Отечественная война 1812 года

                                          Введение.

Отечественная война 1812 года – одна из самых героических страниц  истории нашей Родины. Победа русского народа над завоевателем, который  считался величайшим военным гением мира и к моменту нападения  на Россию был увечен ореолом всемогущества  и непобедимости, поразила воображение  современников и по ныне волнует  потомков, служит для одних предметом  гордости, для других – неразгаданной  загадкой, для третьих грозным  предостережением – «не ходи на Москву!». Поэтому гроза 1812 года вновь  и вновь привлекает к себе внимание исследователей оставаясь в числе вечных тем исторической науки. Ей посвящено наибольшее число исследований по сравнению с любым другим событием 1000-летней истории дореволюционной России. Специально о войне 1812 года написано более 10000 книг и статей, не считая великого множества разделов мировой литературы о Наполеоне, которая 1908 году включала 200 тыс. названий и с тех пор значительно выросла. Одними из самых объективных являются книги Е.В. Тарле «1812 год» и Н.А. Троицкого «1812. Великий год России». 
 
Я выбрал тему «Отечественная война 1812 года», так как хотел побольше узнать об этом важном историческом времени. 1812 год имел огромное значение для России и для всей Европы. 
 
Победа 1812 года вызвал порыв справедливой гордости, справедливой уверенности в себе, потрясла сердца, вызвала лихорадочное возбуждение во всем российском обществе. 
 
С 1812 годом связан и первый революционный порыв новейшей истории России – восстание 14 декабря 1825 года – и не только потому, что некоторые декабристы в 1812 году подняли оружие за Россию против Наполеона, но и потому, что в 1825 году они подняли оружие за Россию против Николая. 
 
Могучий толчок, который победа дала русскому народу, отозвалась пробуждении революционного сознания. 
 
1812 год заграничный поход русской армии – в своих ближайших последствиях – разбудил декабристов. Именно победа 1812 года повлекла за собой эти последствия. 
 
Не только декабристы связаны с 1812 годом, но и Пушкин. Поэзия А.С. Пушкина отражает в себе радостное, гордое сознание могучей моральной силы родного народа, низвергнувшего «тяготеющий над царствами кумир¹», это бесспорно. Что без 1812 года Пушкин не был бы таким, каким он был, и говорил бы о России не так, как говорил о ней когда уже подобно Петру он знал ее предназначение, это более чем вероятно. 
 
Но не только Пушкин, вся русская умственная культура, русское национальное самосознание получили могучий толчок в грозный год нашествия.

Российско-французские  отношения в начале 19 века

Русско-французские отношения имеют  многовековую историю. Ещё в середине XI века дочь Ярослава Мудрого Анна стала королевой Франции, выйдя замуж за Генриха I. А после его смерти, став регентшей при его сыне — будущем короле Франции Филиппе I, фактически правила Францией.

Первое посольство России во Франции появилось в 1717 году после указа Петра I. Это стало отправной точкой для установления дипломатических отношений между двумя странами.

Отношения между Россией и Францией в первой половине XIX века не отличались стабильностью: противостояние в годы Наполеоновских войн и Отечественной войны 1812 года; сближение после крушения наполеоновской империи в годы Реставрации, затем очередное охлаждение двусторонних отношений после Июльской революции 1830 года, приведшей к смене режима во Франции и воцарению Луи Филиппа Орлеанского, которого император Николай I до конца жизни считал «узурпатором» престола, «похитившим» корону у малолетнего герцога Бордоского, внука свергнутого короля Карла Х. Все это время французы так или иначе следили за происходящим в далекой России, однако их представления о ней были весьма поверхностными и расплывчатыми. Неточные, а порой и просто вымышленные сведения о близкой отставке высокопоставленных государственных деятелей России (например, наместника Царства Польского фельдмаршала И. Ф. Паскевича), о заговорах и бунтах в армии и т. п. регулярно появлялись на страницах французской печати.

Кульминационной точкой сотрудничества стало создание в конце XIX века военно-политического альянса. А символом дружеских отношений стал мост Александра III, построенный в Париже.

История отношений СССР и Франции  начинается с 28 октября 1924 года, со дня  официального установления дипломатических  отношений между СССР и Францией^[1] 28 октября 1924 г. Эдуар Эррио от имени Совета министров Франции направил председателю ЦИК М. И. Калинину телеграмму, в которой говорилось, что французское правительство готово «установить теперь же нормальные дипломатические отношения с Правительством Союза путем взаимного обмена послами». Французское правительство отмечало, что «отныне невмешательство во внутренние дела станет правилом, регулирующим взаимоотношения между нашими двумя странами». В телеграмме указывалось, что Франция признает де-юре правительство Союза ССР «как правительство территорий бывшей Российской империи, где его власть признана населением, и как преемника на этих территориях предшествующих российских правительств» и предлагает обменяться послами. Эррио предложил направить в Париж советскую делегацию для ведения переговоров по общим и специальным экономическим вопросам. В тот же день телеграмма Эррио обсуждалась на заседании ЦИК СССР. С сообщением по этому вопросу выступил Г.В. Чичерин, который подчеркнул большое значение восстановления отношений между СССР и Францией. «Мы горячо приветствуем этот акт»,- заявил он в заключение. В ответной телеграмме ЦИК на имя Эррио говорилось: ЦИК Союза ССР «придает серьёзнейшее значение устранению всех недоразумений между Союзом ССР и Францией и заключению между ними общего соглашения, которое может послужить прочной основой для дружественных отношений, руководствуясь при этом постоянным стремлением Союза ССР к действительному обеспечению всеобщего мира в интересах трудящихся масс всех стран и к дружбе со всеми народами». 30 октября 1924 г. на имя Чичерина была получена телеграмма от Эррио с выражением радости по случаю установления отношений, которые будут служить «укреплению мира в Европе и во всем мире». В ней говорилось, что «не существует народов, более предназначенных для взаимного понимания, чем французский народ, преисполненный чувства справедливости и братства, и великий русский народ, достойные качества которого я сам лично имел возможность оценить». 14 ноября 1924 г. Президиум ЦИК СССР назначил полпредом во Францию Л. Б. Красина с оставлением его в должности народного комиссара внешней торговли. Первым французским послом в Москве после восстановления дипломатических отношений между Франицей и СССР был назначен Жан Эрбетт^[2].

В 1949 году Франция явилась одним  из государств-основателей союза НАТО, ставившего задачу противодействия экспансии^{[источник?]} СССР.

