Усадьба Рай и ее обитатели

Практическая работа

на тему: «Усадьба Рай и ее обитатели»

Выполнил:

Руководитель:

Смоленск 2011 г.

План

Вонляряские

Ромейко-Гурко

Рай

Усадьба

Казанская церковь

Источники

Вонлярлярские

Вонлярлярские – шляхтичи немецкого происхождения; по семейным преданиям – потомки рыцарей из местечка Ляр под Баден-Баденом. Родоначальником, давшим своим потомкам фамилию Вонляр-Лярских, был Якуб (Яков) Вонляр (Von Lar), причисленный к польской шляхте и получивший в дополнение к родовому «фон Ляр» – польское Лярский. Он был смоленским «будовничим» (архитектором строительных укреплений) и получил от Владислава IV имения в Смоленском повете. Сыновья его, как и внуки, после взятия Смоленска русскими войсками во главе с Алексеем Михайловичем в 1654 г. поступили в русское подданство и стали писаться Вонляр-Лярскими, затем Вонлярлярскими.

Одним из этих внуков был Константин Петрович, который в 1680-е годы стал генерал-майором и командиром полка Смоленской шляхты. По переписным книгам Смоленского уезда 1672 года за ним и за его братом в Ивановском, Ельнинском, Щуцком, Бережнянском, Свадицком и Катынском станах состояло 150 сел, деревень, пустошей и селищ, то есть братья Вонлялярские были богатейшими помещиками того времени.
Из документов начала XVIII века известно, что на земле генерала Константина (в селе Стабна) добывалась высококачественная глина, а также обжигался кирпич для ремонта крепостных стен и строительства Вознесенского монастыря в Смоленске (продолжая дело, начатое еще Якубом). У Константина, умершего в 1691 году, было четверо сыновей, ставших стольниками Петра I – Богдан, Федор, Иван и Яков, и одна дочь Софья (в замужестве за Денисом Михайловичем Потемкиным).
Сыновья Константина тоже занимали высокие должности в полку Смоленской шляхты и имели звание стольников.
В смоленском архиве хранится разветвленное родословное «древо», идущее от Константина и его четырех сыновей-стольников. Вонлярлярские расселились по нескольким губерниям и были внесены в VI часть родословной книги не только Смоленской, но и Калужской, Курской, Нижегородской и Петербургской губерний. Фамилия получила известность благодаря многим представителям этого рода (с достаточно разной репутацией). В целом род пока недостаточно изучен. Поэтому мы остановимся только на одной ветви – идущей от Константина до владельцев усадеб Рай и Вонлярово.
Правнук Константина, Александр Васильевич Вонлярлярский (1776-1853), был участником нескольких походов Суворова и, выйдя в отставку по ранению в 1797 году в чине подпоручика, занялся обустройством будущего родового гнезда с удивительным названием – Рай. Название это, по мнению смоленских краеведов, дано самим основателем. Предшествующего они не упоминают, и мы его не знаем.

Братья Вонлярлярские были своими в этом кругу. Причудливость характеров отмечалась у обоих. Но если старший имел возможность фантазию и творческий потенциал проявлять в деле отцов, то таланты младшего, Василия Александровича, как бы укладывались в так называемый «джентльменский набор» умений и знаний этого круга: музицирование, рисование, лепка, блеск остроумия, талант общения и т. п.

Василий Александрович реализовал все эти увлечения, доведя их до профессионального уровня: и музыку, и рисование, и лепку. Но, будучи необычайно интересным рассказчиком; к профессиональной литературе он подошел лишь за три года до смерти. И даже начав издаваться и став популярным, он признавал в себе только талант рассказчика. И это вряд ли было позерством, как расценил его отказ печататься в петербургском «Современнике» Панаев. Слишком высок был уровень современной ему литературы. Это оставалось как бы развлечением; творчество его, хотя уже и напечатанное, предназначалось все-таки прежде всего «для друзей». Когда со временем уход в литературу потребовал уединения, все же по-прежнему живое признание аудиторией ему было чрезвычайно важно. То самое чванство и спесь, которые были свойственны прежним Вонлярлярским, проявились в какой-то степени и у самого скромного из них – в том, что он как бы «переступил» через себя, печатаясь «за деньги» (и это уже после смерти Пушкина!). Иронизируя над этим, Панаев приводит образное выражение одного из своих героев, подчеркивающее его великосветскость: «Я, правда, беру деньги за мои сочинения, но отдаю их камердинеру...»

Жизнь Василия Александровича отмечена поиском себя, своего места. Военная служба его не привлекла. Как писал он сам,

Стыдясь с затупленным мечом

Ходить пред фрунтом журавлем,

Он бросил службу...

К тому же и здоровье было слабым: и физическое, и психическое (мучили депрессии). Поводом к заграничным путешествиям было лечение, а плодом их стали приключения путешественника, которые он сам искал, испытывая необычайный интерес к изучению характеров. Этакий светский лев, участник раутов и спектаклей, он накопил множество впечатлений, наблюдений и типажей. Материалом была и усадебная жизнь. Интерес к разного рода «чудакам» был всегда. В домашних стихах он вспоминает о жизни с братом в семейных владениях, но почему-то, при наличии роскошной усадьбы, во «флигеле кривом»:

Там у нас на чистом поле

Флигель выстроен кривой

С крышей дорной и трубой.

