Новейшие исследования важнейших сражений Великой Отечественной войны

Тема: Новейшие исследования важнейших сражений Великой Отечественной  войны

Содержание

Введение

1. Новейшие исследования  причин Великой Отечественной  войны

2. Сталинградская битва:  новые подходы

3. Новая правда о Курской битве

Заключение

Список используемой литературы

Введение

С 1990-х годов в отечественной  историографии начался новый  этап, характеризующийся созданием  условий для дальнейшего углубления знаний о войне, возможностью критического осмысления достижений предшествующего  периода. Разнообразие подходов при  изучении важнейших проблем и  изложении взглядов, освоение российскими  историками новых пластов зарубежной литературы в целом положительно сказались на объективном освещении  малоизученных страниц Великой  Отечественной войны.

Наряду с методологическим и идеологическим плюрализмом важнейшей  предпосылкой совершенствования представлений  стала существенно возросшая  источниковая база исследований. Подготовка и публикация десятков сборников архивных материалов значительно облегчили историкам работу над всеми без исключения проблемами истории войны, предоставив возможность детального изучения многих ранее практически не рассматривавшихся сюжетов. Особым образом следует отметить уникальную серию «Русский архив: Великая Отечественная война 1941—1945 гг. Документы и материалы», работа над которой ведется коллективом Института военной истории МО РФ с 1993 года. За прошедшие десять лет было издано несколько десятков томов, материалы которых освещают деятельность высших органов политического и военного руководства страны, подготовку и осуществление важнейших стратегических операций, решение задач обеспечения и поддержания боевой готовности войск, организацию формы и методы партизанской борьбы, судьбу советских и иностранных военнопленных и многие другие вопросы. Целью контрольной работы является изучение новейших исследований Великой Отечественной войны (по исторической литературе 1990 – 2000-х гг.)

В связи с поставленной целью необходимо решить следующие  задачи:

¾   рассмотреть основные причины Великой Отечественной войны;

¾   изучить новейшие исследования о Сталинградской и Курской битвах.

1. Новейшие исследования  причин Великой Отечественной  войны 

Без учета геополитических  и цивилизационных факторов невозможно сегодня серьезное теоретическое осмысление проблем, связанных с причинами нападения Германии на Советский Союз. В советской литературе на первый план выдвигались трактовки, содержание которых ограничивалось указанием на классовый характер Великой Отечественной войны. При освещении целей германского вторжения акцент делался на стремлении уничтожить социализм в СССР. Осмысление известных документов программного содержания — плана «Барбаросса», директив по плану «Ост», и других — затруднялось необходимостью следовать сложившимся идеологическим клише. Десятилетиями складывавшийся в Германии «образ врага» включал представления о вечности борьбы германцев против славян, культурном призвании и праве европейцев господствовать на Востоке. В этой системе координат Советский Союз (Россия) рассматривался как законная добыча западноевропейских держав, которым предстояло «закончить войну», расчленив СССР и установив над его народами свое колониальное господство.

Таким образом, сегодня речь идет о помещении событий Великой  Отечественной войны в широкий  всемирно-исторический контекст, рассмотрение ее как имеющего вековую историю  противостояния России и Европы. В.И. Дашичев, в частности, подчеркивает, что захватнические планы нацистского руководства по своему характеру и направленности являлись прямым продолжением старых экспансионистских замыслов, восходящих к временам еще кайзеровской империи. Таким образом, стремление нацистов к первенству в Европе, воссозданию в новых условиях Священной «империи германской нации» предстает в современной литературе как итог предшествующего исторического развития. Игнорирование этих обстоятельств, сведение сути мирового конфликта середины ХХ века к столкновению «нацизма с большевизмом» с точки зрения современных представлений выглядит поверхностным. В то же время, начиная с периода «перестройки», в российской историографии появилось течение, заимствовавшее основные тезисы некоторых школ и течений зарубежной историографии. В частности, распространение получило представление о том, что главным содержанием мировой истории после Первой мировой войны была борьба «за либеральную демократию» против двух тоталитарных идеологий — фашизма и коммунизма (сформулированное главным образом в англоязычной литературе в период «холодной войны»).