В августе 1963 года в Париже был арестован  гражданский сотрудник аппарата НАТО Жорж Пак, бывший, по некоторым мнениям, «самым крупным советским шпионом, когда-либо задержанным во Франции»

Причины и характер войны   

Первая мировая война возникла в результате начавшегося общего кризиса капиталистической системы  мирового хозяйства и явилась  следствием неравномерного развития капитализма  на стадии империализма. Это была захватническая, несправедливая война между двумя  крупными империалистическими группировками  – австро-германских блоков Антантой. Боязнь роста революционного движения побудила империалистов ускорить развязывания мировой войны. 
 
            В подготовке первой мировой войны повинны империалисты всех стран. Однако главным, ведущим империалистическим противоречием, ускорившим развязывание этой войны, было англо-германское противоречие. 
 
            Каждая из империалистических держав, вступая в мировую войну, преследовала свои захватнические цели. Германия стремилась разгромить Англию, лишить ее морского могущества и переделить французские, бельгийские и португальские колонии и утвердится в богатых аравийских провинциях Турции, ослабить Россию, отторгнуть у нее польские губернии, Украину и Прибалтику, лишив ее отественных границ по Балтийскому морю. 
 
            Австро-Венгрия рассчитывала захватить Сербию и Черногорию установить свою гегемонию на Балканах, отнять у России часть польских губерний, Подолию и Волынь. 
 
            Турция при поддержке Германии претендовала на территорию русского Закавказья. 
 
            Англия стремилась сохранить свое морское и колониальное могущество, разбить Германию как конкурента на мировом рынке и пресечь ее притязания на передел колоний. Кроме того, Англия рассчитывала на захват у Турции богатых нефтью Месопотамии и Палестины, на захват которых питала надежду и Германия. 
 
            Россия вступила в войну с Германией и Австро-Венгрией, добиваясь свободного выхода черноморского флота через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море, а так же присоединения Галиции и нижнего течения Немана. 
 
            Долго колебавшаяся между Тройственным союзом и Антантой Италия, в конечном счете, связала свою судьбу с Антантой и воевала на ее стороне из-за проникновения на Балканский полуостров. 
 
            В течении трех лет войны Соединенные Штаты Америки занимали нейтральную позицию наживаясь на военных поставках обеим воюющим коалициям. Когда война была уже на исходе и воюющие стороны до предела истощили себя, США вступила в войну (апрель 1917г.), намериваясь продиктовать ослабленным сторонам условия мира, обеспечивающие мировое господство американского империализма. 
 
            Только Сербия, явившаяся объектом австро-германской агрессии, вела справедливую, освободительную войну. 
 
            Хотя главными предлогами войны были экономические противоречия союзов великих держав, политические расхождения и споры между ними, конкретным поводом к ней явилась драма, порожденная национально-освободительным движением славян против австрийского владычества. Возникший конфликт можно было бы урегулировать мирным путем, но Австро-Венгрия считала, что настал удобный момент, чтобы навсегда покончить с национальным движением (в том числе и террористическим), базировавшимся на Сербию, а ее мощный покровитель и союзник Германия полагала, что в данный момент она лучше подготовлена к войне, чем Россия и даже ее союзники Франция и Англия. В отношении последней кайзер питал иллюзии, что она останется нейтральной. В итоге европейская война, давно и многими ожидавшаяся, разразилась неожиданно и вызвала первый в истории военный конфликт, разросшийся до мирового масштаба. 
 
            На конец июня 1914 г. Австро-Венгрия назначила проведение военных оневров на границе с Сербией. 28 июня на открытие маневров должен был приехать наследник престола эрцгерцог Франц-Фердинанд. Сербская националистическая организация “Народно одбрана” постановила совершить террористический акт против эрцгерцога. Покушение должны были осуществить два серба: Гаврила Принцип, гимназист, и рабочий Неделько Чабринович. 28 июня в центре города Сараево Принцип убил из пистолета эрцгерцога и его жену, ехавших в открытой машине, Сараевские выстрелы положили начало экстренной политической активности. Почти месяц готовили австрийские власти свою ответную меру. И 23(10) июля Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум, поставив срок 48 часов для пресечения антиавстрийской пропаганды и деятельности с территории страны. Большинство пунктов ультиматума были приемлемы. Но два из них – допущение австрийских следователей на территорию страны и введение ограниченного контингента войск – задевали суверенитет и национальное достоинство маленького славянского государства. 
 
            О предъявлении ультиматума и его примерном содержании в Петербурге узнали в тот же день от советника итальянского посольства Монтереале. 24(11) июля пришла телеграмма из Белграда, а австро-венгерский посол вручил текст ноты официально. Российский министр иностранных дел С.Д. Сазонов, ознакомившись с новостями из Белграда и Вены, воскликнул: “Да это европейская война!” Сазонов позвонил царю, и тот после доклада о содержании ультиматума заявил: “Это возмутительно!” – и приказал держать его в курсе дел. За завтраком у французского посла в присутствии английского посла и румынского посланника Сазонов просил всех принять план действий. В 3 часа дня 24(11) июля состоялось заседание совета министров, на котором, в частности, было принято решение просить совместно с другими державами Австро-Венгрию продлить срок для ответа Сербии, посоветовать Сербии не принимать боя с австрийскими войсками и обратиться к главным европейским державам с просьбой коллективно рассудить возникший спор. Одновременно в принципе было решено о мобилизации четырех военных округов и Балтийского и Черноморского флотов. Эта мера предпринималась омандчительно как демонстрация силы против Австро-Венгрии, но никак не против Германии. 
 
            Послам в Вене, Берлине, Париже, Лондоне и Риме Сазонов просил предложить правительствам важнейших европейских государств поддержать перед Австрией российское предложение о продлении для Сербии срока ответа на австрийский ультиматум. В тот же день, 24(11) июля, государственный секретарь по иностранным делам Великобритании Э. Грей предложил, чтобы Англия совместно с Германией, Италией и Францией предприняли переговоры в Вене и Петербурге в пользу умеренности, если отношения между Австрией и Россией станут угрожающими. Россия и Италия уже 24(11) июля одобрили это предложение. Но события с каждым днем принимали масштабы, все более несоизмеримые с этими омандующеческими маневрами. 25(12) Россия опубликовала правительственное сообщение о том, что она зорко следит за развитием сербско-австрийского столкновения и не может остаться к нему равнодушной. Совет министров предложил ввести с 26(13) июля на всей территории страны “положение о подготовительном к войне периоде”. В то же время Сазонов все еще надеялся на умеряющие действия или четырех держав или одной Англии. 25(12) июля Австро-Венгрия заявила, что отказывается продлить срок для ответа Сербии. Последняя же в своем ответе по совету России выражала готовность удовлетворить австрийские требования на 90% (отвергался только въезд чиновников и военных на территорию страны). Сербия готова была также к передаче дела в Гаагский международный трибунал или на рассмотрение великих держав. 
 
