Восприятие событий Отечественной войны 1812 г. российским простонародьем

Более или менее оперативную информацию о событиях предоставляла периодическая печать. В силу цензурных стеснений (несмотря на либеральный цензурный устав 1804 г.) она также почти не касалась актуальных тем, фактически не имела права выражать свою точку зрения на что бы то ни было. Ситуация в целом почти соответствовала словам Л.В. Дубельта о правах периодической печати, сказанным в разговоре с Ф.В. Булгариным в 1826 г.: «Театр, выставки, гостиные дворы, толкучки, трактиры, кондитерские – вот твоя область, а дальше ни шагу!»

В 1801–1806 гг. в России существовало всего 27 газет и журналов, к 1810 г. – 60, к 1824 г. – 67 (из них только 33 – на русском языке). Наиболее тиражными повременными изданиями в этот период были газета «Северная почта», имевшая в 1810 г. 1768 подписчиков, к 1816 г. – 2306 человек[28], журнал «Вестник Европы» с тиражом в 1200 экз. (1802 г.), к 1820 г. эта цифра упала до 1 тыс. экземпляров[29]. Пользовавшийся популярностью патриотический журнал С. Н. Глинки «Русский вестник» в 1811 г. имел всего 750 подписчиков (из них 300 в Москве)[30]. Остальные издания выходили микроскопическими тиражами. При Александре I наибольший тираж имела газета «Русский инвалид» – 4 тыс. экземпляров (1821 г.). В целом читающая аудитория российской периодической печати была очень малочисленной, однако, как уже говорилось, она оказывала опосредованное влияние на простонародье.

В российских деревнях 1812 г. газеты и журналы встречались, здесь грамотеи читали их в присутствии всего населения. Следует особо отметить, что доверие к печатному слову у тогдашних простолюдинов было огромным. В 1807–1812 гг. по политическим причинам правительство старательно скрывало свои противоречия с Францией, на страницах газет появлялись лишь краткие корреспонденции, сообщавшие, как правило, об успехах французов. Чрезвычайно ценное свидетельство о влиянии печати на простонародье содержится в секретном донесении начальника канцелярии Особого отдела Министерства полиции М.Я. фон Фока (от 15 мая 1812 г.): «люди непросвещенные, внутри Империи живущие, а особливо среднее сословие и простолюдины, привыкшие считать всё то, что напечатано, за неопровергаемую истину, приходят от того в уныние и слыша токмо о победах и завоеваниях Наполеона, все народы порабощающего, теряют дух бодрости, особливо в отдаленных городах и селениях, где каждый дьячок и грамотей есть светилом и каждая напечатанная строка Евангелием»[31].

Сведения предвоенной печати об успехах Наполеона вызвали панику среди российского населения, порожденные ими слухи, многократно все преувеличившие, убедили многих простолюдинов в том, что враг непобедим.

В период войны российские газеты и журналы помещали официальные известия из армии о ходе военных действий, письма, трофейные документы (редко), корреспонденции из разных мест, переводы иностранных статей. В публицистических статьях враг всячески унижался, часто грубым образом, проводилась идея о превосходстве всего русского над иностранным. В течение 1812 г. главным печатным источником информации о войне были летучие листки, издававшиеся при армии походной типографией и рассылавшиеся должностным лицам, тексты этих листков перепечатывались газетами и издавались в качестве приложений (часто в искаженном виде)[32]. Всего за июль – декабрь 1812 г. было выпущено около 80 таких листовок[33]. Они содержали поденные записи о передвижениях армии, военных столкновениях, потерях противника и трофеях (всегда сильно преувеличенные), с осени 1812 г. описывали бедственное положение французской армии.

Простому человеку было трудно вникнуть в текст многих листовок, изданных летом – в начале осени 1812 г., так как они содержали массу ничего не говорящих названий населенных пунктов, множество неизвестных ему имен. Листовки читались публично при большом скоплении народа. Д.И. Завалишин вспоминал, как губернатор Вологды читал известия о военных действиях, а народ слушал его и рыдал. Все, что можно было понять, так это то, что русская армия отступала, а с октября 1812 г. – наступала.

В Москве большой популярностью пользовались афишки Ф.В. Ростопчина, печатные обращения губернатора к жителям, написанные народным слогом, они очень напоминали болтовню подвыпившего Силы Андреевича Богатырева. Всего исследователями выявлены 57 московских «афишек», созданных в июле-декабре 1812 г., из них авторство 23 приписывают Ф. В. Ростопчину. Автор успокаивал и подбадривал жителей, уверяя их, что враг вот-вот будет разбит, глумился над французами, иногда пересказывал содержание официальных известий о военных действиях, приводил астрономические цифры о численности русских войск. Афиши пользовались известностью не только в Москве.

