Этика тележурналистики

Подбирая участников для  дискуссионных рубрик, этически воспитанный  журналист избегает агрессивных  натур и конфликтных личностей, неспособных выслушивать собеседников. Такая осторожность особо необходима по отношению к носителям национал-шовинистских или неофашистских взглядов, чья идеология агрессивна уже по своей природе и не склонна считаться ни с правами человека, ни с достоинством личности.

Позиция журналиста. Призвание  тележурналиста не сводится к публичному самовыражению, тем более в новостных  рубриках, которые оно способно только дискредитировать. Эта позиция –  не в словесных оценках (сфере  аналитиков и экспертов), но в стремлении к достоверности и полноте  представленных фактов и мнений, позволяющих  зрителю самостоятельно делать выводы.

Профессиональное сообщение  содержит все факты, необходимые  для понимания изображаемой ситуации. Но оно же исключает побочную информацию, способную вызвать негативные общественные последствия (например, уведомления  о готовящихся общественных беспорядках  с указанием места и времени, где и когда они могут произойти). В противном случае журналист  рискует оказаться не столько  информатором, сколько подстрекателем, выполняя роль рупора для зачинщиков противоправных действий, а обнародованный прогноз обернется реальностью именно в силу массового оповещения.

Понятие о нежелательной  информации не ставит под сомнение принцип гласности и свободы  слова. Речь идет о реальных противоречиях, когда документалист оказывается  в ситуации морального выбора. И  хотя никакая истина не опаснее последствий, к которым приводит ее незнание, но

фрагментарный факт, изъятый  из контекста происходящего и  обнародованный без учета состояния  массового сознания, может вызвать  общественную реакцию, совершенно несоизмеримую  с социальным значением этого  факта. В обостренной степени чувство меры должно также присутствовать при изображении сцен насилия, демонстрации трупов или жертв преступления.

Вместе с тем, документалист  не может одинаково относиться к  тому, кто нарушает закон, и тому, кто его защищает, особенно если речь идет о законе нравственном. Когда  сталкиваются сострадание и жестокость, справедливость и злонамеренность, терпимость и нетерпимость, позиция  журналиста не имеет ничего общего с безучастностью.

Для журналиста нет важнее задачи, чем отстаивать те духовные качества, которые позволяют людям  при любых обстоятельствах оставаться людьми.

Телевидение и выборы. Исключительное значение позиция журналиста приобретает  в период избирательной кампании, когда телевидение становится главной  публичной ареной противостояния политических интересов. Интересов не только кандидатов, каждый из которых стремится расположить  в свою пользу большинство аудитории, но и интересов зрителей, рассчитывающих на полноту информации о самих  кандидатах, чтобы сделать свой выбор  в качестве избирателей. Такие сведения включают в себя и факты, позволяющие  судить о подлинных мотивах и  намерениях кандидатов, в отличие  от их экранных саморекомендаций. Последняя задача невыполнима без участия аналитиков-журналистов.

Уважение к праву каждого  кандидата высказывать личную точку  зрения и программные тезисы своей  партии обязывает телевизионного журналиста быть предельно корректным, не давая  повода утверждать, что позиция собеседника представлена в ложном свете.

Журналист в экстремальной  ситуации. Критерии телевизионной документалистики – достоверность, полнота информации, непредвзятость – становятся предельной необходимостью в репортажах, объект которых – экстремальные ситуации. Несоблюдение этих критериев не только искажает картину происходящего, но нередко приводит к обострению положения, в том числе и массового насилия. Опасность нежелательной информации многократно возрастает, когда речь идет о военных действиях, катастрофах, несчастных случаях, этнических столкновениях, террористических актах и общественных беспорядках. Присутствие камер и журналистов как фактор публичности в этих случаях способно повлиять на сам ход событий.

Участники несанкционированных  митингов, пикетов и других форм выражения общественного протеста, не говоря уже о вдохновителях  этих движений, стремятся воспользоваться присутствием журналистов для публичного обнародования своих деклараций.

