Жены декабристов

Постепенно в Чите появилась так называемая Дамская улица - женщины обосновались вблизи тюрьмы, образовав небольшую колонию. Волконская пишет матери 26 сентября 1827 г.: «Со всеми дамами мы как бы составляем одну семью. Они приняли меня с распростертыми объятиями, так как несчастье сближает» [5]. 
Они быстро сдружились, разменялись прозвищами — свидетельством близости, доверия и непринужденных отношений: Нарышкина — Лизхен, Трубецкая — Каташа, Фонвизина — Визинка, Муравьева — Мурашка[1]. Они сами готовили еду, ходили за водой, рубили дрова, топили печь. Пока не приехали жены, у декабристов не было ни провизии, ни посуды. Они жили на скудный тюремный паек. Женщины сумели наладить хорошее питание. Тут, правда, не всегда все проходило гладко. Полина Анненкова вспоминает: «…Дамы наши часто приходили посмотреть, как я приготовляю обед, и просили научить их то сварить суп, то состряпать пирог»[8]. Когда надо было чистить курицу, «со слезами сознавались, что завидуют моему умению все сделать, и горько жаловались на самих себя за то, что не умели ни за что взяться, но в этом была не их вина, конечно. Воспитанием они не были приготовлены к такой жизни… а меня с ранних лет приучила ко всему нужда» [8]. 
 
Приезд женщин огромное влияние оказал и на душевное состояние  ссыльных. Тепло и восторженно отзывались декабристы в своих воспоминаниях. Декабрист А. Е. Розен писал:«Во время нахождения нашего на каторжной работе несколько наших товарищей были совершенно забыты и покинуты родными; может быть, таков был бы жребий многих, если бы наши дамы не приехали к мужьям своим, не переписывались бы с нашими родными и письмами своими, и влиянием, и родством не поддерживали бы памятование о многих. Они были нашими ангелами-хранителями и в самом месте заточения: для всех нужд открыты были их кошельки; для больных просили они устроить больницу... 
Мы даже изустно не могли благодарить наших благодетельниц оттого, что только издали и изредка видели их сквозь щели частокола, или когда они проходили мимо наших работ, или прогуливались по гористым окрестностям...» [3]. 
 
Настоящим лучом света и центром общего внимания стали дети, родившиеся в Сибири. В Чите родили Трубецкая, которая долго не могла забеременеть и питерские доктора говорили ей, что скорее всего она бесплодна, и Давыдова. У Муравьевых родилась дочь Софья. Отец называл ее — Соня, потом Ноня, Нонофус и, наконец, Нонушкой. Она стала скоро общей любимицей декабристов, и имя Нонушки сохранила до конца дней. 
Всего в Сибири в семьях декабристов было рождено двадцать четыре ребенка, выжить из которых удалось четырнадцати.

С обоснованием жен в Чите наладилась связь заключенных с родными. Сами писать писем они не имели права, поэтому за них это делали их жены. Больше всего писем, бывало по двадцать штук в день, почтой или оказией отправляли Волконская и Трубецкая. Существовала и обратная связь. Декабристы получали из России ответные письма, приносвшие с собою радости и печали. Грустно было сознавать, что надежды на возвращение из Сибири с каждым днем, с каждым годом тают и мало кому уже суждено увидеть оставшихся дома родных.  
Сложно обстояло дело с посылками,  переданными из России в Сибирь. Если обозы продовольствия отправленные с верными людьми ещё доходили полность и поступали в общее распоряжение, то посылки, высланные из Петербурга беззастенчиво расхищались почтовыми чиновниками.  
М. А. Бестужев вместо посланных ему братом золотых часов получил старые, помятые. А. М. Муравьев получил вместо посланной ему бобровой шапки старую, изношенную. Вместо посылавшегося из Петербурга хорошего белья декабристы получали часто белье, изготовленное по подрядам для лазаретов [4]. 
 
