Восприятие событий Отечественной войны 1812 г. российским простонародьем

В августе 1812 г. отступающие русские войска призывали жителей села Семлево (Смоленская губерния) уходить, так как приближается неприятель, в ответ они услышали: «Ну, пусть идет, шапками его закидаем!»[60]. Одна из московских мещанок упрямо говорила: «Ни за что не поеду! Нечего француза бояться! Мы его шапками закидаем!»[61]. Мещанин Петр Кондратьев также вспоминал, что в Москве «всё куражились да посмеивались, да обещали неприятеля шапками закидать. Да недолго покуражились»[62]. Многие другие воспоминания также фиксируют подобные шапкозакидательские настроения, их активно поддерживала печать, особенно афишки Ростопчина. Дед П. Кичеева свято верил им и потому остался в Москве[63], один московский священник в самый день сдачи Москвы смеялся над своей женой, утверждавшей, что в городе французы, его аргумент был следующим: «Дьячихе веришь, а генерал-губернатору не веришь!», когда в его дом пришли французы, он замолк и изорвал афишку[64].

Надо сказать, что подобные настроения моментально исчезали с приближением неприятеля, нахальная самоуверенность моментально сменялась паникой и апатией, что подробно описано в мемуарах.

В России 1812 г. было немало людей, думавших о возможности освободиться от крепостного ига, удачную возможность для этого предоставляла война. В 1812 г. крепостное крестьянство составляло около 44% населения Империи (23 млн. человек)[65], условия жизни большинства крепостных были чудовищными как в материальном, так и в моральном отношении. В последнее время в историографии активно замалчивают реалии крепостного права, всячески стараясь его приукрасить. Наиболее подробно и точно жизнь крепостных начала XIX в. описана в воспоминаниях А.В. Никитенко, его дополняют мемуары хирурга Ф. Мерсье, проведшего два года в русском плену. Абсолютное большинство российских помещиков были мелкопоместными и владели, как правило, несколькими десятками крестьян, а для того, чтобы жить «прилично званию», им требовались сотни, а то и тысячи рублей в год. Зная размеры заработка крестьян (см. выше), нетрудно подсчитать, что большую часть заработанных денег крепостной отдавал помещику, который высасывал из него все соки. Добавьте к этому грабеж управляющих имениями, которых фактически никто не контролировал, притеснения со стороны богатых крестьян и т. д. Для думающих людей, таких, каким был отец А.В. Никитенко, самым ужасным в их положении было совершенное бесправие и сопряженные с ним страшные унижения, которым этот благородный человек подвергался до самой смерти. О размахе зверств помещиков по отношению к крепостным дает представление следующая цифра: только за 1834 – 45 гг. за жестокое обращение с крестьянами к суду было привлечено 2838 помещиков, из них осуждено 630[66]. При этом абсолютное большинство преступлений помещиков оставались безнаказанными.

По подсчетам историков, только за 1796–1825 гг. в России произошло более 1200 крупных крестьянских выступлений, эти цифры далеко не полные. С 1961 г. считается, что в 1812 г. было 60–67 антикрепостнических восстаний, цифра эта сильно занижена и нуждается в уточнении. Здесь почти совсем не учтены сведения о восстаниях на оккупированных территориях, которые в наибольшей степени были затронуты антикрепостническим движением[67]. Как отмечают современники, в частности бригадный генерал Великой армии Дедем де Гельдер, интендант Витебской провинции А. Пасторе (чиновник французской оккупационной администрации), действовавший в тылу французов партизан А.Х. Бенкендорф, вся Белоруссия (территории Витебской, Минской и Могилевской губерний) была охвачена антикрепостническим пожаром, крестьяне здесь взбунтовались против своих помещиков повсеместно.

Иногда антикрепостнические восстания случались «не без подстрекательств со стороны неприятеля», как, например, крупное восстание в имении Барышниковых Дорогобужского уезда[68].