            В 18 часов 30 минут этого дня австрийский посланник в Белграде уведомил правительство Сербии, что ее ответ на ультиматум является неудовлетворительным, и он вместе со всем составом миссии покидает Белград. Еще до этого в Сербии была объявлена мобилизация. А правительство и дипломатический корпус вечером покинули столицу и отправились в город Ниш. Утром 26(13) июля кризис вступил в еще более острую фазу. В утренних телеграммах российского МИД в Рим, Париж и Лондон указывалось, что Россия не может не прийти на помощь Сербии, и выражалась надежда, чтобы Италия подействовала на свою союзницу в умеряющем смысле. В своих дипломатических шагах Австро-Венгрия и Германия утверждали, что Австрия не ищет территориальных приобретений в Сербии и не угрожает ее целостности. Ее главная цель – обеспечить собственное спокойствие и общественную безопасность. Англия выступила с предложением созвать конференцию совместно с Францией, Германией и Италией, чтобы вчетвером обсудить возможные выходы из положения 27(14) июля Россия соглашалась на это, одновременно были начаты прямые переговоры с австрийским посланником в Петербурге. Вечером того же дня в Париже от австрийского посла стало известно, что на следующий день Австрия предпримет против Сербии “энергичные действия”, включая, возможно, и переход границы. 
 
            Утром 28(15) июля надежды на переговоры еще оставались, но спустя несколько часов сербский посланник М. Спалайкович принес Сазонову телеграмму от своего министра иностранных дел: “В полдень австро-венгерское правительство прямой телеграммой объявило войну сербскому правительству”. В Берлин было сообщено, что 29(16) июля будет объявлена мобилизация четырех военных округов против Австрии (Одесского, Киевского, Московского и Казанского). При этом сообщалось для сведения германского правительства, что у России нет каких-либо наступательных намерений против Германии. Данное сообщение было передано также в Вену, Париж и Лондон. Николай II отправил 28(15) июля личную телеграмму германскому императору Вильгельму II. В ней он просил умерить Австрию, объявившую “гнусную войну” маленькой стране. “Предвижу, - весьма определенно писал царь, - что очень скоро, уступая оказываемому на меня давлению, я буду вынужден принять крайние меры, который приведут к войне”. Тогда же французский посол Морис Полеолог уведомил Сазонова, что в случае необходимости Франция выполнит свои союзнические обязательства по отношению к России. В Англии в тот день произошел резкий поворот в общественном мнении от нейтралитета к поддержке Сербии, России и Франции, против Австрии и Германии. Выступая 28 июля в палате общин, Грей заявил, что если попытки созвать конференцию для разрешения конфликта окажутся тщетными, “последует беспримерная война с неподдающимися учету результатами”. 
 
            Вильгельм II в ответной телеграмме Николаю II ответил в сторону все упреки по адресу Австро-Венгрии и обвинял Сербию в антиавстрийской политике. Австрия мобилизовала уже половину всей своей армии, а так же часть флота. 29(16) июля Николай II в новой телеграмме Вильгельму предлагал передать австро-сербский конфликт на рассмотрение Гаагской конференции, чтобы предотвратить кровопролитие. Днем германский посол Пурталес попросил немедленного приема у Сазонова для вручения ему заявления Германии. В нем утверждалось, что, если Россия не прекратит своих военных приготовлений, германское правительство объявит мобилизацию. Сазонов сказал на то, что первой мобилизацию 8 корпусов произвела Австрия. После принятия в Петербурге сообщения об австрийской бомбардировке Белграда царь разрешил Сазонову провести совещание с высшими военными чинами. Это совещание высказалось за объявление всеобщей мобилизации, а не только по четырем округам. Доложили об этом царю, и тот согласился, начались энергичные действия по реализации решения. Но в 23 часа 29(16) июля1914 г. военный министр В.А. Сухомлинов сообщил Сазонову о том, что Николай II отменил распоряжение о всеобщей мобилизации. 
 
            Утром 30(17) июля Сазонов, поддержанный военным министром Сухолиновым и начальником Генерального штаба генералом Н.Н. Якушевичем, пытался убедить Николая II в необходимости объявления общей мобилизации. Николай отказывался. Надо прямо признать, что царь не хотел войны и всячески старался не допустить ее начала. В противоположность этому высшие дипломатические и военные чины были настроены в пользу военных действий и старались оказать на Николая сильнейшее давление. В телеграмме утром 30(17) августа царь вновь убеждал “ома” оказать немедленно давление на Австрию. Именно только против Австрии, указывал император, направлены и мобилизованы мероприятия России. Затем царь послал в Берлин личное письмо кайзеру с генералом В.С. Татищевым, в котором также просил о посредничестве в деле мира. Сазонов попытался омандумить эти настроения Николая II. Германия вполне могла бы образумить Австрию, если бы уже не решилась на войну, говорил министр, поэтому нужно встретить войну во всеоружии. “Поэтому лучше, не опасаясь вызвать войну нашими к ней приготовлениями, тщательно озаботится последними, нежили из страха дать повод к войне, быть застигнутым ею врасплох”. Несколько часов царь сопротивлялся и только к вечеру уступил и дал разрешение приступить сразу к общей мобилизации. Передавая разрешение царя генералу Якушевичу, Сазонов сказал: “Теперь можете сломать телефон!” 
 