Уже с 1811 г. среди российского простонародья распространялись самые разнообразные слухи о грядущей войне с Наполеоном, среди массы нелепостей циркулировали вполне достоверные сведения о том, что России окажут помощь Англия и Швеция. Однако наибольшее влияние на тогдашних россиян оказали не политические новости, а знаменитая комета 1811 г., на которую стали обращать пристальнейшее внимание с августа. Вот что писал об этом Д.И. Завалишин, проживавший в то время в Твери: «Это было в августе и, следовательно, когда шли в церковь, то было еще очень светло. Но вот к концу всенощной, но ранее еще того времени, как народ расходится, сделалось на паперти у дверей церкви необычное движение. Люди как-то выходили и опять входили и, входя, как-то тяжело вздыхали и начинали усердно молиться. Пришло, наконец, время выходить из церкви, но первые выходившие остановились, и толпа сгустилась так, что нельзя было протиснуться через нее. И вот стоявшие позади, потеряв терпение, стали громко спрашивать: «Да что там такое? Отчего нейдут?» В ответ послышалось: «Звезда». Мало-помалу толпа, однако, рассеялась, так что и мы могли выйти чуть не позади всех и прямо против себя увидели знаменитую комету 1811 г.

На другой день еще до захождения солнца люди стали выходить на улицу и смотреть на то место, где вчера видели восхождение звезды. В сумерки наша площадь была почти вся уже запружена народом, так что не только экипажам проезжать, но и пешком проталкиваться было очень трудно. На месте вчерашнего появления звезды было, однако же, черное облако. При всем том народ не уходил, а упорствовал в ожидании. В других частях неба было ясно и появились уже небольшие звезды. Но вот едва пробило 9 часов, как облако как бы осело под горизонт, и вчерашняя звезда появилась в еще более грозном виде. Как бы по сигналу все сняли шапки и перекрестились. Послышались тяжелые, где подавленные, где громкие вздохи. Долго стояли в молчании. Но вот одна женщина впала в истерику, другие зарыдали, начался говор, затем громкие восклицания: «Верно, прогневался Господь на Россию», «Согрешили непутем, ну вот и дождались» и т. п. Начались сравнения: кто говорил, что хвост кометы это пучок розог, кто уподоблял метле, чтоб вымести всю неправду из России, и т. д. С тех пор народ толпился на улицах каждый вечер, а звезда становилась все грознее и грознее. Начались толки о преставлении света, о том, что Наполеон есть предреченный Антихрист, указанный прямо в апокалипсисе под именем Аполиона»[34].

Интересные сведения о комете 1811 г. записал современник Отечественной войны москвич Петр Кичеев (по «Annuaire pour l’an 1832»): свет от этой кометы в момент наивысшего напряжения равнялся 1/10 света полной луны, 15 октября 1811 г. комета приблизилась к Земле на минимальное расстояние (47 млн. лье), диаметр ее ядра составлял 1089 лье, а длина хвоста доходила до 41 млн. лье (172 млн. 200 тыс. верст). На небесном своде комета занимала до 23 градусов. Кичеев также отметил огромное впечатление, произведенное кометой на москвичей[35].

Неискушенный россиянин в 1812 г. был убеждён, что война – это кара Божия, следовательно, она не может зависеть от ухищрений дипломатов и воли отдельных лиц; следы ее приближения и ее ход он пытался разгадать по всевозможным знамениям (комета 1811 г., частые пожары и т. д.)[36]. В период войны россияне пытались найти ответы на все вопросы в наиболее почитаемом и авторитетном источнике – Библии[37]. Д. Завалишин вспоминал, как жители провинции приходили к людям, имевшим славянскую Библию, и спрашивали у них, что там написано о Бонапарте и о том, что он сделает с Россией, глубоко убежденные в том, что там всё это описано. В 1812 г. в народе получили чрезвычайное распространение всевозможные предсказания, откровения, описания знамений и т. д.

