Современные российские дискуссии о князе Александре Невском

Первый путь предполагает, во-первых, привлечение всей совокупности исторических источников, в которых так или  иначе нашли отображения свидетельства  очевидцев и современников князя. При этом историк-профессионал должен руководствоваться рядом правил, соблюдение которых позволит накопить достоверную информацию об интересующей нас личности и создать научную реконструкцию его, так сказать, исторического облика. Прежде всего, речь должна идти об общей характеристике каждого из этих источников.

Так, скажем, житийная повесть о  святом благоверном князе, очевидно, была призвана выполнять совершенно иные социальные функции, нежели летописные рассказы о нем. Поэтому странно  читать, что «содержанием жития является краткое изложение основных, с точки зрения автора, эпизодов из его жизни, которые позволяют воссоздать героический образ князя, сохранившийся в памяти современников, — князя-воина, доблестного полководца и умного политика»¹⁷. Или, скажем, такую характеристику: «В житии Александра Невского… главным образом представлены эпизоды, которые говорят о нем, как о непобедимом князе-полководце, известном всюду своими военными подвигами, и как о замечательном политике»¹⁸. Агиографические произведения никогда не составлялись с целью прославления героических полководцев или талантливых политиков. Известно, что жития писались по определенным канонам, для доказательства и прославления святости своих персонажей. Достаточно открыть любую богословскую энциклопедию, чтобы понять: житие святого — это не столько его биография, сколько описание его пути к спасению, типа его святости. Поэтому набор стандартных мотивов отражает тот путь спасения, который проложен данным святым. Житие абстрагирует эту схему спасения, и поэтому само описание жизни делается обобщенно-типическим.

Другими словами, уже общая характеристика источника дает возможность определить тот фильтр, сквозь который автор  этого источника отбирал и  освещал информацию о своем персонаже  и связанных с ним событий. Не учитывать этого фильтра нельзя. В противном случае историк рискует принять тот или иной штамп, топос или художественный образ, метафору за описание того, «как это было на самом деле». Что, собственно, и происходит при так называемом потребительском отношении к источнику.

Однако общей характеристики источника  недостаточно для квалифицированной  работы с заключенной в нем  ретроспективной информацией. Дело в том, что сама эта информация сложна по своей структуре. В самом  общем виде она включает верифицированные сведения (которые могут быть проверены показаниями других независимых источников), уникальные данные (которые проверить можно, только исходя из общих соображений) и, наконец, повторяющиеся известия (прямые или косвенные цитаты из других произведений). Каждый вид информации имеет свою специфику и играет (точнее, должен играть) разную роль в исторических реконструкциях и характеристиках.

Так, верифицируемая информация составляет (или, лучше сказать, должна составлять) основу исторических построений. Это костяк научных исторических реконструкций. Уникальная информация должна в них использоваться очень осторожно, с непременной оговоркой, что эти сведения не могут быть проверены, а потому не доказаны. Наконец, то, что мы называем цитатами, безусловно должно быть исключено из рассмотрения как информация о реальном ходе событий. В то же время цитаты не должны полностью исключаться из исторического построения, как это обычно делается¹⁹. Такая повторяющаяся информация может (и должна) играть чрезвычайно важную роль в качестве непосредственного свидетельства о том, как оценивалось, характеризовалось то или иное лицо, то или иное событие автором источника (и, соответственно, его «актуальными» читателями)²⁰.

При обращении к немногочисленным источникам, повествующим о князе Александре Ярославиче, оказывается, что значительная часть информации об Александре, его деятельности и победах — не что иное, как уникальная или повторяющаяся информация. Еще в середине прошлого века было установлено, что, скажем, в житии Александра Невского имеются многочисленные литературные реминисценции из «Александрии», Троянской притчи, Девгениева деяния и Истории Иудейской войны Иосифа Флавия²¹. Это открытие вызвало довольно жесткую реакцию Н.В. Водовозова. «Неподдельная искренность чувств, которыми пронизана вся “Повесть”, свидетельствует о том, что автор его не заимствовал готовых выражений ни из Александрии, ни из Девгениева деяния, ни из Иосифа Флавия, но как истинный патриот и сын своего народа кровью своего сердца описывал и горестные и славные события русской жизни тех лет. Если Александр Ярославич поразил копьем в лицо Биргера в Невской битве, то об этом знали все современники, и Девгениево деяние тут не при чем. Если шесть русских героев прославили свои имена воинскими подвигами в той же битве, то при чем здесь библейская история или повесть Иосифа Флавия? Ведь имена “храбрых” в “Повести” не вымышлены», — писал он²². В ответ на это Д.С. Лихачев возразил: «Не надо быть литературоведом, чтобы знать, что нельзя “просто описывать события” да еще в художественном произведении, не придерживаясь определенного художественного метода, и что литературная традиция в той или иной мере свойственна всем литературным произведениям, а отчасти и нелитературным… Действительность чрезвычайно многообразна, фактов много, а художественное обобщение отбирает эти факты в духе своего художественного метода и в духе своей литературной традиции. Литературная традиция и исторические факты не находятся в контрадиции»²³.