            Германский посол, отражая колебания, которые имелись и на австро-германской стороне, посетил Сазонова и спросил, удовлетворится ли Россия обещанием Австрии не нарушать целостность Сербии. Сазонов дал такой письменный ответ: “Если Австрия, осознав, что австро-сербский конфликт приобрел европейский характер, заявит о своей готовности исключить из своего ультиматума пункты, нарушающие суверенные права Сербии, Россия обязуется прекратить свои военные приготовления”. Этот ответ был жестче, чем позиция Англии и Италии, которые предусматривали возможность принятия данных пунктов. Это обстоятельство свидетельствует о том, что российские руководители в это время решились на войну. В телеграммных комментариях послам Сазонов заявил, что мобилизационные меры России должны проходить в обстановке глубокой тайны. Во избежание осложнений с Германией он предлагал не объявлять все народно о начале мобилизации. Но его ожидания не оправдались. Обрадованные генералы поспешили провести мобилизацию с наибольшим шумом. С утра 31(18) июля в Петербурге появились напечатанные на красной бумаге объявления, призывавшие к мобилизации. Взволнованный германский посол пытался добиться объяснений и уступок от Сазонова. Николай же в эти часы отправил телеграмму Вильгельму II, в которой благодарил его за посредничество. “Приостановить мобилизацию уже технически невозможно, писал он, но Россия далека от того, чтобы желать войны. Пока длятся переговоры с Австрией по сербскому вопросу, Россия не предпримет вызывающих действий”. 
 
            Учитывая эти настроения императора, Сазонов несколько смягчил условия в Австрии, изложенные им накануне, делая шаг в сторону позиций Англии и Италии в вопросе о базе для переговоров. Сазонов считал, что какие-то шансы на успех имеют только шаги в Лондоне, Николай же требовал продолжения и прямых переговоров с австрийским послом. Но мир доживал уже свои последние часы. В Берлине Ягов вызвал французского посла Ж. Камбона и заявил ему, что ввиду общей мобилизации русской армии Германия вводит положение “кригсгефар” (военной опасности). Германия просит Россию демобилизоваться, иначе она начнет свою мобилизацию. Собравшийся совет министров Франции под председательством президента республики Раймонда Пуанкаре решил ответить на германскую мобилизацию своей. В 18 часов 30 минут 31(18) июля германский посол в Париже явился к министру иностранных дел Вивианит и заявил, что ввиду полной мобилизации русой армии и флота Германия вводит положение “кригсгефар”. России дан 12-часовой срок для отмены мобилизации. Если мобилизация в России не будет прекращена, Германия объявит свою. В 12 часов ночи Пурталес посетил Сазонова и передал ему по поручению своего правительства заявление о том, что если в 12 часов дня Россия не приступит к демобилизации не только против Германии, но и против Австрии, Германское правительство отдаст приказ о мобилизации. 
 
            Накануне Николай II принимал германского посла. Он тщетно убеждал его, что мобилизация не означает угрозы для Германии и тем, более враждебных по отношению к ней намерений. Ввиду огромных размеров страны мобилизацию за один час остановить невозможно. Пурталес немедленно сообщил содержание беседы в Берлин. Но там расценили это как отказ от германских условий. Телеграмма Пурталеса послужила сигналом к принятию решения о войне. Так в ходе предоставленного России срока для отмены мобилизации германская сторона подменила вопрос о начале мобилизации вопросом, о прямом объявлении войны. 
 
            Никакого ответа в 12 часов дня не было дано. Пурталес несколько раз добивался свидания с Сазоновым. Наконец, в седьмом часу министр иностранных дел прибыл в здание министерства. Вскоре германский посол уже входил в его кабинет. В сильном волнении он спросил, согласно ли российское правительство дать ответ на вчерашнюю германскую ноту в благоприятном тоне. Сазонов ответил – нет. Но хотя объявленная мобилизация не может быть отменена, Россия не отказывается продолжать переговоры для поисков выхода из создавшегося положения. Пурталес вновь спросил, может ли Россия дать Германии благоприятный ответ. Сазонов вновь твердо отказался. После третьего отказа Пурталес вынул из кармана ноту германского посольства, которая содержала объявление войны. Так указывалось, что мобилизация в России сорвала посредничество, которое вел германский император по просьбе российского. Так как Россия отказывается отменить эти меры, германский император, германский император, принимая вызов, от имени империи заявляет, что считает себя в состоянии войны с Россией. Так началась война. 
 
            1 августа Италия объявила о своем нейтралитете в начавшемся конфликте, поскольку он начался из-за агрессивных действий Австрии против Сербии и не представляет “казус федерис” (случай исполнения союзных обязательств) для Италии. 2-3 августа Франция заявила о поддержке России, а Англия о поддержке Франции. Война стала европейской, а вскоре и мировой. Первым днем французской мобилизации стало 2 августа. Вечером 3 августа (21) июля Германия объявила войну Франции. Германские войска нарушили нейтралитет Бельгии и Люксембурга. Бельгия обратилась к Франции, Англии и России, как к державам – поручительницам, с призывом к сотрудничеству в защите ее территории. Вечером 4 августа служащим германского посольства в Лондоне были вручены паспорта с омандующеем выезда, а английский флот получил приказ открыть огонь. В ночь на 5 августа (23) июля толпа “патриотических манифестантов” ворвалась в здание германского посольства на Исаакиевской площади и Петербурге. Она разгромила внутренние помещения посольства и сбросила с фронтона здания огромную бронзовую конную группу. 5 августа австрийское правительство в Вене потребовало выезда российского посла, а 6 августа в Петербурге австрийский посол Сапари заявил Сазонову об объявлении войны.

Планы сторон

Стратегический  план российского командования по войне  с Францией первоначально предусматривал ведение наступательных действий, в  связи с чем склады снабжения и войска были расположены у самой границы. Однако позже было принято решение о ведении оборонительных действий.

Из представленных российскому императору Александру I оборонительных планов он, вопреки  желанию военного министра и российских генералов, выбрал план прусского генерала Пфуля, принятого на русскую службу. Российская сторона планировала длительное организованное отступление с тем, чтобы избежать риска решительного сражения и возможной потери армии.

Исходный  план генерала Пфуля сводился к следующему. Против наступающих французских войск предполагалось вести боевые действия двумя армиями, одна из армий должна была удерживать противника с фронта, а другая — действовать с фланга и тыла. Планировалось, что если французы поведут наступление против 1-й армии, то она должна отойти в Дрисский укреплённый лагерь и занять там оборону до тех пор, пока 2-я армия не поведет успешные действия во фланг и тыл наступающих французов. Оборонительные действия 1-й армии и действия 2-й армии на линиях коммуникаций французов должны были принудить противника к отступлению, поскольку, по мнению автора плана, он не мог долгое время оставаться на опустошённой территории. На 3-ю армию по плану возлагалось прикрытие фланга 2-й армии и прикрытие киевского направления.

