Историко-правовые учения Падуанского

Кому же принадлежит право  издавать законы, или кто настоящий  законодатель в человеческих обществах? Народ, отвечает Марсилий, то есть совокупность граждан или большая их часть. Это можно доказать следующими доводами: 1) законодательная власть должна принадлежатьтому, кто может дать наилучшие законы; но таков именно народ, ибо законы издаются для общего блага, а оно  лучше усматривается всеми, нежели некоторыми. Никто сам себе зла  не желает; следовательно, все в совокупности будут искать общего блага, а не частного. Напротив, один или немногие легко  могут или ошибаться или иметь  в виду собственную пользу, а не общественную. 2) Законодателем должен быть тот, чьи законы лучше всего  исполняются. Но таков опять народ, ибо каждый здесь повинуется не по принуждению, а добровольно законам, которые он сам на себя налагает. Притом большинство имеет и наиболее силы, чтобы заставить непокорных исполнять закон⁴.

Против этого возражают: 1) что законодатель должен быть свободен от дурных наклонностей и невежества, а большинство людей глупы  и злы; мудрые же и добродетельные всегда немногочисленны. 2) Слишком  трудно, а часто и невозможно согласить  мнения многих, в особенности злых и безумных людей; согласить немногих всегда легче. 3) Не следует делать посредством  многих то, что могут сделать немногие.

Все эти возражения легко  опровергаются некоторыми аксиомами  и силлогизмами: 1) всякий человек  желает себе жизни, имеющей во всем достаток, а таковая дается государством; следовательно, большинство граждан  желает государства, а потому и всего  нужного для благоустроенного государства, то есть хороших законов. 2) Целое  всегда больше части; следовательно, совокупность граждан всегда способнее различить  хорошее, нежели какая-либо часть, которая сама содержится в целом. Принимая во внимание эти аксиомы, невозможно утверждать, что большинство граждан злы и глупы, а потому имеют наклонность к дурному. Напротив, каждый имеет естественное стремление к сохранению государства, находя в этом собственную пользу, и если большинство не в состоянии придумать что-нибудь новое, как немногие мудрые, то оно лучше может обсудить предлагаемое, ибо здесь каждый может заметить упущенное. Что касается второго возражения, то из того, что легче согласить немногих, не следует, что их мнение было лучше. Этим же опровергается и третье возражение.

Нетрудно заметить, что  доводы МарсилияПадуанского в пользу демократии основаны на ложных умозаключениях. Из того, что каждый желает себе пользы, не следует, что каждый хочет и  пользы общественной. Связь между  той и другой слишком отдаленна. Предполагая даже подобное желание  во всяком гражданине, не следует, что  каждый способен понимать, что требуется  общественным благом. На это нужны  и умственное развитие, и знание дела, которые даны не всем. И если Марсилий утверждает, что все в  совокупности способнее обсуждать  общественные дела, нежели некоторые, ибо целое больше части, в нем  заключающейся, то это чистый софизм. Целое несомненно всегда больше части, но оно не всегда лучше части. Напротив, хорошо устроенная часть теряет свое качество, входя в состав дурно  устроенного целого. Распущенное  в количестве, качество понижается. В общественных делах это поглощениекачества количеством усиливается еще  тем, что общее решение вытекает не из суммы всех голосов, а из воли большинства. Следовательно, мнение лучшего  меньшинства, избранных людей, теряет всякое значение, и управление государством попадает в руки невежественной массы. Марсилий заимствовал свои доводы из некоторых положений Аристотеля, который служил неисчерпаемым источником для всякого рода доказательств  и авторитетом для самых противоположных  направлений. Но великий мыслитель  древности, говоря в пользу демократии, имел в виду большинство людей, получивших высокое гражданское образование и вполне посвящающих себя политической жизни; классы, занятые физическим трудом, исключались из государства. Средневековый публицист взял одни общие положения, без той почвы, из которой они вытекали, а потому его выводы получили совершенно иной характер.

