Русское государство в эпоху правления Ивана Грозного

Существуют как крайне негативные оценки правления Грозного (Погодин), так и более нейтральные. Карамзин видел в характере царя непостижимую смесь добра и зла, прекрасных стремлений и гнусных поступков, превосходных качеств с отвратительным их употреблением. У Соловьева в объяснении характера и образа действий Иоанна на первом плане представлена борьба нового государственного порядка, установленного отцом и дедом царя, с удельными преданиями, хранителями которых были бояре. Соловьеву он представляется не столько тираном своих врагов, сколько жертвой борьбы с ними.

Иван IV, борясь с мятежами и изменами феодальной знати, видел в них главную причину неудач своей политики. Он твердо стоял на позиции необходимости сильной самодержавной власти, основными препятствиями к установлению которой были боярско-княжеская оппозиция и боярские привилегии. Вопрос состоял в том, какими методами будет вестись борьба. Иван Грозный расправился с остатками феодальной раздробленности чисто феодальными методами.

Итак, декабрь 1564 г., последний доопричный месяц. Ситуация в стране была тревожной. Всего четыре года тому назад начались перемены в высших эшелонах власти. 7 августа 1560 г. умерла царица Анастасия Романовна, женщина, которую царь Иван, похоже, искренне любил. При жизни царицы клан ее родственников Захарьиных-Юрьевых (впоследствии за ними утвердилась фамилия Романовых) был в напряженных отношениях с реально правившим в стране неофициальным правительственным кружком, возглавлявшимся костромским вотчинником Алексеем Федоровичем Адашевым и придворным священником Сильвестром. После смерти Анастасии влияние Захарьиных на оплакивавшего любимую жену царя усилилось, а отношения Ивана IV с Избранной радой обострились.

Нелегка внешнеполитическая ситуация. Еще в правление Избранной  рады началась (1558) Ливонская война  — против властвовавшего в Прибалтике на территории современных Латвии и Эстонии Ливонского ордена. В течение двух первых лет Ливонский орден был разгромлен. Но плодами победы воспользовалась не Россия: рыцари перешли под покровительство Великого княжества Литовского, которое и развернуло военные действия против России. Выступила и Швеция, не хотевшая упустить свою долю в Прибалтике. Два сильных противника вместо одного слабого оказались перед Россией в этой войне. Первое время ситуация еще складывалась благоприятно для Ивана IV: в феврале 1563 г. после долгой осады удалось взять важную и хорошо укрепленную крепость Полоцк. Но, видно, слишком велико было напряжение сил, и военное счастье стало изменять русскому оружию. Меньше чем через год, в январе 1564 г. в битве у реки Улы, недалеко от Полоцка, русские войска потерпели жестокое поражение: множество воинов было убито, сотни служилых людей попали в плен.

В апреле 1564 г. из Юрьева Ливонского (ныне — Тарту) бежал в Великое княжество  Литовское опытный и видный воевода  князь Андрей Михайлович Курбский. Человек, близкий к Адашеву и Сильвестру, Курбский сначала избежал опалы. Но в августе 1562 г. он проиграл битву под Невелем, и только боевая рана спасла князя от репрессий. Курбский, однако, знал, что царь не простил ему неудачи, до него доходили слухи о «гневных словах» повелителя. Бегство Курбского тем сильнее ударило по Грозному, что беглый боярин прислал из-за рубежа краткое, но энергичное послание своему бывшему монарху, в котором гневно обвинял царя в тирании, казнях невинных людей.

Таков был канун опричнины. 3 декабря 1564 г. началось стремительное развитие событий: в этот день царь с семьей и приближенными выехал из Москвы и к концу декабря добрался до Александровой слободы (ныне — г. Александров Владимирской области) — села, где не раз отдыхали и «тешились» охотой и Василий III, и сам Иван IV. Оттуда 3 января 1565 г. в Москву приехал гонец, который привез две грамоты. В первой, адресованной митрополиту Афанасию, сообщалось, что царь положил свой гнев на всех епископов и настоятелей монастырей, а опалу — на всех служилых людей, от бояр до рядовых дворян, поскольку служилые люди истощают его казну, плохо служат, изменяют, а церковные иерархи их покрывают. Потому он, «от великие жалости сердца, не хотя их изменных дел терпети, оставил свое государьство и поехал, где вселитися, иде же его, государя, бог наставит». Вторая грамота была адресована всему посадскому населению Москвы; в ней царь заверял простой московский люд, «чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет».