В ходе войны  план Пфуля был отвергнут генералами как невозможный для исполнения в условиях современной маневренной войны. Артиллерийские склады для снабжения российской армии располагались в 3 линии:

Вильно  — Динабург — Несвиж — Бобруйск — Полонное — Киев

Псков —  Порхов — Шостка — Брянск — Смоленск

Москва  — Новгород — Калуга

По стратегическому  плану французского командования, война  должна была закончиться быстрой  победой с помощью решительного разгрома российской армии в генеральном  сражении. Наполеон желал провести ограниченную кампанию на 1812 год. В  беседе с французским послом в  Варшаве Прадтом он говорил: «Я иду в Москву и в одно или два сражения всё кончу». Известно и другое высказывание Наполеона: «Если я возьму Киев, я возьму Россию за ноги; если я овладею Петербургом, я возьму её за голову; заняв Москву, я поражу её в сердце». Наполеон также говорил Меттерниху: «Торжество будет уделом более терпеливого. Я открою кампанию переходом через Неман. Закончу я её в Смоленске и Минске. Там я остановлюсь». Наполеон рассчитывал на то, что поражение российской армии в генеральном сражении вынудит Александра I принять его условия. Коленкур в мемуарах вспоминает фразу Наполеона: «Он заговорил о русских вельможах, которые в случае войны боялись бы за свои дворцы и после крупного сражения принудили бы императора Александра подписать мир».

Основные этапы и ход военных  действий

Итак, тремя группами корпусов “Великая армия” Наполеона устремилась от Немана на восток. Основную группу — дорогой на Вильно против армии М. Б. Барклая де Толли — вел сам Наполеон. 
 
28 июня он мог уже подвести итоги. За 3 дня он продвинулся на 100 км, занял огромную (и в глубину, и по фронту) территорию. Его гвардейцы хвастались, что 15 августа (день рождения императора) они отпразднуют в Петербурге. Император, однако, досадовал на то, что свою главную задачу — разбить Барклая и Багратиона в приграничных сражениях — он не решил. Багратион уходил из-под удара войск Жерома Бонапарта, а Барклай уклонился от сражения с самим Наполеоном. 
 
Впрочем, даже теряя надежду, Наполеон не терял головы. Он выработал новый план с хорошими видами на разгром армий Барклая и Багратиона порознь. Против Барклая, который отступал через Свенцяны к Дриссе, Наполеон 29 июня послал кавалерийские корпуса Э..-М. Нансути и Л.-П. Монбрена под общим командованием И. Мюрата, пехотные корпуса Н.-Ш. Удино и М. Нея и две дивизии из корпуса Л.-Н. Даву. Эти войска должны были настигнуть армию Барклая и сковать ее действия своей активностью, пока не подоспеют и не решат исход операции главные силы Наполеона. В то же время Даву с тремя пехотными дивизиями и кавалерийским корпусом Э. Груши получил приказ идти на Минск, преграждая Багратиону с севера путь к соединению с Барклаем, а Жером Бонапарт с корпусами Ю. Понятовского, Ж.-Л. Ренье и Д. Вандама должен был ударить на Багратиона с юга и взять таким образом его армию в клещи.  
1-я русская армия 11 июля сосредоточилась в Дрисском лагере. Она сохраняла высокую боеспособность, но в руководстве ею обозначились неурядицы. Александр I, приехав в армию, не объявил, что он остаётся главнокомандующим. Однако война началась так, что царь усомнился, надо ли ему и сможет ли он предводительствовать. Поэтому он повел себя двойственно: выставлял как главнокомандующего Барклая, доверив ему делать все распоряжения от своего имени, но в случаях, не терпящих отлагательства, распоряжался сам. Хуже того, многочисленные советники царя, завсегдатаи его главной квартиры, тоже вмешивались в дела командования. 
 
14 июля 1-я армия оставила Дриссу — и очень своевременно. Наполеон приготовился было зайти к ней под левый фланг со стороны Полоцка и заставить ее сражаться с перевернутым фронтом, но не успел осуществить этот маневр.  
 
В Дриссе при участии Барклая был фактически решен и наболевший вопрос о том, как выпроводить из армии (разумеется, деликатно и верноподданно) Александра I. Царь всем мешал (Барклаю в особенности), все и вся путал, но мог ли кто сказать ему об этом прямо? Государственный секретарь А. С. Шишков сговорился с А. А. Аракчеевым и А. Д. Балашовым и сочинил от имени всех троих письмо на имя царя, смысл которого сводился к тому, что царь «будет более полезен отечеству как правитель в столице, нежели как военачальник в походе». После этого письмо было подписано и 13 июля вручено царю. Александр I, поколебавшись, в ночь с 18 на 19 июля уже на пути из Дриссы, в Полоцке, царь уехал в Москву, а Барклай повел 1-ю армию к Витебску на соединение с Багратионом. 
 
Тем временем Багратион оказался в критическом положении. 7 июля он получил приказ царя: идти через Минск к Витебску. Но уже 8 июля маршал Даву взял Минск и отрезал Багратиону путь на север. С юга наперерез Багратиону шел Жером Бонапарт, который должен был замкнуть кольцо окружения вокруг 2-й армии у г. Несвижа. Корпус Даву (без двух дивизий, выделенных против Барклая) насчитывал 40 тыс. человек, у Жерома в трех корпусах его группы было 70 тыс. Багратион же имел не более 49 тыс. человек. Ему грозила верная гибель. 
 
Однако Жером, хотя он имел преимущество перед Багратионом на пути к Несвижу в два перехода, опоздал сомкнуть вокруг русской армии французские клещи. Багратион ушел.  
 
И всё таки положение 2-й армии все еще оставалось опасным. Она шла через Несвиж и Бобруйск к Могилеву истинно суворовскими маршами, делая по 45, 50 и даже 70 км в сутки. Но ни Наполеон, ни Даву, который теперь руководил действиями всех войск, отряженных против Багратиона, не теряли надежды окружить и уничтожить 2-ю армию. С тыла ее настойчиво преследовал 4-й кавалерийский корпус Латур-Мобура. Отдельные его части дважды (9—10 июля под Миром и 14 июля у Романова) настигали арьергард Багратиона, но оба раза были отбиты. 
 
Главная же опасность для 2-й армии исходила с левого фланга, от Даву. “Железный маршал” расчетливо перекрывал с севера все пути к соединению Багратиона с Барклаем. Как ни спешил Багратион прорваться к Могилеву, Даву опередил его и 20 июля занял город. 
 