Наиболее подробные записи о реакции простонародья на нашествие оставил москвич А. Рязанцев: после известия об объявлении войны московский люд собрался на площади и стал рассуждать. Прежде всего единодушно было решено, что война – это кара Божия и следует усердно молиться, а один купец высказался, что он давно чуял что-то неладное: и каша у него в горшке неладно варилась, и домовой расшалился и кот Васька стал недобро глядеть. Стали усиленно распространяться небылицы о французах, вот один из них: «Французы, оставя христианскую веру, обратились в идолопоклонство, изобрели себе какого-то бога Умника и раболепно поклоняются ему, что этот чурбан Умник приказал им всем быть равными и свободными, запретил веровать в истинного Бога и не признавать никаких земных властей. Идолопоклонники, послушавшись своего истукана, возмутились, разграбили свои церкви и обратили их в увеселительные заведения, уничтожили гражданские законы и к довершению своих злодейств убили безвинного доброго, законного своего короля». Это описание Французской революции почти дословно совпадает с описанием Ф.В. Ростопчина из упомянутой книги «Мысли вслух на Красном Крыльце...», именно поэтому оно более или менее правдоподобно, здесь мы имеем дело с опосредованным влиянием его произведения, что подтверждает его значимость для формирования общественного мнения. Или: «Французы предались Антихристу, избрали себе в полководцы сына его Апполиона, волшебника, который по течению звезд определяет, предугадывает будущее, знает, когда начать и когда закончить войну, сверх того, имеет жену, колдунью, которая заговаривает огнестрельные орудия, противупоставляемые её мужу отчего французы и выходят победителями»[38]. Е.В. Новосильцева записала некоторые народные предания 1812 г., где рассказывалось, что французы боялись креста и т. д.[39] А. Рязанцев вспоминал, что летом 1812 г. от всего услышанного его «юное фантастическое воображение рисовало французов не людьми, а какими-то чудовищами с широкой пастью, огромными клыками, кровью налившимися глазами с медным лбом и железным телом, от которого, как от стены горох, отскакивают пули, а штыки и сабли ломаются, как лучины». В конце августа 1812 г. он ходил посмотреть на прибывшую в Москву группу военнопленных, чтобы убедиться «действительно ли неприятельские солдаты не походят на людей, но на страшных чудовищ?»[40]. Смотреть на пленных собралась чуть ли не вся Москва.

В описанных слухах хорошо прослеживается мировоззрение россиян – причудливая смесь языческих и христианских представлений. Языческий элемент, похоже, более силён. Нагляднее всего это подтверждает следующий пример: московский дворник объяснил причину смерти французских кавалеристов, убитых казаками, так: их домовой передушил, потому что они, ложась спать, Богу не молились[41]. А.Т. Болотов был убеждён, что большинство русских крестьян оставались язычниками. А.В. Никитенко, побывав летом 1839 г. в селе Тимоховка Могилевской губернии, записал в дневнике, что местные крестьяне ходят молиться богам и божкам[42].

Масла в огонь подливала официальная пропаганда, в 1812 г. Синод, как и до этого в 1807 г., послушно провозгласил Наполеона Антихристом; для пропаганды в армии профессор дерптского университета В. Гецель отправил М.Б. Барклаю де Толли статью, в которой доказывал, что Наполеон есть Антихрист, ее содержание он предлагал распространить среди солдат. Для французов это имело самые печальные последствия. Среди российского простонародья и солдат Великая армия в самом буквальном смысле воспринималась как армия дьявола. И.Н. Скобелев в «Солдатской переписке 1812 г.» называет Наполеона «чернокнижником Бунапартом», наполеоновских солдат – «колдунятами», описывая отступление наполеоновской армии, он пишет, что Наполеон рассчитал, когда отступать «по своим черным (т. е. колдовским – Л. А.) книгам».

В провинцию доходили многократно искаженные и совсем нелепые слухи, житель смоленской губернии Ф.И. Левицкий вспоминал: «Страшно было в Москве, а еще страшнее было в уездных городах и селах. Чего-чего не рассказывали в народе! Наслушаешься, бывало, этих толков, так ночью не заснешь»[43]. Многие жители были уверены, что французы... едят людей! Еще в 1807 г., когда Наполеон в первый раз был объявлен Синодом Антихристом, один пленный русский офицер просил французов, чтобы его подчиненных не ели[44]! Подобные нелепые утверждения основывались на примитивной контрреволюционной пропаганде, всячески изображавшей, что во Франции с 1793 г. наступил чуть ли не конец света[45]. Ф.В. Ростопчин в «Мыслях вслух...» утверждал, что французы в период революции жарили людей и ели[46]! Ф.Н. Глинка всерьез считал, что французы во время революции без всякой надобности «убили, сжарили и съели много своих мэров. Об этом не молчит их собственная история»[47]. Полковник М.М. Петров считал, что французы во время революции гильотинировали миллионы своих соотечественников[48]. Крестьянка Агафья Игнатьева села Вольти (Смоленская губерния) вспоминала, что в 1812 г. была уверена, что французы ее съедят (ей тогда было 9 лет), так считали все крестьянские дети[49]. Между тем французы (природные французы, а не их союзники) почти никогда не обижали детей и обращались с ними очень ласково. В ряде населенных пунктов о войне вообще ничего не знали. Это обуславливалось тем, что в 1812 г. на территории Белоруссии и центральной России (основной театр военных действий) абсолютное большинство селений располагались вдали от дорог, миграции населения были минимальными, многие села находились в непроходимой глуши, где никогда не ступала нога постороннего. В России начала XIX в. у основной массы населения не было решительно никакого опыта общения с иноземцами, на исконно русских территориях враг не появлялся в течение почти 200 лет, на что вполне справедливо указывал М.И. Кутузов в разговоре с французским послом Лористоном осенью 1812 г. Русские крестьяне жили замкнуто и традиционно, все новое было им решительно чуждо. Как видно из ряда воспоминаний, для многих жителей российской глубинки встреча с наполеоновским солдатом была событием более удивительным, чем встреча с инопланетянином для современного человека. Как мы показали выше, воображение крестьян подогревалось самыми чудовищными слухами о неприятеле, очень часто именно страх перед неприятелем как таковым заставлял их покидать свои жилища. Наполеоновский офицер итальянец Ч. Ложье в своём дневнике описывает занятие Великой армией Смоленска – местные жители большей частью бежали, те же, что остались, попрятались в церквях и усердно молились, надеясь, что святое место защитит их от неприятеля. Итальянские солдаты, вошедшие в церковь, желая раздать им еду, сами остолбенели от страха, когда находившиеся там стали издавать дикие крики ужаса, это был поистине животный страх[50].