Решив, таким образом, кто  должен быть законодателем в государстве, Марсилий переходит к вопросу: кому принадлежит право устанавливать  правителя (partemprincipantem)? Опять тому же законодателю, по тем же причинам, по которым ему принадлежит издание законов. Здесь, кроме того, присоединяется еще соображение особого рода, а именно: кто устанавливает известную форму, тому принадлежит и установление субъекта этой формы; следовательно, кто издает законы, тот должен назначать и лицо, которому поручается приведение законов в действие, а это и есть правитель. Отсюда ясно, что народу принадлежит право назначать правителя, исправлять его и, наконец, сменять в случае нужды, в целях общего блага. Права же правителя заключаются в том, что он должен судить, повелевать и исполнять свои решения на основании закона. Он же устраивает остальные части государства, определяя количество и качество нужных для этого людей. Таким образом, все остальное устанавливается в отношении к этой главной части, как центру или сердцу.

Что касается устройства самого правительства, то Марсилий замечает, что исполнение законов лучше  вверять одному или нескольким, нежели всем, ибо для этого достаточно немногих, а все были бы напрасно отвлечены от своих дел. Каково бы, впрочем, ни было устройство этой части, правитель всегда должен быть единый, не по количеству лиц, а по должности, то есть необходимо, чтобы решение  было одно, хотя быправление принадлежало аристократии или политии. Действие должно во всяком случае проистекать  только из общего решения; иначе в  государстве будут раздоры и  оно не будет составлять одного целого. Во всем этом учении МарсилияПадуанского  нельзя не заметить многочисленных точек  соприкосновения с Руссо.

Гораздо слабее оказывается  Марсилий в обсуждении другого вопроса, занимавшего людей того времени, именно, вопроса о том, что полезнее: установление одного государства по всей земле или разных в странах, имеющих различные языки и  обычаи. Дух нового времени проявляется  у Марсилия разве в том, что  он считает этот вопрос второстепенным. Можно устроить политический союз так  или иначе, говорит он, смотря по удобству. Он замечает только, что разделение государств может иметь в виду предупреждение излишнего размножения  человеческого рода.

Разобрав существо и свойства светской власти, Марсилий переходит  к власти церковной. Здесь главный  вопрос состоит в том: принадлежит  ли церковной власти принудительный суд в духовных и светских делах?

Для разъяснения дела, говорит  Марсилий, надо прежде всего установить термины, ибо много путаницы произошло  от смешения различного значения слов. Церковью, в настоящем смысле, называется собрание всех верующих, а в более  употребительном смысле – совокупность служителей алтаря. Мирским (temporalia) называется, с одной стороны, все телесное, принадлежащее человеку, с другой – всякое человеческое действие или  страдание, относящееся к временной  жизни. Под словом же «духовное» (spiritualia) разумеется, с одной стороны, все  нематериальное, с другой – божественный закон, учение, таинства и благодать, устраивающие человека для жизни  вечной, или, в более обширном смысле, всякое человеческое действие или страдание, относящееся к будущей жизни. Мы видим, что Марсилий ищет научной  точности.

Затем, по общему обычаю писателей  того времени, приводятся сначала доводы защитников папской власти, потом  возражения противников. Папской теории противопоставляются тексты св. Писания, доказывающие, что Христос дал  ученикам своим только власть учить, а не принуждать. Все это нам  уже известно; нового здесь ничего нет. Марсилий приводит и тексты апостолов, предписывающие повиновение властям. Из всего этого он выводит, что  светской власти подчинены все граждане без исключения; духовенству же принудительной власти не дано, ибо принуждением нельзя войти в царство небесное. Власть ключей означает только право связывать и разрешать людей относительно греха, то есть совершать таинство исповеди. Впрочем, и здесь окончательный суд принадлежит Богу. Другое право, истекающее из той же власти, состоит в отлучении грешников от церкви, или от общения верующих. Но так как с этим связаны гражданские последствия, а священник принудительной власти не имеет, то ему принадлежит в этом отношении единственно право совета; власть же принудительно отлучать непокорных от церкви присваивается самой церкви, то есть собранию верующих, почему Христос сказал: повеждь Церкви. Иначе священник, пользуясь таким правом, получил бы власть над всем гражданством, тогда как, по установлению Христа, ему принадлежит только право учить и действовать в качестве врача, а не принудительно.