Тезис о тождестве гитлеризма и большевизма, «родстве» третьего рейха и «сталинского» СССР в  начале 1990-х годов активно использовался  в отвечавшей определенному политическому  заказу публицистике и внедрялся  в общественное сознание. Прежде всего, внимание обращалось на поверхностное  сходство использовавшихся технологий легитимации политического порядка, в том числе репрессивных мер, способов взаимодействия государственного и партийного аппарата и т.п. Утверждение  подобных взглядов в историографии  второй мировой войны происходило  за счет привлечения исторического  материала, относящегося к периоду 1939—1941 годов, прежде всего советско-германских договоренностей лета-осени 1939 года и прилагавшихся к ним секретных  протоколов. Эти и другие события  интерпретировались как подтверждение  внутреннего сходства «тоталитарных режимов», сначала сотрудничавших, а затем столкнувшихся из-за обоюдных агрессивных устремлений. В результате во многих постсоветских исторических сочинениях в разных вариациях повторяются обвинения СССР в экспансионизме, обусловленном либо стремлением к мировой коммунистической революции, либо «имперскими амбициями» сталинского руководства. С точки зрения этой концепции, СССР не только не стремился к сохранению мира в Европе, но и активно содействовал обострению международной напряженности и, в конечном счете, сползанию мира в войну. В этом контексте в 1990-е годы повторялись попытки ревизовать историческую ответственность Германии за нападение на СССР, распространялись выдумки о подготовке Советским Союзом нападения на Германию в 1941 году[1].