Это был блестящий политический маневр талантливого демагога: царь выступал в тоге радетеля за интересы посадских низов, против ненавистных посадскому люду феодалов. Все эти гордые и знатные вельможи, по сравнению с которыми простой горожанин — человек третьего сорта, оказывается,— гнусные изменники, прогневавшие царя-батюшку, доведшие его до того, что он бросает государство. А «посадский мужик», ремесленник или купец — опора трона. Но как же теперь быть? Ведь государство тем и государство, что во главе государь. Без государя «х кому прибегнем и хто нас помилует и хто нас избавит от нахождения иноплеменных?»— так, по словам официозной летописи, толковали московские люди, выслушав царские грамоты. И они решительно потребовали, чтобы бояре упросили царя вернуться на царство, «а хто будеть государьских лиходеев и изменников, и они за тех не стоят и сами тех потребят».

Уже через два дня депутация  духовенства и бояр была в Александровой  слободе. Царь смилостивился и согласился возвратиться, но при двух условиях: «изменников», в том числе и тех, кто всего лишь «в чем ему, государю, были непослушны», «на тех опала своя класти, а иных казнити», а во-вторых, «учинити ему на своем государъстве себе опришнину».

В опричнину (от слова «опричь», «кроме»  всей остальной «земли» — отсюда — земщина или земское) царь выделил часть уездов страны и «1000 голов» бояр и дворян. Зачисленным в опричнину полагалось иметь земли в опричных же уездах, а у земских, у тех, «которым не быти в опришнине», царь приказал забирать вотчины и поместья в опричных уездах и давать взамен другие в земских. В опричнине действовала своя Боярская дума («бояре из опришнины»), были созданы свои особые войска, возглавлявшиеся воеводами «ис опришнины». Опричная часть была выделена и в Москве.

С самого начала в число опричников вошли многие отпрыски знатных и старинных боярских и даже княжеских родов. Те же, кто не принадлежали к аристократам, тем не менее, и в доопричные годы в основном входили в состав «дворовых детей боярских» — верхушки феодального сословия, традиционной опоры русских государей. Внезапные возвышения таких малознатных, но «честных» людей неоднократно случались и раньше (например, Адашев). Дело было не в якобы демократическом происхождении опричников, потому будто бы вернее служивших царю, чем знать, а в том, что опричники стали личными слугами самодержца, пользовавшимися, кстати, и гарантией безнаказанности. Опричники (их число за семь лет выросло примерно в четыре раза) были не только личной стражей царя, но и участниками многих боевых операций. И все же палаческие функции для многих из них, особенно для верхушки, были главными.

Кульминацией опричного террора  стали конец 1569 — лето 1570 г. Вероятно, летом 1569 г. царь получил давно желанный донос. Новгород Великий, город, который  всегда был под подозрением, задумал изменить: царя извести, на его место посадить старицкого князя Владимира Андреевича и передаться под власть короля польского (в 1569 г. королевство Польша и Великое княжество Литовское превратили личную унию в государственную, создав объединенное государство — Речь Посполитую). Перед этим он в сентябре 1569 г. вызвал к себе Владимира Андреевича с женой и младшей дочерью и заставил их принять яд. По дороге к Новгороду опричники устроили кровавые погромы в Твери, Торжке. Погибло множество жителей, были уничтожены содержавшиеся там ливонские и литовские пленные. В январе 1570 г. начался погром в Новгороде, продолжавшийся больше месяца. Погибло от трех-четырех тыс. (по подсчетам Р. Г. Скрынникова) до 10—15 тыс. человек (по мнению В.Б. Кобрина). Были ограблены новгородские церкви. В селах и деревнях Новгородской земли свирепствовали разбойничьи шайки опричников, опустошавшие и помещичьи усадьбы, и крестьянские дворы, убивавшие жителей, вывозившие насильно крестьян в свои поместья и вотчины. Несколько десятков человек погибло и в Пскове.

Новые беды стране принес 1571 г. Крымский хан Девлет-Гирей совершил очередной  набег на Русь. Большая часть опричников, которые должны были держать оборону  берега Оки в районе Калуги, на службу не вышла. Хану удалось обойти русские войска и беспрепятственно подойти к Москве. Он не стал штурмовать городские стены, а поджег посады. Огонь перекинулся в Кремль и Китай-город. Пожар бушевал три часа, пока хватало пищи огню. В итоге — пепелище вместо столицы, множество обгоревших и задохнувшихся людей. Хоронить их было некому, а потому из-за разлагавшихся трупов (Москва сгорела 24 мая) «смрад велик был». Только к 20 июля, почти через два месяца, город удалось очистить от мертвых тел.

Поражение оказалось тяжелым ударом не только для страны, но и для престижа царя Ивана и его опричников. И современники, и ближайшие потомки считали это событие божьей карой за бесчинства опричников. Правда, царь, как обычно, нашел виноватого: уже летом читали публично покаянную грамоту князя Ивана Мстиславского, признававшегося в том, что «государю... и всей Русской земле изменил, навел семи с моими товарыщи безбожного крымского Девлет-Кирея царя». Кто мог бы поверить этому «признанию», если сам «изменник» продолжал первенствовать в Боярской думе, а вскоре был назначен наместником в Новгород? Просто покладистый Мстиславский оказал царю услугу — взял грех на себя. Зато у царя появилась новая возможность обвинять «бояр-изменников» во всех бедах страны.

