Н. И. Кареев о якобинской диктатуре

Д. А. Ростиславлев

Н. И. Кареев о якобинской диктатуре

Статья опубликована в  сборнике

"Исторические этюды  о французской

революции (Памяти В.М.Далина)" М.

ИВИ РАН 1998.

В спорах о Великой французской  революции, которые вели отечественные  исследователи в  последнее десятилетие, немало внимания уделялось эпохе  Конвента (1). Это не удивительно: после 1917 г. якобиноцентризм стал одной из наиболее характерных черт отечественной историографии данной темы. Но если в 30-х и 60-х годах полемика разворачивалась главным образом по вопросу о классовой сущности власти 1793-1794 гг.(2) , то в наши дни объектом критики стали авторитаризм и террористический характер якобинской диктатуры. Переоценки носят концептуальный характер, в основе их  - признание приоритета общечеловеческих ценностей перед принципами революционной морали и целесообразности. Тем важнее кажется сегодня обращение к опыту иных, немарксистских направлений в изучении французской истории конца XVIII в.

Немало глубоких и созвучных  современным поискам идей содержится в  трудах историков "русской школы", сложившейся в  конце XIX в. благодаря  исследованиям В.И.Герье, Н.И.Кареева, И.В.Лучицкого, М.М.Ковалевского, их коллег и учеников. Французские события вековой давности были своего рода зеркалом, в которое смотрели ученые, размышлявшие о судьбах России. "Кто начал жить в 60-70 годы, тот не мог не задумываться над тем, когда и как захватит Россию в свой неудержимый поток длительная западноевропейская революция, начавшая уже со времен декабристов оказывать влияние на передовые круги нашего общества",  - писал Н.И.Кареев в автобиографической книге "Прожитое и пережитое"(3). Важнейшим событием этого общеевропейского процесса была, по его мнению Великая французская революция, сокрушившая феодальные институты и распространившая повсеместно идеи индивидуальной свободы и конституционализма(4). На студенческой скамье Кареев взялся за изучение крестьянского вопроса во Франции кануна революции. Это исследование, продолженное затем во французских архивах, завершилось изданием капитального труда(5) и было с блеском защищено в 1878 г. в качестве диссертации на звание магистра в Московском университете. Революция 1905 г., установление в России конституционного режима и приближение новой социальной бури побудили Кареева к столь же глубокому изучению истории парижских секций 1790-1794 гг.(6)

Об отношении Кареева  к периоду якобинского правления  можно судить лишь по работам обобщающего, учебного и популярного характера. Историк подробно изложил свой взгляд на феномен якобинизма еще в университетском курсе "История Западной Европа в новое время"(7), 3-й том которого, имевший подзаголовок "История XVIII в.", вышел в 1893 г. Начало мировой войны и приближение социальной катастрофы в России вызвали жгучий интерес читающей публики к событиям Французской революции, что побудило Кареева опубликовать в популярных журналах серию соответствующих статей, в  т. ч. и о якобинцах(8). В 1917 г. он написал научно-популярную книгу "Великая французская революция". И в ней, и в статьях 1917-1918 гг. (9) историк с незначительными изменениями повторил свою трактовку якобинской диктатуры, изложенную в  университетском курсе, особо обращая внимание читателей на опасность чрезвычайных форм правления и на недопустимость политики террора. Его трактовка, хотя и не была результатом специального исследования, тем не менее представляется нам весьма интересной и поучительной, поскольку Кареев, по праву считавшийся крупнейшим знатоком литературы о французской революции(10), в своих работах опирался на результаты научных изысканий, проводившихся историками различных школ и политических пристрастий. Кроме того, обладая редким талантом обобщения и концептуального осмысления фактического материала, Кареев рассматривал феномен якобинской диктатуры не только в рамках Французской революции, но связывал его с идеей "всеобщей истории", разработке которой было в конечном итоге подчинено все его творчество(11).