Во всяком случае, нельзя оставлять без внимания, к примеру, то, что не только Александр, согласно житийной повести, во время Невской битвы «самому королю възложи печать на лице острымь своимь копиемь»²⁴, но и псковский князь Довмонт во время Раковорской битвы 1268 г. при столкновении с «местером земля Ризскиа»  «самого… местера раниша по лицю»²⁵, что не только Александр, но и Довмонт выступили против врага «не дождавъ полковъ новъгородцких, с малою дружиною», а сражение под Раковором завершается — как и битва на Чудском озере — преследованием врага «на семи верстъ»²⁶. Видимо, все эти детали не могут рассматриваться как достоверные описания того, как именно происходили упомянутые столкновения (если только описание одного из них не стало протографом другого). Зато они, несомненно, несут какую-то существенную для древнерусского книжника и читателя  информацию (скорее всего, аксиологическую) о столкновениях с немецкими и шведскими рыцарями. Пока, правда, неясно, какую.

Если же спорящие стороны не учитывают  все такие «нюансы», — споры  выходят за рамки собственно науки и перемещаются в сферу политики и идеологии. В научных спорах, как известно, все решают аргументы, коими в исторической науке являются сведения источников. В политике же и в идеологии противостоят позиции, основывающиеся, зачастую, на соображениях целесообразности и «здравого смысла». Беда, правда, в том, что у каждой из сторон при этом свои цели, а отсюда и свои представления о том, что является целесообразным. Да и «здравый смысл» у них сплошь и рядом разный. А потому такие — вненаучные — дискуссии не могут иметь завершения. Их цель иная, пропагандистская. А пропаганда, как известно, манипулирует общественным сознанием при помощи образов и символов. Вот таким-то символом — с позитивной или негативной окраской — и становится в них Александр Невский.

 

* * *

Остается лишь сказать, что Александр  Невский — не злодей и не герой. Он — сын своего непростого времени, которое вовсе не ориентировалось  на «общечеловеческие ценности»  XX–XXI вв. Не совершал он никакого судьбоносного выбора — его самого выбирали ордынские ханы, а он лишь исполнял их волю и использовал их силу для решения своих сиюминутных проблем. Не боролся он с крестоносной агрессией, а боролся с Дорпатским епископом за сферы влияния в Восточной Прибалтике и вел переговоры с Папой Римским (разрешив, судя по имеющимся источникам — уже после Ледового побоища — строительство кафедрального католического храма во Пскове). И сражения, которые он выиграл, вовсе не были «крупнейшими битвами раннего средневековья». Но не был он и предателем национальных интересов, хотя бы потому этих самых интересов, как и нации, еще не было и быть не могло. Коллаборационизм — понятие, которого не существовало в XIII в. Все эти оценки, все «выборы», все понятия — из века XX. И в XIII столетии им не место — если, конечно, речь идет о собственно научной дискуссии.

Тем не менее «суд Истории», как мне представляется, все-таки существует. Но заключается он вовсе не в том, какую оценку получил или получит тот или иной исторический персонаж в работах историков. Полагаю, на самом деле этот суд уже давно свершился. Вердикт Истории был вынесен в тот момент, когда общество приняло и поддержало (или, напротив, не приняло и отторгло) деяния той или иной исторической личности. Мы же, со всеми нашими оценками, — не прокуроры, адвокаты или судьи, но осужденные этим судом. Мы отбываем наказание за то, что (сами или наши предки — не важно) оправдали эти деяния и тем самым сделали их нормой поведения для последующих поколений. Стóит ли, скажем, удивляться терактам, которые в последнее время регулярно совершаются в городах нашей страны, если на протяжении десятилетий центральные улицы в этих же городах носили имена террористов Желябова, Перовской, Каляева, Халтурина?..