Изучение места и роли СССР в мировой политике в 1920-е  — 1930-е годы, степени ответственности  руководителей Советского государства  за постепенное сползание мира к  войне и обстоятельств ее развязывания оставалось в центре внимания историков, специализирующихся на истории международных  отношений, начиная с дискуссии  вокруг секретных протоколов к советско-германскому  договору 23 августа 1939 года. Большинство  современных ученых, опираясь на достижения предшественников, развивают реалистический взгляд на успехи и просчеты советской внешней и внутренней политики в 1930-е годы, подчеркивая в то же время незаинтересованность советского руководства в обострении международной обстановки. Это связывается с тем, что в межвоенный период возникла реальная угроза объединения наиболее развитых в экономическом отношении держав против СССР. Важнейшая задача советской внешней политики в 1920—1930-е гг., таким образом, заключалась в том, чтобы найти союзников, не допустить сплочения могущественных противников на антисоветской платформе и не допустить (или, по крайней мере, максимально отсрочить) вступление страны в войну. Этот подход методологически основан на представлениях о конфликте национально-государственных интересов как основной пружине международных отношений в Новое и Новейшее время, и является, в общем, традиционным для отечественной историографии внешней политики СССР. Советская историография, несмотря на определенную идеологизацию, по своим метологическим приемам в целом продолжала традиции дореволюционного позитивизма. Действительно, лучшие достижения историографии предшествующего периода — в частности, тщательно документированные работы В.Я. Сиполса, дополненные и переработанные автором в 1990-е годы с учетом расширения источниковой базы, никак не могут рассматриваться как «устаревшие», несмотря на сохранение в ряде аспектов типично советской терминологии, и вполне соответствуют современным требованиям и уровню развития науки[2]. Тем более это относится к новейшим трудам А.А. Кошкина, М.Ю. Мягкова, А.С. Орлова, О.А. Ржешевского, В.В. Соколова, В.М. Фалина, а также ряда других авторов, творчески осваивающих категории геополитики в применении к исследованию внешнеполитической деятельности СССР в 1930-х — 1940-х годах. В частности, получает обоснование тезис о том, что советская внешняя политика формировалась под влиянием тех базовых геополитических императивов, которые действовали на протяжении столетий российской истории, изменение же общественно-политического строя сказалось главным образом на идеологическом и пропагандистском обосновании тех или иных конкретных акций. Наибольшие споры вызвала интерпретация содержания некоторых из этих документов, известных как «Соображения по плану стратегического развертывания Красной Армии». Вариант «Соображений», датируемый маем 1941 года, был истолкован многими историками как план превентивного (упреждающего) удара. Кроме того, содержание развернувшейся дискуссии затемнялось использовавшейся терминологией: сторонники версии о подготовке Советским Союзом «упреждающего удара» употребляли это понятие как синоним нападения (агрессии), что затрудняло взаимопонимание участников дискуссии и в конечном итоге мешало разрешению конкретных вопросов: в частности, можно ли считать его «действующим» документом и т.п. В советское время показу несостоятельности тезиса о превентивном характере гитлеровского нападения 22 июня 1941 года историками уделялось немало внимания. В то же время, в литературе, посвященной этой проблеме, зачастую не проводилось четкой грани между «превентивной войной» в том значении, которое вкладывалось в это понятие идеологами гитлеризма, и «превентивным ударом» как специальным военным термином, что сегодня приводит к определенным трудностям в анализе, как самой проблемы, так и посвященной ей историографии. Очевидно, что существует принципиальная разница между «превентивной войной», о которой десятилетиями твердила западногерманская правоконсервативная историография, и «превентивным ударом», дискуссия по поводу которого была навязана российским историкам в первой половине 1990-х годов. Интерпретируя известные «Соображения...» Генштаба как предложение нанести упреждающий удар, российские исследователи имеют в виду военную операцию, предпринимаемую в оборонительных целях ввиду изготовившегося к агрессии (или уже начавшего ее) противника[3]. Аргументация же тех авторов, которые использовали это выражение как синоним нападения, не мотивированного внешней угрозой, была расценена как недостаточно убедительная. Прежде всего, было обращено внимание на неоправданное отождествление в работах этих историков понятий «наступление» и «агрессия». Если не путать нанесение упреждающего агрессора удара, совершаемого в целях обороны, с наступлением в целях завоевания, то необходимо признать, что в «Соображениях...» Генерального штаба Красной армии невозможно увидеть план, который бы соответствовал «экспансионистским устремлениям» советского руководства.

Из его текста отчетливо  видно, что советское командование исходило из признания угрозы со стороны  Германии, оценивало ее войска как  изготовившиеся для нападения и  свои действия рассматривало как  ответные. Более того, «наступательный  характер» советской военной  доктрины и документов планирования в принципе не может свидетельствовать  в пользу того, что советским руководством было принято решение о нападении  на Германию летом 1941 года (или в  какой другой «подходящий» момент).

2. Сталинградская  битва: новые подходы

Сталинградская битва  продолжает привлекать большое внимание историков и писателей, как в  нашей стране, так и за ее пределами.

Среди вышедших в последнее  время книг выделяются сборник документальных материалов «Сталинградская битва», подготовленный авторским коллективом  Министерства обороны РФ под руководством генерал-лейтенанта В.А. Жилина, и сборник  документов из архива ФСБ России «Сталинградская  эпопея»[4]. Из исследовательских работ следует отметить монографию ирландского историка Дж. Робертса «Сталинград. Битва, которая изменила историю», а также работу историка из США А. Аксела «Герои России», одна из глав которой посвящена герою Сталинграда снайперу Василию Зайцеву[5].

Продолжающееся изучение Сталинградской битвы, появление в  последние годы новых документов и мемуарных свидетельств расширило  базу исторических исследований, дало возможность существенно дополнить  представления историков о характере  и ходе военного противоборства на советско-германском фронте летом 1942 –  зимой 1943 года.