В конце августа 1828 прибыл из Петербурга фельдъегерь – привез разрешение снять кандалы. Впоследствии, братья Бестужевы сделали из кандальных цепей украшение  - кольца и браслеты.  
Псоле снятии кандалов комендант С.Р. Лепарский  стал разрешать узникам выходить из тюрьмы под конвоем. Мужья начали каждый день навещать жен. Потом и другим заключенным разрешили ходить в дома к женатым, но только по одному человеку в каждый дом и не иначе как по записке дамы, просившей коменданта под каким-нибудь предлогом позволить такому-то посетить ее.[9] 
 
Декабристы пробыли в Читинском остроге почти четыре года. В 1828 г. царь распорядился построить новую тюрьму для декабристов в Петровском заводе. И хотя к лету 1830 г. строительство не было закончено вполне, комендант Лепарский получил приказ перевести туда до осени всех заключенных [1].  А в августе 1830 года им предстоял полутора месячный путь к новому месту - тюрьме в Петровском Заводе. Жёны следовали в общей колонне вслед за мужьями. [4] Выезжали двумя партиями. Первая тронулась в путь 7 августа, вторая — 9 августа 1830 года. Впереди и сзади каждой партии шли солдаты с ружьями в руках. Для перевозки больных и вещей были наняты подводы. Они проделали путь в 600 верст пешком с 7 августа по 22 сентября.

Бездетные женщины — Нарышкина, Фонвизина, Волконская — в собственных экипажах следовали за партиями заключенных. Трубецкая, Муравьева, Давыдова и Анненкова с детьми приехали прямо на место. Во время перехода женское общество пополнилось еще двумя энтузиастками — Анной Васильевной Розен и Марией Казимировной Юшневской. [1]

Так закончилась еще одна глава жизни узников и их жен в Сибири длиной в четыре года. За эти годы жизнь узников не останавливалась во многом благодаря декабристкам : налаживался быт, рождались дети, велась активная переписка с Петербургом. За это время успели отбыть каторгу уже 12 человек, осужденных по 6-му и 7-му разрядам, и перейти на поселение. Остальных же впереди ждала неизвестность – отбывание ссылки на Петровском заводе.

2.3 Последний этап. Петровский завод 
Переезд в Петровский каземат принёс свои огорчения и свои радости. Полина Аннекова так описывает это место: «Петровский завод был в яме, кругом горы, фабрика, где плавят железо, — совершенный ад. Тут ни днем ни ночью нет покоя, монотонный, постоянный стук молотка никогда не прекращается, кругом черная пыль от железа». 
Тюрьма была построена на болоте, в ней не было окон на наружных стенах. Она была выстроена покоем: впереди — длинный центральный фас, по бокам — два крыла. Внутри и справа и слева находились шесть небольших прогулочных дворов, примыкавших к опоясывавшим все здание коридорам. 
Коридоры эти разбиты были на двенадцать изолированных друг от друга отделений. Соединявшие их двери на замках отпирались лишь в исключительных случаях, когда тюрьму посещало, начальство[4].  
В левом крыле тюрьмы обосновались по преимуществу члены Северного тайного общества, в правом — Южного. Остальные, в том числе члены Общества соединенных славян, заняли камеры центрального фасада. Два крайних боковых отделения, первое и двенадцатое, как наиболее спокойные, были предоставлены женатым. 
 