И в том флигеле на воле

Беспрепятственно толпой

Бродят гончие, борзые,

Бабы грязные, слепые,

Ткач, крестьянин с бородой,

Мещанин, кузнец смоленский,

Поп расстриженный, дьячок

И с улыбкой деревенской

Новосельский мужичок...

И далее:

Где же Суслов – бич соседей,

Где Полушкин – ростовщик,

Где среди волков, медведей,

Как луна сияет лик

Белоглазого, шального,

Где здоровье пьет Гольцова

Вечно пьяный отец Глеб,

Где на глине всякий хлеб

Сам девятеро родится,

Жить где вовсе не годится,

Там-то именно, друзья,

Обитаем брат и я.

Но слова о том, что «жить там вовсе не годится», опровергают следующие строки:

Ранней, утренней порою,

Только солнце за горою

Золотистый луч покажет

И кровавою рукою

Мрачных елей стройный рой

Кровью маковки помажет,

Мы на тройке удалой

Мчимся бодро в лес дремучий ...

А в 1836 году сын историографа Карамзина слышал из уст самого двадцатидвухлетнего Василия Александровича, за год до его отставки, что тот преждевременно состарился и морально и физически «вследствие особых обстоятельств». По данным Ильина-Томича, вскоре он вышел в отставку и женился по любви. По преданию же семьи, подтвержденному домашним рассказом «Две ночи», сохранившимся в семье, женитьба состоялась в 1834 году, т. е. сразу же по окончании школы. «Мне было двадцать лет, а ей семнадцать». Это пересказ событий двух ночей: одна из периода «медового» месяца, проведенного в Парголово, а вторая уже в Раю, спустя ровно год, у постели умирающей в родах восемнадцатилетней жены, что и стало «особыми обстоятельствами». Ночь счастья описывается как необычайное слияние душ в восприятии импровизированного музыкального вечера. Этот рассказ отличается от других произведений (отмеченных мягким юмором); это – своего рода дневниковые записи.

Женой Василия Александровича была Александра Карловна Фридебург (1817-1835), дочь статского советника, основателя и директора первой в Петербурге детской больницы. В семье этот брак считали женитьбой на «бедной красавице». Статус дочери столь уважаемого отца был почему-то недостаточен, но красота ее была всеми признана. А предсмертные слова ее «Не забывай меня, друг мой» дошли до праправнуков. Ее фотографии с Василием Александровичем имеются в музеях Лермонтова в Пятигорске и Москве. Потеря любимой, такая ранняя и трагическая, усугубила душевную неустроенность. Своей семьи у Василия Александровича больше не было. Семейным домом остался дом родителей, где росла и его дочь.

Несмотря на широкий круг общения, внутренне он был одинок и оставался как бы комментатором всего увиденного и услышанного. Эти комментарии присутствовали и в художественных образах рисунков, длительно сохранявшихся в семье. Это по сути – бытописание усадебной жизни в домашнем альбоме, слегка шаржированное. Здесь все были узнаваемы: и родственники, и соседи-помещики, и кучер, и егерь. Была ирония к проявлению чужих причуд (как разновидность характеров), была и самоирония. Он и себя изображал этаким благополучным хозяином с большой семьей и кучей детей, т. е. таким, каким он мог быть, но не стал. Фантазировал он, бывало, и в устных рассказах, так что трудно было судить, происходили ли описываемые события на самом деле.

В.А. Вонлярлярский умер 38 лет от роду в Смоленске 11 января 1853 г. (по новому стилю). Похоронен он в имении Рай, как указано в некрологе: «Где колыбель назначалась ему могилою». А кто-то из близких друзей, пожелавший остаться анонимным, дал писателю такую посмертную характеристику: «Он был благороден, добр без границ, может быть, слишком добр и доверчив». Таким и помнился он в семье, где 70 лет сохранялся его кабинет.

Ромейко-Гурко

Отец пережил сына на один год. И дочь, воспитывавшаяся с рождения без матери, в 17 лет осталась сиротой и, по воспоминаниям семьи, почему-то бедной – притом, что Рай остался ей в наследство. (По-видимому, активная деятельность ее дяди сказалась и на благополучии семьи в целом). Этой сиротой была Софья Васильевна Вонлярлярская (1835-1869(?)). В 23 года она вышла замуж за 35-летнего Александра Леонтьевича Ромейко-Гурко, не уступавшего ей знатностью рода и достаточно состоятельного помещика.