Марсилий старается подкрепить это учение исследованием самого существа законов, управляющих человеком. В этом заключается философская  часть его аргументации. Все свободные  человеческие действия, говорит он, подлежат некоторым правилам. Но иные из этих правил – простые советы, другие же имеют принудительную силу и сопровождаются наградами и  наказаниями. Это – приведенное  выше различие между юридическим  законом и нравственным. Распределение  наград и наказаний может иметь  место или в настоящей жизни  или в будущей. Закон, сопровождаемый наградами и наказаниями в  настоящей жизни, есть закон человеческий, в будущей – закон Божий. Но всякий закон требует исполнителя  или судьи. Судьей человеческого  закона является князь, которому поэтому  подсудны все нарушающие этот закон, даже священнослужители. Судья же божественного  закона естьХристос, который дает награды  и налагает наказания в будущей  жизни. В настоящей жизни для  закона Божьего нет судьи, а существует только советник, который учит, что  нужно делать для получения вечной награды и избежания вечного  наказания. Это и есть священник, который учит и совершает таинства, но принуждать никого не может, ибо  по принуждению нельзя получить вечной награды. Он – врач душ. Поэтому евангельское слово в приложении к настоящей жизни есть учение, а не принудительный закон.

Против этого возражают, что священнику принадлежит суждение о ереси, следовательно, и наказание. Но еретик должен быть судим по закону Божьему, а потому он может быть наказан  только в будущей жизни Христом; священнику здесь принадлежит только увещевание. Человеческий же закон  может воспретить еретикам пребывание в известной стране как людям  вредным для других. Нарушители этого  закона должны наказываться светской властью, точно так же как если бы закон постановил удаление прокаженных, то исполнение принадлежало бы не врачу, а светскому судье. Заметим здесь  первый голос средневекового писателя в пользу свободы совести.

Таковы, по учению Марсилия, права священнослужителей; кем же они определяются?

Выше было сказано, что  все должности в государстве  устраиваются человеческим законодателем; между тем должность служителя  алтаря первоначально установлена  Христом. Для разрешения этого кажущегося противоречия, говорит Марсилий, следует  прежде всего различить существо должности от замещающих ее лиц. Затем, в самой должности различаются  два элемента, из которых один имеет  начало от Бога, другой от людей. Непосредственно  Богом установлен только священнический чин (charactersacerdotalis). Он состоит в праве  совершать таинства и передается возложением рук. Эту власть все  пресвитеры имеют в одинаковой степени; римский первосвященник в этом отношении  совершенно уравнивается с другими. Но кроме того, в церкви есть другая власть, экономическая (potestasiconomica), установленная  для распорядка между людьми. Это  власть епископская. Происхождение  ее чисто человеческое, и она следует  общим правилам.

Марсилий доказывает св. Писанием, что Христос дал всем апостолам совершенно одинаковую власть. Он сказал всем безразличия: «сие творите  в мое воспоминание; шедшеубо, научите  вся языки; приимите Дух Свят, им же отпустите грехи, отпустятся им; и им же держите, держатся». Из св. Писания не видно также, чтобы Петр имел власть над другими апостолами. Наконец, нет причины, почему бы римский епископ более других считался преемником Петра, ибо из Писания не видно даже, был ли когда-нибудь Петр в Риме. Власть, данная апостолам, имела значение не для одного какого-либо места, а для всех стран и верующих. Распределение же священнослужителей по округам – опять дело человеческого соглашения. Божественного установления в этом невозможно искать.

