Внешнеполитическая деятельность в условиях новой политической ситуации в 1990 культура в современной Россиии

Внешнеполитическая  деятельность в условиях новой политической ситуации в 1990 культура в современной  россиии

Введение.

Внешняя политика независимой Российской Федерации, официально ведущая свой отчет с декабря 1991 г., была внутренне противоречива. Она определялась борьбой различных группировок внутри самой России, каждая из которых имела свои интересы и идеологию, свою модель самоопределения новой России в изменившемся мире. Вначале появилась реальная возможность преодолеть негативное наследие прошлого, накопившееся со времен как Российской империи, так и Советского Союза, и выработать новый перспективный стратегический курс. Этого требовали изменившиеся реалии. Но новая эффективная концепция внешней политики посткоммунистической России, направленная на вхождение в мировое сообщество демократических государств, так и не родилась. Политика, приносимая в жертву внутриполитической борьбе, носила в основном «реактивный» и запаздывающий характер. Эти общие недостатки, а также внутренняя борьба между различными группировками внутри правящего класса, включая и непосредственное окружение первого президента РФСР Бориса Ельцина, проявляли себя на протяжении всех десяти последующих лет.

Оценивая период становления дипломатии независимой посткоммунистической России, а также соотношение традиционных и новаторских элементов в этой весьма специфической области деятельности, министр иностранных дел РФ в 1998–2004  гг. И.С. Иванов писал: «Даже в условиях такой глубокой трансформации, которую пережила Россия в конце XX века, сам факт включения государства в систему международных отношений предполагает определенный набор базовых внешнеполитических установок, определяющих его место и долгосрочные интересы в мировой политике. Эти установки, конечно же, отражают позицию господствующих на данном историческом отрезке времени политических сил. Вместе с тем они, как правило, опираются на объективные особенности исторического развития страны, ее экономики, культуры, геополитического положения. Именно эти факторы составляют некую «константу» внешнеполитического курса государства, в наименьшей степени подверженную воздействию внутриполитической и международной конъюнктуры».

Распад советской политической системы произошел столь внезапно и стремительно, что ни государственное руководство, ни, тем более, российское общество не имели и не могли иметь в тот момент полного представления о дальнейших путях развития страны, в том числе - о ее внешнеполитических приоритетах.

Основная часть.

Создание Российской Федерации сопровождалось эйфорией по поводу международных перспектив нового самостоятельного государства. У большинства российских лидеров и населения существовала уверенность в том, что по мере демократизации страна успешно интегрируется в сообщество цивилизованных государств, объединяемых понятиями Запада или «общеевропейского дома». Ожидалась и массированная экономическая помощь в рамках нового «плана Маршалла». Запад, в свою очередь, рассчитывал на быструю трансформацию России в развитую демократию с процветающей рыночной экономикой, занимающую солидарную с ним позицию по основным вопросам международной политики.

Министр иностранных дел РФ А. В. Козырев, которому Президент Б. Н. Ельцин предоставил большую свободу деятельности, так определял свою первоначальную доктрину: «Ориентация на высокоразвитые демократические страны и вхождение в их клуб — именно и только в этот клуб — на равных, достойно, со своим собственным лицом. В этом вся концепция». Российскую политику начала 1990-х гг. отличал очевидный американоцентризм. Даже мысль о существовании «единственной сверхдержавы» отвергалась.

В системе внешнеполитических приоритетов России до конца 1993 г. на первом месте, по замыслу Козырева, неизбежно оказывался «выход на зрелые партнерские, а в перспективе и на союзнические отношения со странами, которые мы условно называем Западом». Именно с ними связывалась возможность мобилизации международной поддержки российских экономических реформ. На втором месте фигурировала задача «создания пояса добрососедства по периметру российских границ». В этом контексте рассматривалось СНГ, где Козырев не исключал «взвешенного применения экономической и военной силы». В отношении бывших союзников ставилась задача — «предотвратить превращение Восточной Европы в своего рода буферный пояс, изолирующий нас от Запада». Наконец, важными объявлялись также отношения со странами третьего мира, развиваемые на основе взаимной выгоды и без идеологических догм. Эти приоритеты были закреплены в принятых 28 апреля 1993 г. «Основах концепции внешней политики России» — весьма многословном (в длинном списке приоритетов значилась даже Океания) и неконкретном документе, о котором в дальнейшем МИД почти не упоминал.