Еще до своего отъезда в Петровский завод жены декабристов подали прошение шефу жандармов о разрешении им совместного проживания с мужьями. Разрешение было получено, и 30 сентября 1830 г. Лепарский рапортовал Бенкендорфу: «Я дозволил всем девяти женам (Ентальцева была уже в Березове, невеста Ивашева еще не приехала. — Э. П.) государственных преступников, при команде моей живущим, по настоятельной просьбе первых проживать в казарме с своими мужьями».  
Вскоре женщины переехали в тюрьму. 28 сентября 1830 г. Е. И. Трубецкая сообщает матери, А. Г. Лаваль, в Петербург: «Эта жизнь от свидания до свидания, которую нам приходилось выносить столько времени, нам всем слишком дорого стоила, чтобы мы вновь решились подвергнуться ей: это было свыше наших сил. Поэтому все мы находимся в остроге вот уже четыре дня. Нам не разрешили взять с собой детей, но если бы даже позволили, то все равно это было бы невыполнимо из-за местных условий и строгих тюремных правил… Я живу в очень маленькой комнатке с одним окном, на высоте сажени от пола, выходит в коридор, освещенный также маленькими окнами. Темь в моей комнате такая, что мы в полдень не видим без свечей. В стенах много щелей, отовсюду дует ветер, и сырость так велика, что пронизывает до костей» [11] 
Н. Д. Фонвизина пишет в тот же день: «Вы себе и представить не можете этой тюрьмы, этого мрака, этой сырости, этого холода, этих всех неудобств. То-то чудо божие будет, если все останутся здоровы и с здоровыми головами, потому что так темно, что заняться совершенно ничем нельзя»[11]. 
Опасения Фонвизиной были не напрасны. Из пятидесяти узников Петровского завода впоследствии двое (Я. Андреевич и А. Борисов) сошли с ума. Да и сама Наталья Дмитриевна страдала от нервных припадков, приступов непреодолимого страха. [1] 
Женщины незамедлительно вступили в борьбу за улучшение условий.  Они пишут в Петербург родным письма. А. Г. Муравьева писала своему отцу, графу Г. И. Чернышеву, занимавшему видный пост при дворе Николая I: 
«Мы — в Петровском, и в условиях в тысячу раз худших, нежели в Чите. Во-первых, тюрьма выстроена на болоте, во-вторых, здание не успело просохнуть, в-третьих, хотя печь и топят два раза в день, но она не дает тепла,— и это в сентябре,— в-четвертых, здесь темно и за отсутствием окон нельзя проветривать камеры. 
Нам, слава богу, разрешено быть там вместе с нашими мужьями, но без детей, так что я целый день бегаю из острога домой и из дома в острог, будучи на седьмом месяце беременности. 
Если бы даже нам дали детей в тюрьму, все же не было бы возможности поместить их там: комнатка сырая и темная и такая холодная, что мы все мерзнем... Наконец, моя девочка кричала бы весь день, как орленок, в этой темноте, тем более что у нее прорезаются зубки, что очень мучительно...»[9] 
Вся эта переписка стала широко известна в аристократических кругах Петербурга, и царь вынужден был разрешить прорубить в тюрьме окна. Но при этом, по приказу Николая I, Бенкендорф положил на письме Муравьевой резолюцию: «Женам написать, что напрасно они печалят своих родных, что мужья их посланы для наказания и что все сделано, что только человеколюбие и снисхождение могли придумать для облегчения справедливо заслуженного наказания...» 
Окна прорубили почти через год. Они имели не более двадцати сантиметров в вышину, чтобы заключенные не могли пролезть через них[4]. 
 
Однако и в таких суровых условиях находилось место простому человеческому счастью: в 1831 отпраздновали свадьбу Василия Ивашева на Камилле Ле-Дантю. Девушке кроткого нрава, своей любовью спасшей Василия Ивашева от глубоко отчаяния, в котором он находился.  Брак Ивашевых при всей своей необычности оказался очень удачным. В годовщину свадьбы, 16 сентября 1832 г., Камилла сообщала матери: «Год нашего союза, матушка, прошел, как один счастливый день»[10]. C течением времени женщинам удалось наладить быт. Во дворах казематов развели огороды, устроили парники, посадили цветы, кусты, деревья. В большой комнате при тюремной кухне, на среднем дворе, устроили «клуб». Декабристки умели поддержать павших духом, успокоить возбужденных и расстроенных, утешить огорченных.  
Иван Пущин пишет о Муравьевой: «Непринужденная веселость с доброй улыбкой на лице не покидала ее в самые тяжелые минуты первых годов нашего исключительного существования» [12]. 
Женщины не только утешали, они как бы цементировали, сплачивали узников. Женский фермент сыграл огромную роль в каторжной жизни декабристов. [1] 
 