Что касается назначения лиц, то право определять как епископов, так и пресвитеров принадлежит  в каждом округе церкви, то есть собранию верующих. Это доказывается обычаем  первоначальной церкви и доводами разума. Основания те же, что относительно выбора светских правителей. Здесь  даже еще важнее избрание достойнейшего, ибо при плохом замещении должности  верующим грозит опасность не только временных несчастий, но и вечной смерти. И в этом случае возражение, что священники могут лучше судить о достоинстве лица, опровергается  тем, что еще лучше может судить об этом весь народ, часть которого составляют священники. Таким образом, право назначать служителей алтаря, а потому исправлять их и, в случае нужды, отрешать от должности, принадлежит  тому же законодателю, в руках которого находится и светское законодательство, то есть народу. Он же распоряжается  и светскими имуществами, назначенными на содержание духовенства. Наконец, ему  принадлежит толкование св. Писания, установление догматов и обрядов. Но так как невозможно собрать в  одно место всю совокупность верующих, то они действуют через представителей, избирая из своей среды вселенский собор, через который глаголет Дух  Святой. Собор издает церковные законы; он один может положить наказание  за неисполнение христианских обязанностей; ему же, наконец, принадлежит право  отлучать от церкви князя или какого бы то ни было гражданина.

Очевидно, что Марсилий, следуя чисто демократическому направлению  и приписывая народу как светскую, так и духовную власть, окончательно смешал пределы той и другой. Отрицая у духовенства право налагать принудительные наказания,он ту же власть присваивает собору, представителю церкви. Это едва ли не единственная непоследовательность, в которой его можно упрекнуть.

Марсилий находит в  своей системе место и для  папы. Собору принадлежит все, что  относится к законодательству; но для охраны порядка в собрании, а также и для исполнения соборных постановлений полезно установление верховного епископа, которому, в этом смысле, принадлежит главенство над  остальными. Право назначать такое  лицо принадлежит опять вселенскому  собору; но лучше всего вручить  главенство Римскому папе, ибо это  согласно с установленным обычаем  церкви.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя итог следует отметить, что в учении МарсилияПадуанского, в первый раз в истории политической литературы, с замечательной силой и ясностью проводятся чисто демократические начала. И эти начала не ограничиваются одной светской областью, а вносятся в само устройство церкви. Богословскому учению о законе противополагается начало свободы. Сам закон считается исходящим из свободной воли граждан. Мы видим здесь полнейшее развитие либеральной теории в средневековом периоде. Как всегда, эти начала, взятые в своей односторонности, оказываются недостаточными. Но в Марсилии нельзя не признать даровитого родоначальника всех демократических писателей нового времени. Книга его имеет и другое важное значение. Здесь в первый раз систематическими и учеными доводами отрицается у церкви принудительная власть. Закон юридический отличается по этой теории от закона нравственного. Церковь должна оставаться чисто нравственно-религиозным союзом; она имеет право действовать только нравственными средствами. Это было самое существенное возражение не только против всех папских притязаний, но и против всего средневекового порядка, в котором церковному союзу придавалось слишком обширное значение. Но эта мысль шла наперекор всему общественному развитию того времени, а потому не могла быть принята. Сила средних веков состояла в одностороннем преобладании нравственно-религиозных начал. Светская область сохраняла отчасти свою самостоятельность, но не была владычествующей, как хотел Марсилий, а подчинялась высшему руководству церкви. Поэтому учение Марсилия было объявлено еретическим, а его книга возбудила в обществе скорее недоверие к защищаемому им делу.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. История политических и правовых учений: Учебник для вузов / Под общ ред. акад. РАН, д.ю.н., проф. В.С. Нерсесянца, - 4-е изд., перераб. и доп. – М.: Норма, 2004. – 944 с.