Багратион, узнав от своих казаков-разведчиков, что в Могилеве находится не весь корпус Даву, а только какая-то часть его, решил идти на прорыв. Утром 23 июля начал атаку 7-й корпус Н. Н. Раевского. Даву занял позицию в 11 км южнее Могилева, у д. Салтановка. Он имел пока 20 тыс. штыков и сабель и 60 орудий против 16,5 тыс. бойцов и 108 орудий у Раевского. Но его разведка донесла ему, что на Могилев идет вся армия Багратиона численностью 50 тыс. человек, и Даву уже подтягивал к себе все свои силы. 
 
Даву отбил все атаки Раевского и продолжал подтягивать к себе войска своего корпуса. К концу дня 23 июля Багратион, видя, что пробиться к Могилеву нельзя, приказал Раевскому отвести 7-й корпус к д. Дашковка и оставаться там до тех пор, пока другие корпуса 2-й армии не перейдут Днепр у Нового Быхова курсом на Смоленск. Весь следующий день, 24 июля, корпус Раевского оставался у Дашковки, как бы готовясь возобновить сражение. Даву со своей стороны в ожидании атак теперь уже всей армии Багратиона готовился к их отражению. А между тем основные силы 2-й армии и обоз перешли Днепр и двинулись к Смоленску. 25 июля следом за ними ушел и корпус Раевского. 
 
После отъезда царя Барклай де Толли “остался единоличным распорядителем судеб 1-й армии¹³” — самой крупной и сильной из всех русских армий, которая защищала пути к обеим столицам России и против которой вел свои главные силы Наполеон. Более того, как военный министр Барклай был вправе от своего имени или даже от имени царя давать указания командующим другими армиями. Все это ставило Барклая де Толли в исключительное положение как главного деятеля Отечественной войны, от которого больше, чем от кого-либо, зависели судьбы воинства, народа и государства Российского. 
 
Тем не менее с каждым днем вынужденного, прямо-таки спасительного и превосходно организованного отступления росло недовольство против Барклая де Толли в собственной его армии, а также в армии Багратиона и по всей стране. Первоисточником его был неблагоприятный для России, уязвлявший национальную гордость ход войны. «Русские не должны бежать¹⁴» , — внушал Багратион в июльские дни А. А. Аракчееву. Начальник штаба 1-й армии А. П. Ермолов, как и Багратион, считал, что надо переходить в наступление, а Барклая, поскольку он этого не хочет, сменить, — считал так и писал об этом не единожды царю.  
 
В такой обстановке Барклай де Толли отводил 1-ю армию от Полоцка к Витебску. Он понимал, что, если будет отступать к Москве, Наполеон пойдет за ним, а не на Петербург. Но на всякий случай Барклай 17 июля выделил из своей армии целый корпус (1-й, под командованием генерал-лейтенанта гр. П. X. Витгенштейна) для защиты Петербургского направления. Вероятно, Барклай при этом учитывал, что царский двор, вся царская фамилия и сам царь были тогда в страхе за судьбу Питербурга. 
 
Барклай и Багратион, их генералы, офицеры, солдаты жили в те дни другими заботами. 23 июля 1-я армия, преодолев за трое суток более 118 км., подошла к Витебску. Здесь Барклай решил подождать Багратиона, который спешил на соединение с ним через Могилев. Но ни Даву Багратиону, ни Наполеон Барклаю не давали оторваться от преследования. 24 июля конница Мюрата уже появилась у м. Бешенковичи (в 35 км от Витебска), а за ней из м. Глубокое шла гвардия Наполеона. Чтобы задержать французов, пока не подойдет 2-я армия, Барклай де Толли в ночь с 24 на 25 июля выдвинул к Бешенковичам 4-й пехотный корпус А. И. Остермана-Толстого, который принял бой с 1-м кавалерийским корпусом генерала Э.-М. Нансути у м. Островно (В 20 км от Витебска). 
 
Русские потеряли под Островно только “нижних чинов” 3764, но задержали французов на двое суток. Потери французов едва ли были меньшими, они потеряли здесь 3704 человека. 
 
Тем временем Барклай де Толли изучал обстановку. Он знал, что к вечеру 26 июля у Витебска действительно появился во главе Старой гвардии сам Наполеон. Но Барклай учитывал и другое: Наполеон еще не собрал все свои силы, его корпуса подходили к нему по частям, а корпус Даву — лучший, сильнейший из всех — был рассредоточен далеко к югу. В то же время буквально с часу на час ожидалась весть о прорыве Багратиона через Могилев к Витебску. 
 
Барклай все взвесил и в конце дня 26-го написал царю: “Я взял позицию и решился дать Наполеону генеральное сражение¹⁵”. Ночь прошла в приготовлениях к битве, а к утру 27 июля в лагерь Барклая примчался адъютант Багратиона кн. Н. С. Ментиков (потомок знаменитого петровского “Алексашки”): Багратион извещал, что ему не удалось пробиться через Могилев и что он узнал о движении войск Даву к Смоленску. 
 
Теперь обстановка резко изменилась. Барклай уже не мог рассчитывать под Витебском на Багратиона. Между тем к Наполеону подходили все новые и новые силы. Опять возникла угроза разъединения русских армий и окружения одной из них. Надо было отвести эту угрозу и успеть к Смоленску раньше Даву. “Поэтому, — пишет Барклай царю 27 июля, — я принужден был против собственной воли сего числа оставить Витебск¹⁶”. 
 
Наполеон, едва подступив к Витебску, сразу понял (по тому, как упорно сопротивлялись русские в арьергардных боях под Островно и как в самом Витебске и вокруг него сосредоточивалась вся 1-я армия), что Барклай решился на генеральное сражение. Чтобы не спугнуть Барклая, Наполеон не стал беспокоить его 27-го, дав ему возможность собраться с силами, но подтянув при этом и свои силы. Огни в русском лагере горели до поздней ночи. Глядя на них, Наполеон проследил за тем, как расположилась на ночь “Великая армия”, и, прощаясь с Мюратом, сказал, что завтра в 5 часов утра он начнет генеральное сражение. 
 
Перед рассветом ординарец Мюрата разбудил Наполеона: Барклай ушел! Оставив на месте биваков огромные костры, которые до утра вводили французов в заблуждение, Барклай ночью тихо тремя колоннами увел свою армию к Смоленску. 
 
Наполеон был не просто разочарован. Впервые с начала войны он усомнился в том, что сможет выиграть ее, не заходя в глубь России. Конечно, он понимал, что по всем правилам войны, которые он сам устанавливал, нужно без промедления идти в погоню за Барклаем, настигнуть его, не дать ему соединиться с Багратионом и разбить, пока Даву преследует Багратиона. Но “Великая армия” была уже настолько утомлена форсированными маршами, что Наполеон решил дать ей несколько дней для отдыха. 
 
