берёт начало в неоклассической картине мира.²⁹ Однако, судя по тексту лекции, само энтропическое движение, хотя и приводящее систему, в конце концов, к гармонии, для А.И. Солженицына неприемлемо, так как в этом он видит причину возникновения двойных стандартов, что, по Оруэллу, двоемыслия. Таким образом, автор осознаёт себя именно в классической, стационарной картине мира. Двойные стандарты, субъективная шкала оценок возникают, по А.И. Солженицыну, из-за поверхностности знакомства с ближними и дальними нациями, с их системой ценностей, что приводит к непониманию и разъединению, к субъективности оценок и эгоистичному волеизъявлению. Удивительно, насколько точно такая концепция очерчивает круг сегодняшних политических и социальных мировых проблем, обусловленных, по А.И. Солженицыну «Духом Мюнхена» - болезнью воли благополучных людей. Отсюда – система двоемыслия, по которой плохое, случившееся рядом – это несчастье, а плохое, случившееся где-то там, как бы отсутствует. В своей речи А.И. Солженицын буквально предрекает наступление того явления, которое Лев Рубинштейн в последствии назовёт «авторитаризмом гламура».³⁰

Сегодня, кажется, невозможно представить появление серьёзной  классической литературы в духе золотого XIX века. Критики обеспокоены поиском имён большой величины, но на поверку всё это оказывается либо массовым, низкопробным, либо экспериментальным и мёртвым. Менеджерская культура, родившаяся из-за отчуждения и несовместимости ценностных шкал, только лишь предлагающая мёртвые утилитарные схемы практичного, экономически и духовно выгодного существования, уже изживает себя. Необходим непосредственный духовный отклик на происходящее. И если А.И. Солженицын смог предугадать столь плачевное состояние общества потребителей, смог предъявить образец произведений крупного масштаба, то, возможно, именно он  и определит возможности выхода из сложившегося кризиса искусства. Вопрос только в том, сможем ли мы вновь обратиться к гармонии классического типа картины мира. По сути, продолжателей традиции А.И. Солженицына не так  и много, а тех, кто имеется, П. Вайль и А. Генис называют эпигонами и подражателями, оставляя за самим А.И. Солженицыным роль одинокого проповедника.³¹

Сам А.И. Солженицын в «Нобелевской лекции по русской литературе» видит  выход из ситуации в соединении различных  шкал ценностей, которое может произойти  только благодаря литературе, осознающей свою национальную специфику. Но чтобы  голос её был звучным и значимым, писатель должен руководствоваться категорией правды, то есть не просто отстранением от мира лжи, но привнесением в него звучного слова правды. С мировоззренческих позиций А.И. Солженицына правда заключает в себе и ответственность автора перед выбором тем, и необходимость перехода к классической картине мира с её гармонией и трёхчастным началом, и в выборе собственно методов изображения. По сути, автор предлагает вернуться к утерянным национальным традициям отношения к литературе, основанным на особом положении писателя-правдоискателя. Главными категориями творчества он выдвигает Истину, Добро и Красоту. В сегодняшнем мире, по мысли писателя, господствует благоденствующий безвольный человек, что вызвано конфликтом разных ценностных шкал. Для преодоления этого кризиса необходимо объединение мирового литературного сообщества в пафосе правдивости высказывания о главном с опорой на национальную специфику. В Нобелевской лекции                            А.И. Солженицын признаёт за искусством и литературой способность передавать от народа к народу, от поколения к поколению, от души к душе человеческий опыт, накопленный веками, с тем, чтобы освободить одних от необходимости повторять ошибки других. В определении гуманистического содержания задач искусства и литературы А.И. Солженицын выступает наследником русской классики девятнадцатого века. В 1983 году он с горечью говорил: «Я раньше думал, что можно разделить, передать опыт от одной нации к другой, хотя бы с помощью литературы. Теперь я начинаю думать, что большинство не может перенять чужого опыта, пока не пройдёт его само. Надо иметь очень сострадающее сердце и очень чуткую душу, чтобы воспринять чужие страдания».