В Петровском заводе жизнь каждой из жен декабристов сложилась по-разному, но все жили дружно, во всем помогали друг другу и тем сглаживали печаль и тяготы каторги.  
Несколько небольших деревянных домиков, выстроенных женами декабристов, явились своего рода женским отделением тюрьмы Петровского завода. Сплачивающая роль женщин увеличилась с появлением семейных очагов; Сергей Волконский — хороший рассказчик. Его жена поет и играет на фортепьяно. Иногда читают вслух. «Явилась мода читать в их присутствии (т. е. в присутствии женщин. — Э. П.) при собрании близкого кружка, образовавшегося вокруг каждого женатого семейства, литературные произведения не слишком серьезного содержания, и то была самая цветущая пора стихотворений, повестей, рассказов и мемуаров».[7] 
 
Многие печали и тягости пали на плечи декабристок, множество лишений не могло не сказаться на их здоровье: 22 ноября 1832 года умирает Александра Григорьевна Муравьева, в возрасте 28 лет. Ее смерть потрясла всех своей нелепостью и трагичностью. Екатерина Уварова откликнулась из Петербурга: «У меня было много горя, дорогой брат! И однако вот первое, которое заставило меня усомниться в доброте божьей. Эта смерть разбила сразу столько сердец…»[13]. Она стала первой жертвой Петровского завода. Всеобщая любимица, ни одна из декабристок не удостоилась таких восторженных похвал в воспоминаниях современников, как она. «Она была воплощенная любовь», писал Якушкин[12];  «В делах любви и дружбы она не знала невозможного», говорил о ней И. Пущин [12].

Года идут, приходит время Петровскому заводу совсем опустеть, отпустив своих заключенных на поселение. Отдельные группы декабристов закончили назначенные им сроки каторги раньше. Приговоренные к меньшим срокам перешли на поселение еще из Читинского острога, остальные переходили постепенно, по мере окончания их каторжных сроков, уже из Петровского завода. В 1835—1836 годы вышли на поселение декабристы, отнесенные приговором суда ко второму разряду, а через четыре года покинули тюрьму Петровского завода остальные. Их размещали по зауральской земле - в Якутию и на Енисей, в Бурятию, в Тобольск, Туринск, Ялуторовск, Оёк. Строились новые дома, у каждого из них начиналась совершенно новая жизнь.  
Амнистия, а вместе с нею разрешение вернуться на родину, пришла тогда, когда ее уже и не ждали: через тридцать лет после воцарения Николая. По желанию нового царя, манифест вез в Сибирь Михаил Волконский, сын декабриста, уже служивший чиновником в Сибири и оказавшийся в Москве. Однако тех, к кому манифест относился, в живых осталось совсем мало. К 1856 г. в Западной Сибири жили тринадцать декабристов, в Восточной Сибири — двадцать один человек. [1] Из жен декабристов остались в живых лишь пятеро: М. Волконская, П. Анненкова, Е. Нарышкина, А. Розен, Н. Фонвизина. Трое вернулись из Сибири вдовами -  М. Юшневская, А. Ентальцева, А. Давыдова.  

Много чего перевидала Сибирь, но жизнь этих храбрых сердцем и высоких духом женщин навсегда останется объектов почитания и уважения, яркой страницей в истории не только России, но и в истории человеческих взаимоотношений, останется подвигом во имя любви и ради семьи.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 
 
Эта курсовая работа была направлена на изучение нравственной стороны поступка жен декабристов, сравнения условия их проживания на разных этапах ссылки.  
 