И так будет продолжаться до тех  пор, пока мы не найдем в себе силы и  мужество признать, что в истории нашей страны есть события и личности, которыми мы привыкли гордиться только потому, что это — события и личности нашей истории, истории, «правопреемниками» которой мы себя считаем. Между тем, многими из них впору стыдиться. Надо, однако, понять, почему предшествующие поколения принимали их, и решить, является ли это достаточным основанием, чтобы такой же выбор совершать и сегодня. И если для современного человека критерии, которыми руководствовались наши предки при оценке той или иной личности и ее поступков, уже не актуальны, — отказываться от бесконечного повторения устаревшей модели поведения. Насколько я понимаю, именно это имеют в виду, когда говорят о покаянии как необходимом условии освобождения от власти прошлого над настоящим.

¹ Индивидуальный исследовательский проект № 10-01-0150 «Историческая реконструкция: между реальностью и текстом» выполнен при поддержке Программы «Научный фонд ГУ-ВШЭ».

² Соколов Р.А. Александр Невский в современной историографии // Александр Невский: Государь. Дипломат. Воин. М.:, 2010. С. 428.

³ http://evrazia.org/article/811.

⁴ Именно так он титулуется во многих современных изданиях. В житийной повести, его статус определялся скромнее: «солнце земли Суздальской» (Повести о житии и о храбрости благовернаго и великаго князя Александра // Памятники литературы Древней Руси: XIII век. М., 1981. С. 438).

⁵ Очерки истории СССР: Период феодализма. IX–XV в.в. В двух частях. М., 1953. Ч. 1. С. 845.

⁶ Очерки истории СССР… IX–XV в.в. Ч. 1. С. 848.

⁷ Очерки истории СССР… IX–XV в.в. Ч. 1. С. 851, 852.

⁸ http://evrazia.org/article/811.

⁹ Сокольский М.М. Заговор средневековья (1978) // Сокольский М.М. Неверная память: Герои и антигерои России. Историко-полемические эссе. М., 1990. С. 193.

¹⁰ Долгов В. Сквозь темное стекло // Родина. 2003. №. 12. С. 86.

¹¹ Хотя, если вспомнить фильм, персонаж Николая Черкасова полагает, что «если на чужой земле сражаться не можешь, то и на своей делать нечего» (с такими словами он обращается к Василию Буслаю).

¹² С легкой руки создателей культового советского фильма — но не с точки зрения создателей исторических источников, сохранивших информацию о реальном князе Александре Ярославиче.

¹³ Гуревич А.Я. Историк конца XX века в поисках метода // Одиссей 1996: Историк в поисках метода. М., 1996. С. 7.

¹⁴ Немалая заслуга в этом принадлежит фундаментальному труду Ф.Б. Шенка (Шенк Ф.Б. Александр Невский в русской культурной памяти: святой, правитель, национальный герой (1263–2000). М., 2007).

¹⁵ Хитров М. Предисловие // Великий князь Александр Невский. СПб., 1992. С. 10.

¹⁶ Там же. С. 10–11.

¹⁷ Охотникова В.И. Житие Александра Невского[: Комментарий] // Памятники литературы Древней Руси: XIII век. М., 1981. С. 602.

¹⁸ Строков А., Богусевич В. Новгород Великий: Пособие для экскурсантов и туристов. Л., 1939. С. 23

¹⁹ Так, обнаружив безусловные текстуальные параллели в летописном рассказе об ордынском нашествии с Поучением о казнях Божиих, читаемых в Повести временных лет, один из самых авторитетных современных российских историков В.А. Кучкин утверждает, что эти параллели «представляют значительный интерес для суждений об источниках новгородского свода 30-х годов XIV в. или его протографов, но не для суждений о том, как понимал и оценивал иноземное иго новгородский летописец… Детальный анализ цитаты вскрывает уже не мысли людей XIII–XIV вв., а идеи XI столетия» (Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников: XIII – первая треть XIV в. // Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн: X – начало XX в.: Сб. научн. трудов. М., 1990. Вып. 1. С. 24, 61 (прим. 49).

²⁰ В примере, приведенном в предыдущей сноске, В.А. Кучкин был бы, несомненно, прав — в случае, если бы речь шла о попытке восстановить конкретные детали описываемого летописцем события («как оно происходило на самом деле»). Однако речь идет не об этом, а об оценке события, о раскрытии его смысла для читателей летописи. Между тем, автор летописного рассказа об ордынском нашествии явно не случайно вспомнил цитату из Поучения. То, что он использует «идеи XI столетия» для описания, а, главное, для характеристики произошедшего в XIII в., несомненно, свидетельствует о схожести — для автора и читателей анализируемого текста — самих событий и их оценок.