Воины Великой армии были шокированы нищетой и забитостью российского населения, генерал Ж. Д. Компан писал, что свиньи во Франции живут лучше и чище белорусских крепостных[69], А. Пасторе писал о том, что «грустно наблюдать эту иерархию рабства, это постепенное вырождение человека на общественной лестнице»[70], местных польских помещиков он определил как «жадных паразитов и корыстолюбивых льстецов». О крайней забитости крепостных свидетельствует случай, произошедший летом 1812 г., описанный А.Х. Бенкендорфом: после освобождения деревни, принадлежавшей княгине Голицыной, «один из крестьян, обратившись от имени всех, просил позволения утопить одну из женщин деревни». Оказалась, что она указала мародёрам место, где было спрятано добро госпожи, несчастную женщину долго секли, и она была очень больна от этого, но, как сказал крестьянин, «разве это может оправдать нарушение интересов нашей госпожи?». Бенкендорф предположил, что крестьяне очень любят свою госпожу, и с изумлением узнал, что они ее ненавидят[71]. Вот до какого состояния были доведены люди. А.В. Никитенко с грустью отмечал, что большинство крепостных жили тогда исключительно интересами своих господ и более ничем. От таких людей трудно ожидать патриотического чувства в современном его понимании.

Ненависть к дворянам продолжала тлеть в народной среде, со времен пугачевщины в 1812 г. прошло всего 37 лет. Сами дворяне инстинктивно чувствовали эту ненависть и боялись ее чрезвычайно. Числом восстаний нельзя оценить размах антикрепостнических настроений в 1812 г., из мемуаров видно, что надежда на волю от Бонапарта была чрезвычайно распространена. Мемуарист из московского простонародья собственными ушами слышал от подмосковных крестьян, которым баре приказывали заготовить лошадей: «Как же! Станем мы лошадей готовить про господское добро. Придет Бонапарт, нам волю даст, а господ мы более знать не хотим!», лишь убедившись, что французы грабят, а воли не дают, эти крестьяне ушли в лес[72]. Бывшая крепостная А.А. Сазонова вспоминала, что «народ очень на господ роптал»[73], москвич Г.Я. Козловский, переживший оккупацию Москвы, утверждал, что он боялся русских мужиков гораздо более французов. Д.М. Волконский в своём дневнике 10 сентября 1812 г. с ужасом отметил, что народ уже готов к волнению[74]. Маршал Л.Г. Сен-Сир был совершенно прав, когда писал, что война 1812 г. продемонстрировала внутреннюю слабость России[75], просто французы ею не воспользовались[76].

Об отношении к войне в провинции ценное свидетельство оставил А.В. Никитенко (в 1812 г. жил на Украине): «Странно, что в этот момент сильных потрясений, которые переживала Россия, не только наш тесный кружок, за исключением молодого Татарчукова, но и все окрестное общество равнодушно относилось к судьбам отечества. ...Никогда я не слышал в их разговорах ноты теплого участия к событиям времени. Все, по-видимому, интересовались только своими личными делами. Имя Наполеона вызывало скорее удивление, чем ненависть. Словом, общество наше поражало невозмутимым отношением к беде, грозившей России. Это отчасти могло происходить  от отдаленности театра войны...Но главная причина тому, я полагаю, скрывалась в апатии, свойственной людям, отчужденным, как были тогда русские, от участия в общественных делах и привыкшим не рассуждать о том, что вокруг делается, а лишь беспрекословно повиноваться приказаниям начальства»[77].

В отечественной историографии часто повторяют миф о том, что в 1812 г. народ с радостью шел в армию. Основан он на воспоминаниях представителей дворянства. Приведем ценнейшее свидетельство из дневника ростовского чиновника М.И. Маракуева, запись от 12 июля 1812 г.: император Александр приехал в Кремль, собралось огромное количество народа, вдруг распространился слух о том, что прикажут «запереть все ворота и брать каждого силой в солдаты. Едва эта молва промчалась, как чернь ринулась вон и в несколько минут Кремль опустел. Из Кремля разнеслось эхо по всей Москве и множество черного народа из нее разбежалось». Это произошло в присутствии самого императора! На следующий день за Москвой он встретил толпы мужиков, бежавших из столицы. Они спрашивали его, не берут ли в Москве в солдаты[78]. П. Назаров, призванный в армию в сентябре 1812 г., писал, что никто из его деревни служить не хотел[79]. Во время войны власти неоднократно успокаивали ополченцев, подтверждая, что они служат в армии лишь временно. Война рано или поздно заканчивается, а служить придется 25 лет, если тебя не убьют, ты будешь инвалидом, скорее всего без пенсии. П. Назаров за 25 лет службы и несколько тяжёлых ранений получал пенсию 20 руб. в год, этого едва хватало на пропитание. Вот что говорили сами солдаты о своих проблемах (из воспоминаний Д.И. Завалишина): «Истину говорю, что даже после 14 декабря солдаты тех полков и отрядов, где не было членов общества и не были, следовательно, им объяснены цели переворота, вступали охотно с нами в разговоры... рассуждая о двойной присяге Константину и Николаю, постоянно говорили нам одно и то же: “Нам всё равно было, что тот, что другой. Вот если бы, господа, вы нам тогда сказали, что будет сбавка службы, да не будут загонять в гроб палками, да по отставке не будешь ходить с сумой, да детей не будут бесповоротно брать в солдаты, ну за это бы и мы пошли”»[80]. Только за 1815–1825 гг. в русской армии произошло 15 восстаний.