Яркая индивидуальность каждой, особенностей жизненного пути и прочих обстоятельств, накладывавших отпечаток на ход событий, выдвигавших в каждом отдельном случае на передний план те или иные побудительные мотивы поступка женщин. Не все декабристки понимали огромное значение революционной деятельности своих мужей, не все полностью разделяли их идеалы, ценности, взгляды. Но ошибочно будет полагать, что декабристки выступала просто как жены и сестры, а не как самостоятельно мыслящие личности, что они не были осведомлены о делах мужей и не подозревали даже о существовании тайного общества. Логично будет предположить, что оба потока  - мыслей и чувств эти отважных женщин,  стали основой душевной стойкости, так поразившей современников, и по сей день волнующей сердце и разум всякого, кто соприкоснется с этой темой.

Уже самый факт приезда женщин в Сибирь, моральной поддержки осужденных значил очень много. Об этом больше всех и лучше всех говорили и писали сами декабристы, при этом с такой восторженностью, характерной для их времени, которая в наши дни кажется даже чрезмерной. Вспомним Бестужевых, Розена, Якушкина, Одоевского. «Слава страны, вас произрастившей! — восклицает с пафосом А. П. Беляев. — Вы стали, поистине, образцом самоотвержения, мужества, твердости, при всей вашей юности, нежности и слабости вашего пола. Да будут незабвенны имена ваши!»[14]

Жены и сестры, были опорой и поддержкой в столь трудное время для ссыльнокаторжных. В тот момент, когда власти пытались изолировать декабристов, заставить всех забыть имена осужденных, изжить их из памяти, именно женщины спасли их от забвения: наладили связь с внешним миром и от своего имени, но устами декабристов, вели переписку с родным и единомышленникам. 
 
Декабристки умели поддержать павших духом, успокоить возбужденных и расстроенных, утешить огорченных. Семейные очаги – центры объединения декабристов  и дети, рожденные даже в таких тяжелых условиях, это  плоды любви и  бескорыстной душевной щедрости жен декабристов.

Благодаря смелости и отваге этих женщин декабристы стали предметом дум народа того времени. Михаил Лунин имел все основания писать о том, что у сибирских изгнанников отняли «звание, имущество, здоровье, отечество, свободу, но не могли отнять у них любовь народную. Она обнаруживается благоговением, которым окружают их огорченные семейства; религиозным чувством, которое питают к женам, разделяющим заточение мужей своих; ревностью, с которой собирают письмена, где обнаруживается животворящий дух изгнанников».[15] 
 
«Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории»,- сказал современник декабристок, поэт П.А.Вяземский.

ЛИТЕРАТУРА:

1. Павлюченко Э.А. « В добровольном изгнании» /М.: Наука, 1986.

2. Щеголев П. Е. Первенцы русской свободы / Вступит. статья и коммент. Ю. Н. Емельянова.-- М.: Современник, 1987.  
3. Розен А. Е. Записки декабриста. / Под ред. П. Е. Щеголева. С портретом и приложениями. Спб., 1907. 
4. Гессен А. "Во глубине Сибирских руд..."/ М.: Народная асвета, 1978. 
5. Волконская М. Записки княгини Марии Николаевны Волконской / С предисл. и прил. издателя кн. М. С. Волконского. — Санкт-Петербург: Экспедиция заготовления гос. бумаг, 1904. 
6. Оболенский Е. П. «Воспоминания. Моё изгнание в Сибирь»//СПб., 1905. 
7. Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. 
8. Воспоминания Полины Анненковой. М., 1929. 
9. Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина. М., 1951. 
10. Буланова О.К. Роман декабриста. Декабрист В.П.Ивашев и его семья (из семейного архива), 1933.

11. Штрайх С. Я. Декабристы на каторге и в ссылке (26 неизданных писем). — В сб.: Декабристы на каторге и в ссылке. М., 1925. 
12. «Голос минувшего», 1915, N 4. 
13. ИРЛИ, ф. 368, oп. 1, № 18. Письмо от 13 января 1833 г. (перев. с франц.). 
14. Беляев А. П. Воспоминания. Спб., 1882. 
15. Лунин М. С. Сочинения и письма. Ред. и примеч. С. Я. Штрайха, Пг., 1923.