В августе 1812 г. дьяконица из села Новый Двор (Смоленская губерния), увидев французских кавалеристов, лишилась чувств и долго не приходила в себя, её представили Наполеону, а она, дрожа, непрерывно крестилась и молилась, убеждённая, что французы – это вышедшие из ада черти[51]. Бывшая дворовая девка Н.Г. Купцова вспоминала, что упала в обморок, впервые увидев французского солдата в сентябре 1812 г., он ужасно перепугался за нее, привел в чувство, снабдил ее хлебом и мясом, после чего отпустил[52]. Трудно переоценить благородный поступок солдата, если учесть, что в сентябре 1812 г. даже для генералов Великой армии хлеб был лакомством[53]. Москвич Аполинарий Дмитриевич Сысоев, из купеческой семьи вспоминал о том, как отреагировали на французов его родственники 2 сентября 1812 г.: «Мать заплакала, бабушка чуть со стула не упала от страха, а дед побежал запирать ворота»[54]. Одна экзальтированная московская монахиня, завидев французов, бросилась в реку топиться – ее спас нырнувший за ней французский кавалерист[55].

Разумеется, не все представители простонародья воспринимали французов столь примитивно: старуха-крестьянка из села Старая Руса (80 верст от Москвы) не боялась французов, говоря: «Они меня, старуху, не тронут. Да и какая им корысть меня убивать? Ведь они тоже не звери какие»[56].

О том, насколько по-своему воспринимал народ войну 1812 г., рассказывает житель Смоленска Кузьма Егорович Шматиков, так он описывает штурм Смоленска в августе 1812 г.: «Не могу рассказать, в каком страхе мы были, ведь мы до тех пор и не предполагали, как это будут город брать. Ну, положим, мы были дети и около нас все женщины. Да иные мужчины не умнее нас рассуждали: они думали, что армии пойдут одна на другую кулачным боем. Многие взобрались на деревья, чтобы на это посмотреть»[57]. Комментарии здесь вообще излишни. Когда армия Наполеона вступала в Москву, толпы народу около двух часов (ровно столько вступали французские войска в столицу) спорили, шведы это или англичане, пришедшие к нам на помощь.

Обработав большой массив материалов, мы пришли к выводу, что поведение жителей центральной России в течение 1812 г. можно разделить на четыре основных типа: 1) паника; 2) совершенное спокойствие и высокомерные шапкозакидательские настроения; 3) стремление сбросить с себя крепостное иго, надежда на помощь Бонапарта; 4) абсолютное неведение или безразличие. Высокомерные настроения, убежденность в абсолютном превосходстве над врагом были чрезвычайно распространены в народной среде, особенно на территориях, не подвергшихся нашествию. Подобные настроения были даже у наиболее образованных слоев населения, сам главнокомандующий 2-й Западной армией П.И. Багратион был глубоко убежден в том, что французов разобьют моментально, 8 июня 1812 г. он написал царю, умоляя его дозволить русским наступать и самим вторгнуться в Польшу[58], в июле он призывал Барклая наступать со словами: «Ей-богу, шапками его закидаем!»[59]. Друг Багратиона Ф.В. Ростопчин в своих воспоминаниях признавал, что Багратион был человеком недалеким и, если бы ему доверили командование, он, без сомнения, погубил бы армию.