Впрочем, уже через год  после Нобелевской речи, в своём  интервью агентству «Ассошиэйтед пресс» и газете «Монд», А.И. Солженицын сказал об утрате надежды быть услышанным миром: «Тщетно я пытался год  назад в своей Нобелевской  лекции сдержанно обратить внимание на эти две несравнимых шкалы  оценки объёма и нравственного смысла событий. И что нельзя допустить считать «внутренними делами» события в странах, определяющих мировые судьбы. Так же тщетно я указал там, что глушение западных передач на Востоке создаёт ситуацию накануне всеобщей катастрофы, сводит к нулю международные договоры и гарантии, ибо они таким образом не существуют в сознании половины человечества, их поверхностный след может быть легко стёрт в течение нескольких дней или даже часов. Я полагал тогда, что также и угрожаемое положение автора лекции, произносимой не с укреплённой трибуны, а с тех самых скал, откуда рождаются и ползут мировые ледники, несколько увеличит внимание развлечённого мира к его предупреждениям. Я ошибся. Что сказано, что не сказано. И, может быть, так же бесполезно повторять это сегодня».

И ещё не раз будут ставиться  писателем горестные вопросы: «Так всё-таки: возможно или невозможно передать опыт от тех, кто страдал, к тем, кому ещё предстоит страдать? Так всё-таки: способна или неспособна одна часть  человечества научиться на горьком  опыте другой? Возможно или невозможно кого-нибудь предупредить об опасности?» Речь идёт о том, чтобы не только увидеть чужие страдания, но и усмотреть в них своё неисключённое будущее, убояться их для себя. Вот этого и бежит в страхе психологического дискомфорта и необходимости действовать (иногда – с помощью близоруких и легкомысленных выходцев из тоталитарного мира) западное сознание.

А.И. Солженицын справедливо  замечает, что «свобода требует мужества и ответственности», а в религии  тоже можно расположиться достаточно комфортабельно, переложив мужество и ответственность на Бога, значит – сняв их со своих плеч. Опять  – всё упирается в то, как  и во что веровать, как толковать  волю Бога и свой долг по отношению  к нему – в личный выбор. А.И. Солженицын - не только писатель. Как и его великие предшественники XIX века – Н.В. Гоголь, Л.Н. Толстой, он одарён ещё и пророческим даром, пророческой харизмой. Что превращает писателя в пророка? Прежде всего, соотнесённость его слова высшей Ценности, понятой как безусловное нравственное веление. Но право пророчествовать, данное Богом, надо ещё закрепить. А.И. Солженицын заплатил за это право годами страданий, а после выхода из лагеря тем, что целиком отдал себя, свою жизнь, своё творчество - служению.

Пророческий дар А.И. Солженицына прослеживается и в Гарвардской речи. Как пророки Ветхого Завета, хотя и в несколько ином, более политическом ключе, А.И. Солженицын обращается к своим современникам на Западе с беспощадной критикой и с призывом измениться, переродиться, чтобы избежать полного исторического крушения. Правда Гарвардской речи не столько в тех или иных конкретных обличениях, сколько в экзистенциальном соотношении пророка и реальности.  А.И. Солженицын восстановил пророческое измерение писателя во всемирном масштабе. Обличая Запад, А.И. Солженицын продолжает длинную, полуторавековую традицию русской общественной мысли. Уверенность, что начала западной философии губительны для человечества, восходит к временам французской революции. Известный масон-мистик Иван Лопухин писал в конце восемнадцатого столетия: «Дух ложного свободолюбия сокрушает многие в Европе страны», и это изречение А.И. Солженицын мог бы поставить эпиграфом к своей речи. Именно «ложное свободолюбие», а не драгоценный дар свободы усматривает он на Западе. Гарвардская речь отталкивается от демократии как от царства посредственности, в осуждении западной мягкотелости. Запад, может быть, и гниёт, может быть, и гибнет, однако первой пала, пусть отравленная западными ядами, не западная страна (в солженицынском смысле), а Россия, которая вплоть до 1905-го, а то и 1917 года не знала ни «ложного свободолюбия», ни избытка свободы, ни избытка правого сознания. В этой невозможности противопоставить худому Западу нечто реально или потенциально лучшее - ахиллесова пята Гарвардской речи. Правда, дважды А.И. Солженицын пытается найти в русской реальности  признаки превосходства. «Странно,- говорит он, - вот на Западе достигнуты наилучшие социальные условия, - а преступность, несомненно, велика и значительно больше, чем в нищем и беззаконном советском обществе». И ещё один факт превосходства над Западом отмечает А.И. Солженицын: расслабление характеров здесь и укрепление их на Востоке: «…сложно и смертно давящая жизнь выработала характеры более сильные, более глубокие и интересные, чем благополучно регламентированная жизнь на Западе». Его критика Запада объясняется тем, что он из тех редких избранных, которые сильнее других слышат Божью руку в истории, да и саму историю измеряют мерою иного царства.