Формулируя свой взгляд на Французскую революцию и в  частности на период якобинской диктатуры, Кареев должен был учитывать трактовку  этих событий его учителем В.И.Герье, который положил начало изучению "опасной темы" в Московском университете. В.И.Герье развивал на русской почве идеи знаменитого произведения И.Тэна "Происхождение современной Франции". По его мнению, после провозглашения Генеральных штатов Национальным Собранием во Франции установился режим деспотизма и анархии. Таким образом, отсчет времени "якобинского владычества" начинался едва ли не с первого года революции. Идеологической предпосылкой якобинизма, В. И.Герье называл рационализм Просвещения. Философы абсолютизировали возможности разума в ущерб традиционной вере. Даже "либерал" Монтескье, пропагандировавший неверно им понятую английскую конституцию без учeта реалий политического положения и государственно-правовых традиций Франции, способствовал популярности "радикалов" во главе с Руссо, которые ввергли страну в пучину анархии. В оценках феномена якобинизма Тэном и Герье преобладали психологические критерии. Якобинец  - человек с чрезмерным честолюбием, фанатик и доктринер. Таких людей всегда можно встретить в обществе, в особенности среди молодежи. Революция же вывела их на авансцену. Составляя меньшинство нации, якобинцы могли держаться у власти лишь посредством террора. Именно этим Герье объяснял деспотизм II года(12).

Кареев принадлежал к  иному поколению либералов, нежели его учитель. Герье выступал за "национальную монархию", вариант просвещенного  абсолютизма, Кареев был убежденным конституционалистом, одним из первых вступившим в  кадетскую партию(13). Он высоко ценил Великую революцию XVIII в. за реализацию "принципов 1789 года"  - упразднение феодальных структур, обеспечение свобод и гражданского равенства. Якобинский период Кареев рассматривал как локальный эпизод в  ходе революции, которая,в силу ряда обстоятельств, "не удержалась" на этапе конституционной монархии и жирондистской республики(14). Спор Герье и Кареева был продолжением на русской почве известной полемики между И.Тэном и А.Оларом. Не случайно многие положения университетского курса и других работ Кареева перекликались с выводами "Политической истории Французской революции" Олара.

По мнению русского историка, наиболее существенным качеством якобинцев  была приверженность идее государственности. "Якобинцы видели в государстве великую силу, которая должна подчинить себе все проявления человеческого бытия, воспитывая гражданина для своих целей, требовать от него полного повиновения, устанавливать в частной и социальной жизни все, начиная с мелочей поведения и кончая религией, которая тоже должна быть гражданской,  - писал Кареев в университетском курсе.  - Нежелание подчиниться общему режиму во имя государства и было признаком "инцивизма", отказа от исполнения первого условия общественного договора, заключающегося в полном отчуждении прав в пользу всех : такого человека нужно было принудить к "цивизму". Считая необходимою диктатуру для спасения отечества от внешних врагов, якобинцы видели в той же диктатуре средство всех французов сделать настоящими "гражданами" и "патриотами"... "Святое насилие"... было главным средством, употреблявшимся якобинцами... они возвели террор в систему"(15).

Итак, диктатура и террор, по мнению Кареева, были обусловлены  особенностями доктрины, которую  исповедовали якобинцы. Ещe в университетском курсе историк отмечал, что в известном сочинении Сен-Жюста "Фрагменты республиканских учреждений" "общественным идеалом выставляется нечто вроде спартанского устройства с полным отсутствием личной жизни или же вроде государства Платона, как известно, возведшего на степень идеи древнюю гражданскую общину с полным исчезновением в ней личности гражданина"(16). В отделе рукописей Российской государственной библиотеки, в фонде Кареева хранятся недатированные листки с анализом этого сочинения. Можно предположить, что Кареев писал их в 1918 г., когда готовил серию статей в популярные журналы, предупреждая русское общество об опасности чрезвычайщины. Автор обращал внимание читателей на несоответствие деклараций Сен-Жюста об общественной и личной свободе изложенному в сочинении общественному идеалу. в  проекте ближайшего сподвижника Робеспьера предлагалось регламентировать воспитание и даже игры детей, одежду для мальчиков, в соответствии с возрастом. Община контролировала дружеские связи и супружескую жизнь, имущественное состояние своих членов. Обязательный гражданский культ лишал их свободы вероисповедания. Люди не имели права на протест. Историк отмечает характерную фразу проекта Сен-Жюста: "Восстания, которые бывают при деспотизме, всегда спасительны, но те, которые вспыхивают в свободном государстве, опасны иногда для самой свободы"(17).