Вот почему документалисты в таких условиях:

– остерегаются групп и  лиц, чьи действия рассчитаны на привлечение  внимания окружающих, и в первую очередь журналистов;

– не позволяют себе отталкиваться  в репортажном изложении от эмоций, а не от фактов;

– воздерживаются от экспрессивных  выражений, содержащих оценку – «озлобленная толпа», «оголтелые сборища», «озверевшие власти» и пр.;

– не считают возможным  брать на себя судейские функции  или выступать адвокатом одной  из сторон конфликта, уподобляясь тенденциозному футбольному комментатору, неспособному скрыть, за какую команду болеет;

– ссылаются всякий раз  при оглашении данных на источники  информации и не вырывают отдельных  цифр или фактов из контекста происходящего;

– выступая в роли интервьюеров, чей долг – дать возможность зрителю  выслушать доводы основных сторон, не становятся «подставкой для микрофона» в отношении самозванных лидеров, для которых присутствие камер – наиболее желаемая форма саморекламы.

Экстремизм, нетерпимость, слепая ярость не должны получать такое же экранное право голоса, что и разумные аргументы, и стремление к доводам, а не силе.

Это обстоятельство в еще  большей степени относится к  интервьюированию преступников, террористов, сама возможность контакта с которыми заранее согласуется с органами правопорядка и руководством телекомпании.

Для журналистов, работающих в подобных условиях, желательны консультации со специалистами по чрезвычайным ситуациям  и другими экспертами, способными подсказать, какие фразы, вопросы, заявления  или поведение «героев», будучи обнародованными, могут лишь осложнить положение.

В ситуации этнического конфликта  профессиональный документалист особо  тщательно контролирует свое поведение  и слова. Осознает постоянную опасность  – стать более пропагандистом, чем журналистом, и более агитатором, чем корреспондентом. Ибо репортер, который полагает, что заранее  «знает все», зачастую просто не в состоянии  не идеологизировать ситуацию. Не меньшую угрозу представляют и начинающие журналисты, для которых любые интересы отступают перед тягой к сенсационности. Этническая тематика для них – интригующий материал «на продажу». Эти гастролирующие репортеры, оказавшись в «горячей точке», полагают необязательным разбираться в местных проблемах или особенностях культуры народов, о которых намерены вести речь.

Но ни субъективность изложения, ни предвзятость оценок ничего общего не имеют с этикой профессионального  журналиста, сообщения которого основаны на их информационной ценности, а не на соответствии его политическим взглядам или потенциальной сенсационности.

Журналисты, заранее уверенные, что нет достойнее цели, чем  изобличение на экране зла, предпочитают заведомо уличать вместо того, чтобы  информировать и анализировать. Однако сотрудники новостей, о чем  уже говорилось, вправе оперировать  только теми данными, которые в случае необходимости могут быть ими  доказаны (в том числе и в судебном порядке).

Журналисту, действующему в  окружении возбужденной толпы, требуется  профессиональная осторожность, чтобы  неумелое освещение политического  или этнического конфликта не вызвало новых конфликтов, а идея национального самоопределения  не переросла в доктрину превосходства  одного народа над всеми прочими. Граничащие с фашистскими расовые теории нетерпимости к «инородцам» не могут звучать с экрана, не встретив противодействия со стороны других участников передачи и самих журналистов. В противном случае телевидение рискует оказаться проводником национал-шовинистских представлений.

Сбалансированность мнений, которой добивается журналист, не свидетельствует  о его безучастности или о  равноценности для него любых  высказываний, обнародованных в эфире. Этический и гражданский долг исключают нейтральность по отношению  к нравственным категориям. От позиции  журналиста зависит, не превратится  ли телевидение из средства воздействия  на политику в сам предмет политики, и не выступит ли оно по отношению  к конфликтующим сторонам как  источник все возрастающей конфронтации, а не возможность поиска общественного  согласия. Хотя сцены насилия на экране всегда выразительнее, чем столы  для мирных переговоров, профессиональный журналист предпочтет предоставить слово здравомыслящим собеседникам, а не подстрекателям к крайним  мерам,

Телевидение и культура. В демократическом обществе государственное и общественное вещание ориентирует зрителя в окружающем мире не только информируя его, но и приобщая к художественным и нравственным обретениям человечества. Опираясь на коммуникативную роль искусства, оно интегрирует общество, воздействует на аудиторию языком повседневно звучащей с экрана речи, манерой поведения в кадре ведущих и участников передач, присутствием в эфире людей, воплощающих наши представления об истинной интеллигентности. Помогая войти в пространство духовности, оно становится художественным посредником, формирующим – сознательно или безотчетно – культуру общества.

Существует мнение, что  воспитанный человек в дополнительных наставлениях не нуждается. Он знает  сам, что такое хорошо и что  такое плохо. С этим доводом можно  было бы согласиться, если бы все журналисты обладали тем чувством собственного достоинства, которое заставляет считаться  с таким же чувством у собеседников или зрителей.