Темплтоновская премия за успехи в исследовании или открытия в духовной жизни (англ. Templeton Prize for Progress Toward Research or Discoveries about Spiritual Realities) — ежегодная премия, присуждаемая Фондом Темплтона. Учреждена в 1972 году. Этой премией награждаются личности, имеющие «особые заслуги в укреплении духа перед лицом нравственного кризиса в мире» и в наибольшей степени служат примером «поиска различных путей открытий и прорывов, что расширяют человеческое восприятие Божественного и помогают ускорению богословного творчества». Вероисповедание номинанта премии не имеет значения, более того, им может быть даже атеист. В разные годы Темплтоновской премией были награждены, например: Мать Тереза, Сарвепали Радхакришнан, Александр Исаевич Солженицын, Карл Вайцзеккер.

Премия  названа именем Сэра Джона Темплтона, английского предпринимателя-протестанта, который в 1987 году Королевой Елизаветой II был возведён в рыцари за свою благотворительность. Обычно церемонию награждения премией и вручения почётных знаков проводит Филипп, герцог Эдинбургский, в Букингемском дворце. В тот же день лауреат выступает в доме приёмов в Гилдхолле с ответной речью в форме лекции. А.И. Солженицын получил Темплтоновскую премию 2 марта 1983года.

В Темплтоновской лекции (1983 г.) А.И. Солженицына основной темой является нравственный упадок человечества, разложение общества. В самом начале лекции А.И. Солженицын задаётся вопросом о том, почему в нашем мире происходят различные катаклизмы, почему люди озлоблены, из-за чего случаются войны. И ответ находит в одной единственной фразе, когда то им услышанной: «Люди забыли Бога, оттого и всё». Эта фраза определяет основную мысль лекции и позицию автора. Весь дальнейший текст речи строится на доказательстве и развитии данной мысли: «Если бы от меня потребовали назвать кратко главную черту всего XX века, то и тут я не найду ничего точнее и содержательнее, чем: "Люди — забыли — Бога". Пороками человеческого сознания, лишённого божественной вершины, определились и все главные преступления этого века».³²

В лекции А.И. Солженицын указывает на трагедию современного общества, причиной которой является забвение Бога, отпадание от веры, безбожие: «Только ополоумевшие безбожники могли решиться и на задуманное сегодня в СССР последнее убийство и самой русской природы: затопить русский Север, повернуть течение северных рек, нарушить жизнь Ледовитого океана и гнать воду на Юг, уже раньше погубленный предыдущими, такими же вздорными "великими стройками коммунизма". Лишь на короткое время, нуждаясь собрать силы против Гитлера, Сталин затеял циничную игру с Церковью — и эту обманную игру, продолженную потом брежневскими декорациями и рекламными публикациями, — увы, более всего и усвоили на Западе, приняв за чистую монету. Но насколько ненависть к религии укоренена в коммунизме — можно судить по самому либеральному их лидеру Хрущёву: решась на некоторые существенно освободительные шаги. Хрущёв, рядом с этими реформами, снова воздул остервенелый ленинский запал уничтожения религии. Вот чего не ждали они: в стране, прокатанной от храмов, где атеизм торжествует и разнузданно свирепствует уже две трети века, где до предела унижены и лишены воли иерархи и остатки внешней Церкви терпятся лишь для пропаганды на западный мир, где и сегодня не только сажают за веру в лагерь, но и в самом лагере бросают в карцер собравшихся помолиться на Пасху, — под этим коммунистическим катком христианская традиция выжила в России!»