Поначалу внешнеполитический курс Ельцина — Козырева пользовался осязаемой общественной поддержкой. Имидж Запада в России был привлекательным, да и первые последствия реализации российской политики были во многом позитивными. У страны впервые в истории не оказалось непосредственных врагов. С заключением масштабных соглашений о контроле над вооружениями — от сокращения обычных вооружений по Договору ОВСЕ до уничтожения ракет средней дальности и уменьшения сил сдерживания в соответствии с договором СНВ-2 — были заложены основы стратегической стабильности.

Российско-американское сотрудничество помогло превратить Украину, Беларусь и Казахстан в страны, свободные от ядерного оружия.

Но вскоре появилось и разочарование от «доктрины Козырева», которая могла быть реализована лишь при наличии у Запада желания действительно оказать экономическую помощь и интегрировать Россию в западные структуры. Ничего подобного не наблюдалось. Любая активность РФ в СНГ стала рассматриваться как проявление «неоимпериализма». Нарастала асимметрия экономических, политических, военных и иных возможностей между западными странами и Россией. Слабеющая страна в состоянии политического хаоса и свободного падения экономики не могла рассчитывать на то, что ее озабоченности будут приниматься во внимание в первоочередном порядке.

Уже в 1993 г. уязвимость политики Козырева стала очевидной. Серьезнейший удар по ней был нанесен открывшейся перспективой расширения НАТО вопреки многочисленным заверениям, данным западными лидерами еще М. С. Горбачеву, что этого никогда не произойдет. Американоцентризм не улучшал отношения с Западом, но закрывал многие другие дипломатические направления — в том числе в Азии и в мусульманском мире. Внутри страны Козырев не стремился к созданию даже видимости консенсуса вокруг внешнеполитического курса, а сознательно заострял идеологическое измерение своей политики, объявляя своих критиков «красно-коричневыми». Его курс стал ассоциироваться с узким идейным течением, терявшим позиции внутри страны.

Неудовлетворенность развитием отношений с Западом и желание быть на гребне поднимавшейся патриотической и националистической волны заставили Ельцина сменить тональность российской дипломатии. Система внешнеполитических приоритетов претерпела изменения: в 1994 г. о вступлении в «западный клуб» речь уже не шла. На первый план выдвинулись проблемы глобальной безопасности, контроля над вооружениями, диалог с США по этим вопросам. Высоко стояли вопросы развития экономических связей, проведения миротворческих операций и защиты прав человека. В числе двух-трех приоритетных внешнеполитических проблем все чаще называлось укрепление СНГ. При этом Козырев усиленно искал альтернативу расширению НАТО, предлагая «далеко идущие инициативы формирования новой Европы, включая расширение ССАС за счет нейтральных государств Европы, а также по представлению странам Центральной Европы перекрестных гарантий безопасности со стороны России и ряда наших западноевропейских партнеров». Однако всякий раз слова, усилия, демарши Козырева опровергались реальностью, одна «принципиальная позиция» сдавалась за другой. Результатом данного обстоятельства явился укоренившийся стереотип восприятия России как страны, которая постоянно недовольна и обижена решениями Запада, но при этом готова разменять свои вчерашние «твердые позиции» по стратегическим вопросам при появлении каких-то новых внешне выгодных перспектив (например, кредитов МВФ).

Разочарование в результатах партнерства с Западом нашло косвенное отражение в принятии в сентябре 1995 г. Указом Президента «Стратегического курса России с государствами-участниками Содружества Независимых Государств», где утверждался приоритетный характер именно этого направления внешней политики. Главными целями становились создание жесткого интеграционного объединения, превращающегося во влиятельного субъекта мировой политики и экономики, сохранение пространства бывшего СССР в качестве зоны особых интересов России.

Весь 1995 г. Козырев продержался только на поддержке Ельцина, которая явно слабела. Особенно болезненно Президент отреагировал на начатые министром по собственной инициативе консультации с администрацией США об условиях расширения НАТО, которые Ельцин воспринял как завуалированное согласие своего министра на такие планы. Последний раз глава государства публично выразил недовольство Козыревым в сентябре 1995 г. после натовских бомбардировок в Боснии и Герцеговине.

На выборах в Государственную Думу в декабре 1995 г. большинство завоевали коммунисты и их союзники, сделавшие тему «отступления России» (наряду с провалами в экономике) одной из центральных в своей кампании. В преддверии президентских выборов 1996 г. Президент Б. Н. Ельцин передал МИД в руки многоопытного ученого и политика, до этого возглавлявшего СВР, — Е. М. Примакова, что позволило надежно прикрыть предвыборный внешнеполитический фронт.