В результате проведенного исследования мы наметили некоторые перспективы изучения темы восприятия Отечественной войны простонародьем.

 

[1] Дубровин Н. Наполеон в современном ему русском обществе и русской литературе // Русский вестник. 1895. № 2, 4, 6–7.

 

[2] См.: Бильбасов В.А. Записки П. Л. Боволье о 1812 годе // Русская старина. 1893. № 1. С. 2.

 

[3] Отечественная война и русской общество. М., 1911–1912. Т. 1–7.

 

[4] Покровский М. Н. Дипломатия и войны царской России в XIX столетии: Сб. статей. Пг., 1923.

 

[5] Гуковские З. и Г. Крестьяне в 1812 г. М., 1932.

 

[6] Предтеченский А.В. Отражение войны 1812–1814 гг. в сознании современников // Исторические записки. 1950. Т. 31. С. 222–244; Казаков Н.И. Наполеон глазами его русских современников // Новая и новейшая история. 1970. № 3.

 

[7] См.: Бойцов М.А., Ильин В.В. Отечественная война 1812 года в эпистолярном наследии современников: (первая треть XIX в.) // Отечественная война 1812 года и русская литература XIX века: Сб. статей. М., 1998. С. 266–320.

 

[8] См.: Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим для своих потомков. М., 1986. Крупнейшая публикация «Записок» Болотова была осуществлена в 1891 – 93 гг. (общий объём более 1500 стр.), однако и это далеко не полный вариант его воспоминаний. Отрывки из дневника Болотова за 1812 г. были опубликованы в 2000 г.

 

[9] См.: Рязанцев А. Воспоминания очевидца о пребывании французов в Москве в 1812 г. М., 1862.

 

[10] См.: Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников 1812 – 1815 гг. СПб., 1882; К чести России. Из частной переписки 1812 года. М., 1988; и др.

 

[11] См.: Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика первой половины XIX в. М., 1991. С. 23.

 

[12] См.: Назаров П. Записки солдата Памфилия Назарова: 1812–1836 // Русская старина. 1878. Т. 22. № 8. С. 529–557.

 

[13] См.: Скобелев И. Н. Солдатская переписка 1812 г.; Рассказы безрукого инвалида // 1812 год в воспоминаниях, рассказах и переписке современников. М., 2001.

 

[14] См.: Никитенко А. В. Моя повесть о самом себе // Никитенко А.В. Записки и дневник: В 3 т. М., 2005. Т. 1.

 

[15] Первое отдельное издание воспоминаний простонародья о войне 1812 г., собранных Е. В. Новосильцевой (Т. Толычевой), вышло в 1872 г.: Толычева Т. Рассказы очевидцев о двенадцатом годе. М., 1872. Весьма примечателен тот факт, что часть этих воспоминаний была переведена на французский язык известным историком А. Рамбо: Rambaud A. N. La Grand Armee a Moscou. Recits de temoins oculaires russes. D’apres l’ouvrage par T. Tolytchef’ // Revue des Deux mondes. 1873. 1 Juillet (Рамбо А. Великая Армия в Москве. Рассказы русских очевидцев. Из произведения Т. Толычевой). Таким образом, по крайней мере часть воспоминаний российского простонародья стала доступной для западных исследователей. В частности на это издание ссылается П.Б. Остин, современный английский историк А. Замойский использовал оригинальное русское издание «Рассказов», однако иностранных авторов не интересовала исследуемая нами проблема. См.: Тартаковский А. Г. 1812 год и русская мемуаристика. М., 1980. С. 61.