Здесь, в Витебске, Наполеон подвел итоги первого месяца войны и задумался: не пора ли ему остановиться? За этот месяц он столкнулся с такими трудностями, каких не встречал нигде — ни в Египте, ни в Испании, а иные не мог и предвидеть, как ни готовился он к нашествию. С первого дня войны “Великая армия”, преследуя русских, вынуждена была делать непривычно большие переходы. Даже ее ветераны, исходившие всю Европу, “с удивлением смотрели на страну, которой нет конца и где все так похоже одно на другое...¹⁷” Тяготы бесконечных переходов усугубляла скверна русских дорог, хуже которых французы еще не видели.  
 
Все это утомляло и русских солдат, но они были все-таки привычнее к таким переходам, дорогам, зною и, в массе своей, выносливее, а главное, они шли по родной земле, были у себя дома. Самая страшная беда для французов заключалась в том, что они каждодневно ощущали вокруг себя враждебную среду. Правда, повсеместное народное сопротивление они стали встречать главным образом после Смоленска, когда вступили в исконно русские земли. Но уже и до Витебска им приходилось страдать из-за того, что русские войска уничтожали за собой, если не успевали вывезти, местные запасы продовольствия. Население же — русские, украинские, белорусские, литовские крестьяне и горожане — сопротивлялось захватчикам. С приближением французов массы людей оставляли родные места, уводя за собой все живое.  
 
Богатейшие склады, которые Наполеон приготовил к началу войны, не успевали за “Великой армией” в ее небывало больших переходах по невиданно плохим дорогам. Но ведь Наполеон и рассчитывал не столько на подвоз собственных, сколько на реквизицию местных ресурсов, следуя своему правилу: “Война должна кормить войну¹⁸”. Пример Испании показывал, что на чужой земле добиться этого нелегко, но все же легче, чем возить за собой все свое. В России с ее пространствами и бездорожьем такая система представлялась тем более необходимой. Однако правило русского командования, а вскоре (от Смоленска) и всего народа России — “Не доставайся злодею!¹⁹” — подрывало ее под корень. 
 
Все, о чем здесь сказано, приводило к росту болезней, которые косили ряды “Великой армии” сильнее, чем все виды неприятельского оружия. Историки подсчитали, что от Немана до Витебска Наполеон потерял больше 150 тыс. человек. Как бы то ни было, боеспособность “Великой армии” с каждым новым переходом в глубь страны, снижалась. В Витебске Наполеон недосчитался уже половины лошадей, с которыми он начал войну. 
 
Страдая от голода и жажды, досадуя на непокорность местного населения, солдаты “Великой армии” (надо признать, главным образом не французских частей, в первую очередь немецких: вестфальских, баварских и пр.) чинили грабежи и насилия, мародерствовали. Наполеон сразу понял, сколь губительно отражается на моральном духе войск мародерство, и пытался искоренить его суровыми мерами. Уже 3 июля в Вильно он приказал судить военным судом всех уличенных в мародерстве, и казнить их в 24 часа. 
 
Достигнув Витебска, Наполеон еще мог быть спокойным за свой тыл, хотя и полагал, что все сфабрикованные им на местах (в Литве, Латвии, Белоруссии) правительства могли бы дать ему больше людей, хлеба и денег.  
 
Итак, в Витебске Наполеон подвел неутешительные для себя итоги первых пяти недель войны: разгромить Барклая де Толли и Багратиона ему не удалось, положение на флангах и в тылу “Великой армии” оставляло желать лучшего, а снабжение войск повсюду было хуже всяких ожиданий, и как следствие боеспособность их падала. Мало того, именно в Витебске Наполеон узнал о ратификации мирного договора между Турцией и Россией и получил копию с договора о союзе России и Швеции. Он понял, что теперь Россия высвободила для борьбы с ним еще две армии — Дунайскую и Финляндскую. Все это так озаботило Наполеона, что он впервые после битвы при Кастильоне (1796 г.) созвал военный совет. 
 
Вечером 28 июля Наполеон пригласил к себе трех самых титулованных и близких соратников: неаполитанского короля И. Мюрата (своего зятя), вице-короля Италии Е. Богарне (своего пасынка) и начальника Главного штаба Л.-А. Бертье. Он поделился с ними тревогой по поводу того, что русские, видимо, унаследовали от скифов, которые когда-то здесь жили, не только территорию, но и военную тактику — заманивание врага в глубь бескрайних и пустынных земель, и объявил о своем намерении остановиться в Витебске, закрепиться здесь и ждать, когда Александр I запросит мира. “Кампания 1812 г. окончена!²⁰” — провозгласил император. 
 
Соратники не возражали. Но сам Наполеон с каждым днем пребывания в Витебске все больше задумывался над принятым решением и все меньше удовлетворялся им. Он понимал, как опасно затягивать войну в России, имея в тылу непокоренную, борющуюся Испанию. Между тем, если Барклай и Багратион соединятся у Смоленска, уже в пределах исконной, “святой Руси²¹”, они могут и должны, наконец, по логике событий дать ему сражение! Оно бы и кончило войну. 
 
Новое решение — идти на Смоленск — Наполеон объявил в присутствии Бертье, Мюрата, государственного секретаря П. Дарю, обер-гофмаршала М.-Ж. Дюрока, генерал-адъютантов А. Коленкура и Ж. Мутона. Мюрат был “за”, но все остальные высказались против наступления, приводя те же доводы, которые недавно выдвигал сам Наполеон. Восемь часов подряд они убеждали императора остановиться, подчеркивая, что дальше, за Витебском, начнется уже коренная Россия, где “Великая армия” встретит еще более враждебную среду и гораздо большее сопротивление. 
 
Несколько дней он медлил, не отдавая приказа ни об окончании, ни о продолжении кампании. Наконец, еще раз взвесив все “за” и “против”, Наполеон, по своему обыкновению, выбрал самый радикальный вариант: настигнуть русских и втянуть их в сражение под Смоленском, где, как он думал, должно было взыграть их национальное самолюбие. «Отдавая мне Смоленск, один из своих священных городов, русские генералы обесчестят своё оружие в глазах своих солдат²²», - говорил он с уверенностью в том, что русские не пойдут на бесчестье. Жребий был брошен. 12 августа «Великая армия» покинула Витебск и опять двинулась на восток – к Смоленску. 
 