В 1918 г. Кареев опубликовал  статью "Французский революционный  трибунал 1793-1795". Возмущенный появлением в  России чрезвычайных органов и  института заложничества, историк напоминал о печальном опыте революционной практики якобинцев. Он предупреждал читателей о том, что создание чрезвычайных органов взамен конституционных, упразднение обычной процедуры судопроизводства и вынесение приговоров на основании "революционного сознания" привели во Франции к полному отказу от принципов общественной и индивидуальной свободы, к гибели ни в  чем не повинных людей, к невероятным злоупотреблениям властей и применению тех же средств, которые использовались при низвергнутом старом порядке(18).

Нарушение принципа индивидуальной свободы, провозглашенного революцией, Кареев видел и в политике дехристианизации. Корни этого феномена 1793-1794 гг. уходили, по мнению историка, в традиции абсолютизма, когда государство стремилось подчинить себе церковь. Революционеры не могли игнорировать проблему: "Католицизм слишком сросся со старым политическим и социальным строем, связь между государством и церковью была слишком тесна, духовенство являлось чересчур привилегированным сословием для того, чтобы политическая ломка не задела и религиозных традиций,  - писал Кареев в 1917 г., в статье "О дехристианизации"(19). Однако принятое Учредительным Собранием законодательство о гражданском устройстве духовенства, было, по его мнению, ошибочным. Оно вызвало сопротивление среди значительной части низшего духовенства, до того момента поддерживавшего революционные преобразования. Это, в свою очередь, создало представление о контрреволюционности священников и спровоцировало попытку "расхристианить" Францию, то есть уничтожить в ней само христианство. Кареев видел в дехристианизации, главным образом, политическую акцию, которую осуществляло энергичное меньшинство нации  - якобинцы. Он не проводил существенных различий между культом Разума и культом Верховного Существа. "Робеспьер был противником дехристианизации в еe грубых, насильственных формах, которые порождали ненависть к революции в массах и вооружали против неe общественное мнение за границей, но он не имел ничего против существа дела",  - считал Кареев(20). Он называл утопичной попытку истребить церковь после того, как не удалось подчинить еe государству. По его мнению, "этим была болезненно задета свобода совести, принцип которой имеет, несомненно, христианское происхождение"(21).

Обстоятельно доказывая  несоответствие политики якобинцев  провозглашенному революцией принципу свободы, Кареев оспаривал точку зрения, согласно которой они были выразителями принципа равенства. "Во имя государственной идеи, перед которой все одинаково ничтожны, и требовалось равенство якобинцами,  - писал он.  - Всепоглощающее государство должно быть и государством всеуравнивающим. Другими словами, равенство было в их системе не столько постулатом личности, сознающей своe право на равенство с другими, сколько постулатом государства, перед которым все должны быть одинаково бесправны"(22). Эта фраза из университетского курса нуждается в разъяснении. Кареев не раз справедливо указывал на ошибочность определения политики якобинцев как коммунистической. В 1918 г. историк даже написал на эту тему специальную статью, поскольку образы робеспьеристов приобретали в Советской России сакральное значение прямых предшественников большевиков. Кареев доказывал, что коммунистические идеи отдельных утопистов - Мелье, Морелли  - составляли маргинальное направление в Просвещении. Лидеры Революционного правительства враждебно относились к пропаганде "аграрного закона" и тому подобным демагогическим лозунгам, с которыми выступали Ж.Ру, Ланж, Моморо, Бийо-Варенн и другие сторонники уравнения имущественных состояний. Подлинно коммунистическая попытка Бабёфа была сделана, по выражению Кареева, "с падением Робеспьера и Сен-Жюста... как раз в новый реакционный период второй половины девяностых годов XVIII века"(23). Таким образом, якобинская доктрина в трактовке Кареева, была лишена социального содержания. Историк избегал давать характеристику робеспьеристам как выразителям интересов определeнного класса. Лишь в книге, изданной в 1918 г., он, отдавая дань моде на социальные ярлыки, причислил их к "слою интеллигентной буржуазии" наряду с жирондистами(24). Однако интерес к подлинно социальной истории всегда был присущ творчеству Кареева. Еще в университетском курсе он утверждал, что характер власти в 1793-1794 гг. определялся союзом между якобинцами и санкюлотами(25). И конституционная монархия, и "свободная республика" жирондистов могли быть, по определению Кареева, только "организацией господства буржуазии". Между тем, санкюлоты стали политической силой в ходе борьбы против сил Старого порядка, особенно со времени объявления "отечества в опасности". "Но санкюлоты хотели спасать не только Францию, а Францию новую, такую, о которой говорилось в речах клубных ораторов, в демагогических листках, в патриотических песнях,  - одним словом, Францию якобинскую",  - отмечал историк(26). Абстрактные идеи якобинцев о народовластии, о народном суверенитете привлекали санкюлотов. По справедливому замечанию Кареева, "революционная агитация якобинцев имела сравнительно мало успеха в крестьянской массе. Они вербовали своих сторонников преимущественно среди людей, получивших некоторое образование, без которого трудно было бы понимать отвлеченную политическую догматику партии,  - в мелкой буржуазии, между представителями полуинтеллигентных профессий, среди ремесленников, а также и простых рабочих"(27).