Традиционно считается, что  битва за Сталинград продолжалась 200 суток (17.07.1942 – 2.03.1943). В новейшей литературе, однако, встречается предложение  включить в ее хронологические рамки  оборонительные действия советских  войск на Воронежском и Донбасском направлениях, начиная с 28 июня. В  этот день ударная группировка армейской  группы «Вейхс» перешла в наступление против войск Брянского фронта, — была начата «главная операция» летней кампании 1942 года, планом которой предусматривалось овладение Сталинградом и нефтеносными районами Кавказа[6].

В развернувшемся ожесточенном сражении участвовали миллионные армии, многие тысячи единиц боевой техники. Чрезвычайно велики были потери сторон. Войска Германии и ее сателлитов потеряли 1,5 млн. человек (что составило примерно четвертую часть действовавших на советско-германском фронте сил), Красная армия – 1 млн. 130 тыс. человек[7]. Поражение под Сталинградом явилось настоящей катастрофой для стран фашистского блока. В то же время стало ясно, что победа антигитлеровской коалиции неминуема. Во всем мире Сталинград стал восприниматься как символ стойкости советского народа, символ победы над фашизмом.

Окружение и разгром советскими войсками вражеской группировки  под Сталинградом справедливо признается решающим событием, предопределившим изменение военно-стратегической обстановки в пользу стран антигитлеровской коалиции и знаменовавшим коренной перелом в ходе Великой Отечественной. В то же время в современной  литературе контрнаступление под Сталинградом (операция «Уран») предлагается рассматривать  в общем контексте наступательных замыслов Ставки ВГК. В частности, внимание историков привлечено к сражениям  на Центральном направлении, а именно 2-й Ржевско-Сычевской операции (операции «Марс»), проводившейся войсками Западного и Калининского фронтов в ноябре—декабре 1942 года. В прежние годы эта операция не получила достаточного освещения в отечественной историографии. Оживление интереса к вопросу о значении событий в районе Ржевского выступа для исхода Сталинградской битвы в настоящее время не в последнюю очередь связано с появлением монографии американского историка Д. Глэнца «Крупнейшее поражение маршала Жукова», в которой операции «Марс» приписывается самостоятельное значение, и она рассматривается как равнозначная по масштабу и значению операции «Уран». Согласно Глэнцу, окружение и разгром 9-й армии вермахта под Ржевом должно было наряду с наступлением под Сталинградом стать основным звеном в цепи громких побед Красной армии зимой 1942/43 года, что могло бы привести к поражению Германии уже в 1943 году.

Д. Робертс, критикуя вслед за Глэнцем советских историков за «принижение» значения операции «Марс», обращает внимание на названия планировавшихся Ставкой ВГК операций. «Если посмотреть на замысел стратегических наступательных действий командования Красной армии в кампании 1942/43 года, — пишет он, — то можно заметить, что запланированные тогда операции располагались на карте с севера на юг точно в таком же порядке, в каком убывали от солнца те планеты, названия которых они как раз и носили – Марс, Юпитер, Сатурн и Уран». Эта точка зрения оказалась привлекательной для некоторых российских историков, согласившихся считать операцию «Марс» провальной и возложить ответственность за это на Г.К. Жукова. Действительно, ставшие известными историкам в последнее время материалы позволяют дать убедительное обоснование тезиса о тесной взаимосвязи победы под Сталинградом с развитием событий на других участках фронта, прежде всего — на западном (московском) направлении. Тем не менее, обстоятельства подготовки и проведения операции «Марс», а также некоторые важные детали (в частности, сообщение П.А. Судоплатова о том, что советской контрразведкой немцам были переданы сведения о планирующемся наступлении под Ржевом[8]), вынуждают рассматривать итоги операции «Марс» прежде всего в контексте общей ситуации на всем советско-германском фронте: несмотря на неудачу наступления под Ржевом, советское командование в целом переиграло противника в стратегическом плане, воспрепятствовав переброске немецких войск с московского направления на юг и обезопасив себя от вероятного удара вермахта на Москву.