 

[16] См.: Рассказы очевидцев о Двенадцатом годе // Русский вестник. 1872. № 11; Толычёва Т. Рассказы о Двенадцатом годе. М., 1877; Она же. Рассказы и предания Смоленска о Двенадцатом годе // Русский вестник. 1880. № 11; Она же. Рассказ о Двенадцатом годе богадельника Набилковского заведения Памфилия Федоровича Герасимова. СПб., 1882; Она же. Рассказ старушки о Двенадцатом годе. М., 1894; Рассказы очевидцев о Двенадцатом годе, собранные Т. Толычёвой. М., 1912; Евдокия С-ва. Рассказ  Евдокии С-вой // Наполеон в России глазами россиян. М., 2004. С. 142–155.

 

[17] См.: Рассказы о Двенадцатом годе // Смоленские епархиальные ведомости. 1912. № 1–6.

 

[18] См.: Рассказы о 1812 годе // Вестник Западной России. 1869. Т. 4. Кн. 12. С. 120–124.

 

[19] См.: Богданов Ю. А. Грамотность и образование в дореволюционной России и СССР: (Историко-статистические очерки). М., 1964. С. 20.

 

[20] См.: Кеппен П. Материалы для характеристики просвещения в России // Библиографические листы. 1825. № 29. Стб. 413–423.

 

[21] См.: Постановка образования в Пруссии // Журнал министерства народного просвещения. 1834. № 1. С. 67–77

 

[22] См.: Военно-статистическое обозрение Российской империи. Т. 4. Ч. 1: Московская губерния. СПб., 1853. С. 160–161; Т. 8. Ч. 1: Витебская губерния. СПб., 1852. С. 174–175; Т. 8. Ч. 2: Смоленская губерния. СПб., 1852. С. 107.

 

[23] См.: Рейтблат А.И. Как Пушкин вышел в гении. Историко–социологические очерки о книжной культуре пушкинской эпохи. М., 2001. С. 28–29.

 

[24] За весь XVIII век в России издали 9 513 книг (см.: Корнилов А. Курс истории России XIX века: В 3 ч. М., 1918. Ч. 1. С. 35–36), за 1801–1825 гг. вышло 12 тыс. книг, во Франции же только за 1789–1799 гг. издали более 42 тыс. книг (см.: Martin A., Walter G. Catalogue de l’histoire de la Revolution Française: Ecrits de la period revolutionnaire. P., 1955. T. 4. P. 912 (авторство 27 407 произведений установлено: Ibid. T. 3. P., 1940. P. 607). Известно, что только за 1764 г. на французском языке было издано 1548 книг (Шартье Р. Культурные истоки Французской революции. М., 2001. С. 84).

 

[25] См.: Карамзин Н.М. О книжной торговле и любви ко чтению в России // Карамзин Н.М. О древней и новой России: Избранная проза и публицистика. М., 2002. С. 231.

 

[26] См.: Ростопчин Ф.В. Мысли вслух на Красном крыльце российского дворянина Силы Андреевича Богатырёва // Ростопчин Ф.В. Ох, французы!: Собр. соч. М., 1992. С. 148–153; Горностаев М.В. Генерал-губернатор Москвы Ф.В. Ростопчин: Страницы истории 1812 года. М., 2003.

 

[27] См.: Предтеченский А.В. Отражение войны 1812–1814 гг. в сознании современников // Исторические записки. 1950. Т. 31. С. 222–244.

 

[28] См.: Вертинский Н.С. Газета в России и СССР. М.; Л., 1931. С. 33–34.

 

[29] См.: Сводный каталог сериальных изданий России: (1801–1825). М., 1997. Т. 1. С. 189.

 

[30] Отечественная война 1812 г.: Энциклопедия. М., 2004. С. 628.

 

[31] Война 1812 года и русское общество («Осведомительные письма» тайной полиции) / Публ. С.Н. Искюля // Русско-французские культурные связи  в эпоху Просвещения: Материалы и исследования. М., 2001. С. 269.