Бедность Софьи была относительной, перед отменой крепостного права Софья Васильевна Вонлярлярская владела селом Рай с 6 деревнями, в котором было 179 душ мужского пола крестьян и 10 дворовых. Александр Леонтьевич остался в памяти семьи как муж Софьи Васильевны Вонлярлярской (его первой жены). Эта изящная молоденькая женщина оказалась генетическим звеном, передавшим потомкам причудливость характера своего отца, его романтизм, юмор и способность устного рассказчика, проявлявшиеся в разной степени у всех: у кого штрихами, у кого – новеллами. Дом остался усадьбой Софьи Васильевны, но самой ее, увы, там не было. Она, как и мать ее, умерла в родах (но уже при рождении шестого ребенка, в 1869 г., оставив пятерых малолетних детей). Однако усадьба хранила память и об отце ее, и о ней самой. Копиями с одной фотографии Софьи Васильевны был усыпан весь дом, и эти фотографии оказались у всех потомков. Наверное, это заслуга Александра Леонтьевича.

Второй женой Александра Леонтьевича Ромейко-Гурко была Наталья Сергеевна Полторацкая, дочь Сергея Дмитриевича Полторацкого (из имения Авчурино Калужской губернии). Своим имением он считал Петровское в Калужской губернии, которое благоустраивал, состоя уже во втором браке, в 90-е годы XIX в., живя в Калуге. О том, каков был дом в Петровском по стилю жизни, сказать трудно, но, судя по сохранившейся фотографии, был очень достойный, большой, окруженный парком. Петровское и Пушкино находились в Тарусском уезде Калужской губернии (ныне Ферзиковский район Калужской области; помещичий дом там не сохранился). Но в Раю Александр Леонтьевич также бывал до последних лет своей жизни и был там похоронен согласно его воле (в 1906 году).

Дети от первого брака: Александр (25.10.1859), Софья (1860), Варвара (1861), Мария (1863), Николай (24.05.1866). Дети от второго брака: Александра (1873), Владимир (7.01.1875). В 1880 году сын Николай состоял воспитанником-пансионером в Полоцкой военной гимназии, прочие были при отце. Адрес в Смоленске: Никольская улица, дом Краузе.

Александру Леонтьевичу суждено было прослыть не только сыном и племянником генералов, мужем дочерей литераторов, но и отцом инженера-изобретателя, получившего известность еще при жизни отца. Это был младший сын от первого брака, уже упоминавшийся Николай Александрович Ромейко-Гурко (1866-1923). Он родился в Оршанском уезде Могилевской губернии. Учился в Полоцкой военной гимназии и во II Московском кадетском корпусе, а высшее техническое образование получил в Московском техническом училище, которое закончил в 1891 году, и далее – в Льежском (Бельгия) университете, технический факультет которого закончил в 1897 году со званием инженера-электрика. До 1900 г. он служил на Московско-Курской и затем на Николаевской железных дорогах (почти до 1920 года).

Своей семьи у Николая Александровича не было. Последние годы он жил на частной квартире вблизи МВТУ на Хапиловке, (ныне ул. Почтовая), страшно нуждаясь, опекаемый и любимый такими же голодранцами студентами-племянниками и их друзьями. Этими племянниками были дети его брата Александра Александровича Ромейко-Гурко.

Александр Александрович был юристом по образованию. С 1900 года он – земский начальник в Смоленском уезде, много сделавший для развития просвещения и здравоохранения. За четыре года его работы были открыты земские школы в 18 населенных пунктах уезда, в том числе и в Раю (1902 г.), построены и оборудованы семь больниц и медицинских пунктов. Он был почетным попечителем комитета общества народной трезвости, возглавлял Смоленский отдел Российского общества садоводов [данные краеведов Смоленска]. По воспоминаниям семьи, все, что касалось садоводства в Раю, было безупречным и первосортным. Нигде нельзя было ни купить, ни привезти сюда ничего, что было бы достойным сравнения с Райскими плодами. Цветы в Раю были традиционными для средней полосы, но необыкновенными. В отличие от Вонлярово, где преобладал «западный стиль», в Раю сохранялась первозданность, клумбы создавались как естественные цветники с большим количеством полевых цветов. Эта сторона увлечений отца передалась только старшей дочери.

Александр Александрович привез в Рай из Петербурга (где окончил юридический факультет университета) молодую жену, выпускницу Высших женских курсов, Марию Михайловну Гедда (1870-1919), которой суждено было после смерти мужа в 1904 году, оставшись с пятью малолетними детьми, стать последней владелицей Рая. Александр Александрович умер в Петербурге (от заражения крови вследствие рожи), куда выехал по делам, и был перевезен в Смоленск в цинковом гробу. Земского начальника хоронили очень уважительно, гроб пронесли на руках от города до Рая семь верст.

Три дочери Александра Леонтьевича (сестры Николая и Александра) были одинокими. Две из них стали педагогами: Софья Александровна (род. в 1860 г.) и Варвара Александровна (род. в 1861 г.), начальница II женской гимназии в Смоленске до 1914 года. Мария Александровна (род. в 1863 г.) была среди приветствовавших от общества Красного Креста Императора Николая II, приезжавшего в Смоленск в июле 1912 года на торжества по случаю 100-летия Смоленского сражения. (Это подтверждает фотопленка, хранящаяся в Смоленском краеведческом музее). Все три сестры умерли между 1917 и 1919 гг.