Бескорыстное уважение к  достоинству и личности человека должно распространяться на каждого, оказавшегося на экране – в роли собеседника, участника изображаемого события, героя картины, – иными словами, вовлеченного (с его согласия или  без) в информационный процесс. Это  условие наиболее очевидно в работе репортеров, интервьюеров и ведущих, когда журналист на экране вступает в диалог со своими героями.

 

 

 

 

 

 

 

 

Интервьюера нельзя считать профессионалом:

– если он начинает беседу, превознося приглашенного гостя  в его же присутствии в то время, как тот не знает, куда девать глаза и руки;

– если мизансцена общения  построена таким образом, что, отвечая  ведущему, собеседник оказывается спиной к телезрителям или другим участникам передачи;

– если журналист репетирует ответы со своим собеседником;

– если журналист поддается  самообольщению, полагая, что всего  важней на экране его глубокие и  проницательные вопросы, а не ответы того, кому они адресованы;

– если журналист позволяет  себе агрессивный тон и развязные  замечания – пускай даже в ответ  на подобное поведение собеседника. Спокойная вежливость здесь только уместнее, она подчеркивает бестактность партнера по диалогу. Еще более необходима такая вежливость применительно  к вопросам, заключающим в себе критику. Чем критичней вопрос, тем  корректнее он должен звучать в эфире.

Нравственность – всегда несвобода. В том числе – несвобода  слова. Того слова, которое оскорбляет аудиторию. Которое унижает личность, попирает достоинство человека, полощет  на публике его частную жизнь. Никакой воспитанный человек  не позволит себе свободы подобных слов и подобных действий. Но в последние  годы на телевидении России о нравственности, об этических нормах вспоминают редко.

Косноязычие и ошибки в  произношении – не препятствие теперь (к сожалению) для работы в эфире. Экранные дебаты превратились в арену  для сведения политических счетов. Оппоненты обливают друг друга соком  в программах, именуемых «интеллектуальным  шоу». Непредсказуемые дуэли «телезрителей  против знатоков» уступили место  безоговорочному триумфу в соревновании «ассигнации против эрудиции». Колдуны, экстрасенсы и целители сменяют  друг друга. Пикантные подробности  интимной жизни политиков и эстрадных  кумиров подаются, как ежедневные новости для народа.

Обгоревшие трупы. Ежедневные автокатастрофы. Демонстрации увечий в больничных койках без согласия жертв, которые находятся в бессознательном  состоянии. Подобными сценами репортеры, надо думать, стремятся поразить воображение  зрителя, но достигают обратного

результата. Приученный к  регулярным дозам такой жестокости, зритель становится нечувствительным к их показу и с каждым разом  дозы должны быть все более крупными, а подробности все более страшными.

Криминализация эфира. Героизация насилия. Сексуальные откровения в  то время, когда у экранов дети. Американские студенты, проходившие  практику на факультете журналистики МГУ, утверждают, что никогда еще  не видели на телеэкране столько крови и голых тел.

Зарубежный опыт нам не указ. Российские ведущие чувствуют  себя куда независимее, чем их коллеги  не Западе. Их уста не «связаны» десятками этических кодексов – хартий, уставов, доктрин, законов. Не потому ли слухи выдают у нас то и дело за факты, инсценировки за действительные события, позавчерашние новости за сегодняшние, чужие кадры за собственные, а комментарий ведущего за всенародную точку зрения.

Таким предстает экран  российского телевидения во второй половине 90-х годов.

Субъекты, абсолютно не способные  слушать, что им говорят другие. Журналистам  импонируют подобного рода фигуры. Для них эксцентричность –  синоним телегеничности. Чем фигура скандальнее, тем больше у нее шансов стать героем экрана. И любое предостережение здесь воспринимается, как цензура. Неспособность задуматься о последствиях своей передачи – характерная особенность нынешних журналистов.

Документалистика постоянно имеет дело с противоречием между правом публики знать все и правом личности, оказавшейся на экране, на неприкосновенность ее частной жизни. Между правом кандидата в период избирательной кампании изложить в эфире то, что он хочет, и так, как хочет, и правом зрителя получить возможность судить о подлинных намерениях кандидата. До каких пределов простирается наше право знать? В каких случаях в жертву такому праву можно принести суверенность отдельной личности? Где границы той территории, которая именуется частной жизнью?