Разгром 1571 г. значительно ухудшил  внешнеполитическое положение страны. На переговорах с Крымом русские дипломаты получили тайную инструкцию, в крайнем случае соглашаться на уступку Астрахани, но ханские послы требовали Казани. В этих условиях Девлет-Гирей решил следующим летом повторить поход. У царя не оставалось выхода. Он назначил командующим войсками опытного воеводу, часто оказывавшегося в опале,— князя Михаилу Ивановича Воротынского и объединил под его началом и опричников и земских людей. В каждом полку вместе воевали люди из земщины и опричнины, в каждом полку среди воевод были и опричники, и земские. Это объединенное войско 30 июля 1572 г. возле деревни Молоди (примерно в 45 километрах к югу от Москвы, возле Подольска) наголову разбило Девлет-Гирея. В плен попал даже знаменитый крымский полководец Дивей-Мурза. Страна была спасена. Спасителя же — Воротынского — царь Иван отблагодарил по-своему: меньше чем через год он был казнен по доносу своего холопа, утверждавшего, что Воротынский хотел околдовать царя. Курбский сообщает, что князя связанным держали над огнем, а Грозный сам подгребал угли поближе к жертве.

Битва при Молодях стала победой  не только над Девлет-Гиреем, но и  над опричниной. Даже Ивану IV стало  ясно, что сохранение этого зловещего  учреждения угрожает обороноспособности страны. Осенью 1572 г. государь опричнину «отставил», и сразу она стала одиозной: наказанию кнутом подлежал тот, кто только осмелится произнести это слово, внезапно превратившееся в крамольное. Отмена опричнины не прекратила террора (хотя ничего похожего ни на Новгородский погром, ни на казни лета 1570 г. уже не повторялось), более того: были казнены некоторые опричники, в том числе чересчур скомпрометировавшие себя палачеством. Но царь сделал и некоторые жесты в пользу земщины: была возвращена небольшая часть конфискованных имений, реабилитированы (посмертно) некоторые из жертв террора, в Новгород торжественно вернули две иконы в серебряных окладах, хотя все остальное награбленное осталось у царя.

Каковы же были ее причины, на какие  цели она была направлена и к каким  объективным результатам привела?

По концепции С. Ф. Платонова: борясь с реакционным боярством, царь опирался на дворян. Поэтому он выселял из опричных уездов враждебных ему бояр, заменяя верными дворянами.

В результате изучения истории опричнины  удалось выявить много существенных фактов, которые, однако, уже не уместились в рамках платоновской концепции.

Прежде всего, о переселениях. Они  вовсе не были такими массовыми, как  представлялось Платонову. Еще перед  Великой Отечественной войной молодой  историк Г. Н. Бибиков (погибший вскоре на фронте) выяснил, что в опричнину вошли главным образом заселенные рядовыми служилыми людьми уезды, а вовсе не форпосты крупного княжеско-боярского землевладения, как полагал Платонов. А. А. Зимин показал, что выселению подлежали в основном опальные и их родня, значительное же количество местных землевладельцев было, вероятно, просто принято в опричнину. А ведь именно на опричных переселениях в основном базируется представление об опричнине как об антибоярском мероприятии.

В этой связи необходимо остановиться на вопросе об отношениях боярства и дворянства, о политических позициях этих социальных групп класса феодалов. Кобрину представляется ошибочным распространенное представление о том, что боярство было постоянной аристократической оппозицией центральной власти. Начнем с логического противоречия, заключенного в этом тезисе. Все историки единодушны в том, что вся правительственная политика XV—XVI вв. была направлена на централизацию страны, а воплощалась она в указах и законах, оформленных как «приговоры» Боярской думы — высшего правительственного учреждения. Аристократический состав думы известен и твердо установлен, ее подчас считают неким советом знати, ограничивающим власть монарха. Итак, именно бояре принимают меры, направленные на централизацию.

Экономически бояре не были заинтересованы в сепаратизме, скорее наоборот. Они  не владели крупными латифундиями, расположенными компактно, «в одной  меже». Крупный землевладелец имел вотчины и поместья в нескольких — четырех-пяти, а то и в шести уездах. Границы же уездов — это рубежи бывших княжеств. Возврат к удельному сепаратизму серьезно угрожал земельным владениям знати.

Титулованные бояре, отпрыски старых княжеских родов, утративших свою независимость, постепенно сливались с нетитулованной знатью. Обломки собственно княжеских вотчин, где их права еще в первой трети XVI в. носили некоторые следы прежней суверенности, составляли все меньшую часть их владений, расположенных столь же чересполосно, как и у нетитулованных бояр.