Примаков, имевший сложившуюся систему взглядов на мир, весьма критически отзывался о политике своего предшественника: «После распада СССР на этапе утверждения Российской Федерации в качестве самостоятельного государства какое-то время имела место модель «ведомой страны» — такой курс в то время проповедовался руководителем МИДа, который заявлял, что мир делится на цивилизованную часть и «шпану», а России после проигрыша в холодной войне следует войти в «клуб цивилизованных государств» и подчиниться правилам этого клуба, которым верховодят Соединенные Штаты... Модель ведомой страны неприемлема для России». В противовес Примаков фактически провозгласил собственную доктрину, хотя и не оформленную в виде отдельного документа. Она основывалась на четырех основных постулатах.

Первый — приоритет российских интересов и отказ от роли  «младшего партнера» в отношениях с США и Западом в целом, не допуская при этом обострения отношений. Выступая против появления новых разделительных линий в Европе, Примаков попытался занять жестко «негативную позицию в отношении расширения НАТО на пространство бывшего и уже распавшегося Варшавского Договора и попыток превратить Североатлантический альянс — далеко не универсальный по своему составу — в ось новой мировой системы».

Второй постулат — установление многополярного мира, многовекторность внешней политики и проведение в ряде острых международных вопросов линии, альтернативной позиции США: «Сегодня действительно можно считать, что в мире есть одна супердержава, но мы не должны закрывать глаза на процессы, идущие в других частях мира». Отсюда перенос акцентов на развитие отношений со странами Западной Европы, стремящихся к собственной внешнеполитической идентичности, попытки создания «оси Москва — Пекин — Дели», независимая линия в отношении Ирана, Ирака, Югославии.

Третий постулат — продолжение интеграции России в глобализирующийся мир. Выступая на Всемирном экономическом форуме в Давосе в 1998 г., Примаков заявил: «Мы не предпринимали и не собираемся предпринимать никаких шагов, которые экономически изолируют Россию в международном плане». Наконец, весьма революционными были перемены, которые Примаков привнес в политику на постсоветском пространстве. Отказавшись от попыток превратить Содружество в полноценное интеграционное объединение, Москва начала реализацию идеи развития СНГ «на разных скоростях» и формирования «интеграционного ядра» в лице государств, готовых выйти на более высокую планку сотрудничества.

«Доктрина Примакова» лежала в основе внешней политики на протяжении практически всех четырех лет второго срока президентства Ельцина — и когда Примаков был министром иностранных дел, и после того, как он в сентябре 1998 г. возглавил правительство и его сменил в МИДе И. С. Иванов.

Главным препятствием в реализации «доктрины Примакова» оставалась общая для российской внешней политики после холодной войны дилемма — несоответствие заявленных целей имеющимся ресурсам. Наибольших, хотя и ограниченных результатов удалось достичь на интеграционном направлении. Именно в годы Примакова Россия получила членский билет в Парижский клуб, вступила в АТЭС, был ратифицирован Договор о партнерстве и сотрудничестве между Россией и Европейским союзом, подписан Основополагающий акт Россия — НАТО. В 1996 г. было создано Сообщество Белоруссии и России (позднее трансформировавшееся в Союз), заключено Соглашение об углублении интеграции в экономической и гуманитарной областях между странами «ядра СНГ».

На других направлениях успехи были менее очевидными. «Доктрина Примакова» прошла испытание на прочность трижды — во время борьбы по поводу расширения НАТО в 1996- 1997 гг., иракского кризиса конца 1997 — начала 1998 гг. и в период войны против Югославии весной 1999 г. И практически в каждом случае России пришлось отступить, удовлетворившись символическими компенсациями.

У России не оказалось сколько-нибудь разумной возможности бросить вызов объединенному Западу. Прекращение контактов с ним приводило бы к растущей изоляции России, что было крайне нежелательно, особенно учитывая постоянно увеличивавшуюся зависимость экономической политики Ельцина (вплоть до финансового краха в августе 1998 г.) от кредитов западных финансовых структур. К концу 1990-х гг. стало очевидно: и на глобальном уровне Россия не в состоянии противопоставить что-либо существенное расширению НАТО. Идея треугольника Москва — Пекин — Дели не материализовалась. Ельцин по состоянию здоровья так и не сумел осуществить многократно откладывавшийся визит в Индию, а стратегическое партнерство с Китаем, хоть и заметно продвинулось вперед, по-прежнему ограничивалось узким кругом вопросов, которые не угрожали особым отношениям Пекина с Вашингтоном. Расчеты на движение Евросоюза к собственной внешнеполитической идентичности оказались явно преувеличенными или преждевременными.