Наполеон не ошибся, рассудив, что русские сочтут защиту Смоленска делом своей чести. 3 августа в Смоленске две главные русские армии наконец соединились вопреки всем стараниям Наполеона разбить их порознь. Это был выдающийся успех русского оружия.  
 
Боевой дух обеих армий был теперь выше всякого представления. В таком положении отступать за Смоленск без боя было политически немыслимо, какова бы ни была стратегическая обстановка. 
 
Между тем русские войска получили теперь и небывалые с начала войны стратегические выгоды. Соединенные армии насчитывали 130 тыс. человек (90,5 тыс. — в 1-й, около 40 тыс. — во 2-й). От своей разведки Барклай де Толли узнал, что Наполеон ведет на Смоленск не более 150 тыс. человек. Генерал-квартирмейстер 1-й армии К- Ф. Толь спланировал наступательную операцию соединенных армий: ударить на Рудню — Витебск, прорвать центральную группировку Наполеона и, не давая разбросанным корпусам сосредоточиться, бить их по частям. 
 
Барклай де Толли воспринял этот план скептически, понимая, что Наполеон хотя и действительно разбросал свои силы, но, как обычно, на расстояния, позволяющие в кратчайший срок стянуть их все (может быть, кроме войск Понятовского) в центр или к одному из флангов. Поскольку же Багратион и вел. кн. Константин Павлович поддержали план Толя, Барклай 6 августа созвал военный совет. Практически все его участники были за наступление. Барклай принял мнение совета наступать, но “с условием отнюдь не отходить от Смоленска более трех переходов²³” — на случай, если Наполеон попытается отрезать русские войска от Смоленска. 
 
7 августа обе русские армии пошли в наступление. Но едва армии сделали один переход, как Барклай получил разведывательные данные о сосредоточении войск Наполеона у Поречья и решил, что Наполеон готовится обойти его справа. Поэтому Барклай выдвинул 1-ю армию к Поречью, а Багратиону предложил занять место 1-й армии на Руднинской дороге у д. Приказ-Выдра. Таким образом, русские армии фактически перешли к обороне, заняв две основные дороги от Витебска на Смоленск — через Поречье и через Рудню. На третью, окольную дорогу — через Красный — решением военного совета от 6 августа, по инициативе Барклая, был выслан наблюдательный отряд — 27-я дивизия Д. П. Неверовского. 
 
Три дня, с 10 по 12 августа, русские армии простояли в ожидании противника на Пореченской и Руднинской дорогах. Тем временем штаб Барклая установил, что сведения о концентрации французов у Поречья ошибочны и что в действительности Наполеон собирает силы у Бабиновичей. Под угрозой оказывался не правый, а левый фланг русских. Барклай решил соединить обе армии в один мощный кулак у д. Волокова на Руднинской дороге. 13 августа полки 1-й армии потянулись назад.  
 
Маневрами Барклая недовольны были и офицеры, и генералы обеих русских армий. Между тем все эти передвижения оказались не бесполезными. Барклай, один из всех русских генералов, заподозрил скрытый смысл в продвижении Наполеона от Витебска к Смоленску. Правда, он не сразу понял, какой именно смысл. Но стратегическая интуиция и осмотрительность Барклая, побудившие его не удаляться от Смоленска больше, чем на три перехода, и выставить наблюдательный отряд к Красному, оказали на последующий ход событий важное и выгодное для России влияние. 
 
Дело в том, что Наполеон задумал осуществить маневр, подобный тому гениальнейшему из всех наполеоновских маневров, который блестяще удался ему в 1809 г. у Абенсберга и Экмюля, а именно стремительным броском через Днепр у Расасны и далее по Красненской дороге к Смоленску выйти в тыл русским, взять Смоленск, отрезать Барклаю и Багратиону путь отступления в глубь России, навстречу резервам и подкреплениям, и принудить их к решительному сражению с перевернутым фронтом. Пока 1-я русская армия сосредоточивалась у Волоковой, а 2-я (без корпуса Н. Н. Раевского, который задержался в Смоленске и должен был подойти сутками позже) — у Надвы, Наполеон к утру 14 августа моментально соединил всю, казавшуюся разбросанной, центральную группировку “Великой армии” (182608 человек), с фантастической быстротой переправил ее у Расасны на левый берег Днепра и бросил на Смоленск. Впереди шел И. Мюрат с тремя кавалерийскими корпусами (Э.-М. Нансути, Л.-П. Монбрена и Э. Груши) в 15 тыс. сабель. Он и наткнулся у Красного на отряд Д. П. Неверовского, имевшего 7,2 тыс. человек и 14 орудий. 
 
Мюрат первой же атакой с ходу ворвался в Красный, выбил оттуда русских на Смоленский тракт и захватил 9 из 14 их орудий. Самоуверенный Мюрат, опьяненный первым успехом, пренебрег советом Нея использовать подоспевшие в Красный 60 французских орудий и пытался разгромить пехоту Неверовского в конном строю, предприняв за полдня 14 августа 40 атак. Неверовский задержал французов почти на сутки. 
 
По счастливой случайности Раевский успел отойти от Смоленска всего на 12 км. Впереди его корпуса должна была идти 2-я гренадёрская дивизия, но она задержалась сама и задержала весь корпус на 3 часа, потому что ее начальник принц К. Мекленбургский после кутежа в ночь на 14 августа “был пьян, проспался на другой день поздно и тогда только мог дать приказ о выступлении дивизии²⁴”. Этот проступок, за который принца следовало бы расстрелять (если бы он не был родственником царя), неожиданно обернулся для русского оружия “важнейшею пользою²⁵”. К полудню 15 августа в 6 км западнее Смоленска корпус Раевского соединился с обескровленной дивизией Неверовского. Теперь у Раевского стало 15 тыс. бойцов и 76 орудий. Он отступил в Смоленск под защиту его каменных стен и решил защищать город до подхода главных сил Багратиона любой ценой, хотя бы против всей “Великой армии”. 
 
Тем временем в 17 часов 15 августа Мюрат и Ней подступили к Смоленску. Узнав, что город уже занят какими-то силами русских войск, они не рискнули атаковать его, а расположились перед ним на ночь лагерем в ожидании поддержки. Пока к французам подходили новые и новые силы, Раевский перед рассветом 16 августа получил от Багратиона записку: “Друг мой, я не иду, а бегу. Желал бы иметь крылья, чтобы соединиться с тобою. Держись, бог тебе помощник!²⁶”