В отличие от буржуазии  и других культурных слоев общества, санкюлоты не склонны были протестовать против диктатуры и культа государственности. В  книге "Общие основы социологии", над которой Кареев работал летом 1918 г., есть размышления о противоречивой роли народа в  революции. Историк  отмечал консерватизм масс "в  культурном отношении, а следовательно в политической и правовой идеологии, равно как в хозяйственном быту"(28). В силу этого они легко поддавались демагогии как со стороны абсолютизма, так и со стороны революционеров. "Притом в народных низах равенство было всегда дороже свободы, если ее не отождествлять с анархической волей. Демократия часто была опорой абсолютизма против боровшихся с ним зажиточных и более культурных классов общества"(29). Это наблюдение Кареева было чрезвычайно смелым для того времени, когда писалась его книга.

Парижские санкюлоты стали  социальной опорой всеуравнивающего государства якобинцев. Они помогли буржуазии справиться со Старым порядком, а затем помогли якобинцам подчинить буржуазию режиму диктатуры. По мнению Кареева, только союз с санкюлотами Парижа позволил Робеспьеру одержать верх над жирондистами. При этом победители не могли более ограничиваться абстрактными рассуждениями о народовластии. Санкюлоты настаивали на принятии серьезных мер, которые бы облегчили их положение, существенно ухудшившееся за годы войны. "Главным способом к этому,  - отмечал Кареев,  - явилось насильственное вмешательство в экономическую жизнь посредством реквизиций, установление максимума для цен на жизненные припасы, казней над хлебными барышниками, биржевиками, поставщиками в армию и т. п., что останавливало, в свою очередь, промышленность и торговлю, вредило интересам других классов и отражалось на самих же санкюлотах, так что им, раз уже вступившим на эту дорогу, оставалось лишь или совершенно отказаться от такой системы улучшения своего материального быта или идти далее по тому же пути, т. е. делать революцию бесконечной и усиливать террористические меры"(30).

Доктрина и экономическая  политика якобинцев не соответствовали, по мнению Кареева, принципам братства и равенства, провозглашенным в  1789 г. Важнейшей задачей революции, полагал историк, было установление "гражданского равенства или равноправия..., уничтожение деления населения  страны на сословия и отмена всяких привилегий, иными словами превращение  сословного общества в  безсословное гражданство"(31). Таким образом, "принципы 1789 г." были искажены и даже превратились в полную свою противоположность на этапе якобинской диктатуры". Кареев не раз писал о том, что апология государственности и подавление индивидуальной и общественной свободы заставляют вспоминать о Старом порядке и служат предтечей наполеоновского цезаризма(32). Однако историк не исключал якобинский этап из революции как нечто чужеродное. На Кареева, как и на многих других исследователей темы, огромное влияние имели идеи А. Токвиля о преемственности учреждений Старого порядка и революции. Якобинский период, по мнению Кареева, был не только временем отрицаний принципов и духа начала революции, но одновременно еe высшим этапом, который характеризовался наиболее заметным участием народных масс в политической жизни страны, разрушением феодальных институтов и, в частности, завершением цикла аграрных реформ, начатых Учредительным Собранием(33).