Александр 1 как дипломат

Генерал граф Кутайсов, смертельно раненный на Бородинском поле, последнюю свою волю выражает на французском. И подобные примеры можно продолжить. Заметим, кстати, что и рост национального самосознания в 1820—1830 гг., и окончательное оформление русского литературного языка мало изменили лингвистическую ситуацию в дворянской среде. Вспомним, что идеальная героиня Пушкина, Татьяна Ларина, писала письмо Онегину по-французски. А лицо вполне реальное, один из ярких лидеров раннего славянофильства Ю.Самарин до семилетнего возраста по-русски даже не говорил. Он и его единомышленники, по образованию просвещенные европейцы, впоследствии брали дорогостоящие уроки у русских профессоров, чтобы в совершенстве овладеть родным языком.

Таким образом, своими затруднениями с русским Александр I не выделялся на фоне современной ему политической и культурной элиты России. И все же ни один из его преемников в этом не был на него похож. Уже Николай I, его младший брат, говорил по-русски весьма свободно и правильно, что с одобрением отмечал в своих дневниках А.С.Пушкин.

Итак, образование Александра I следует признать не вполне адекватным задачам управления огромной самодержавной империей. Но для государя не менее значимы и черты характера. Н.М.Карамзин, часто общавшийся с императором в качестве придворного историографа, очень любил его как частного человека, но весьма низко ставил как государственного деятеля. Павел Строганов, один из «молодых друзей» Александра Павловича, характеризовал его как натуру ленивую и вялую, испытывавшую большое недоверие не только к окружающим, но и к самому себе.

Во времена занятий с Лагарпом будущий самодержец усвоил к тому же систему завышенных критериев оценки людей, чему немало способствовали «покаянные приемы» педагогики его главного наставника. Александру приходилось письменно каяться в дурных и мелких побуждениях своих и поступках, объясняя, против каких мудрых добрых истин он погрешил. Оставим в стороне вопрос о том, насколько нелицемерными могли быть такие формы раскаяния у мальчика 12—13 лет. Но нормы самооценки и оценки окружающих прочно вошли в его сознание. Возможно, заслуживает внимания позднейшее суждение А.Чарторыйского относительно того, что Лагарп как наставник был, в сущности, ниже своей репутации.

И все же лицемерию и лицедейству, столь часто и согласно отмечаемым современниками и историками, Александр I выучился не у Лагарпа. Развитию этих качеств у гибкого, податливого, не склонного к резким формам протеста подростка способствовала необходимость постоянно приспосабливаться к нормам жизни двух разительно отличавшихся друг от друга дворов — екатерининского и павловского. А это — два особых мира, каждый со своей системой ценностей и нравственных координат, со своими особыми требованиями. Если в Зимнем главным воспитателем Александра был просвещенный гуманист Лагарп, то в Гатчине его с 1792 г. стал опекать Аракчеев — надежный и преданный дядька-слуга, который пояснял питомцу премудрости армейской техники и выучки, облегчая трудности выполнения жестких норм отцовского порядка. Доверие к безупречно исполнительному служаке, привязанность к нему вполне определились.

Здесь же, в Гатчине, появился и вкус к военному делу, преимущественно к муштровке войск, к почти балетному строю отрепетированных парадов, к совершенным маршам колонн на маневрах. Будучи императором, Александр Павлович немало способствовал распространению прусско-гатчинских системы обучения и дисциплины на всю российскую армию.

Гатчинский «малый» двор в некоторых отношениях оказался весьма притягателен для Александра: отсутствие пышности, строгая дисциплина и отчетливый порядок, выраженная религиозность — все это более соответствовало принципам, внушаемым Лагарпом, нежели атмосфера екатерининского двора. Последний в Гатчине критиковали, что также оказывалось созвучным мыслям подростка. Много позже Александр I весьма резко отмечал: «Двор моей бабки испортил воспитание во всей империи, ограничив его изучением французского языка, французского ветрогонства и пороков и, в особенности, азартных игр».

Влияние гатчинского двора как такового на формирование характера Александра I было сравнительно невелико из-за весьма непростых отношений его с родителями. Они еще более осложнись в связи с планом Екатерины II передать престол непосредственно внуку. Тот от открытого соперничества с отцом уклонился, не поддержав намерения бабки. Но недоверие Павла к сыну усилилось и стало доминантой их взаимоотношений.

Наличие двух центров, двух школ воспитания сформировало особые черты характера Александра и стиль поведения. Вынужденный приспосабливаться к двум жизненным укладам одновременно, он рано приобрел привычку «жить на два ума», вести всему — манерам, чувствам, мыслям, — двойной счет. Впрочем, возможно, был и третий, для собственного употребления. Курсируя между Зимним и Гатчиной, он научился быстро менять обличья и амплуа. Привычка играючи лицемерить превратилась, видимо, в потребность лицедейства. Обозначилось и стремление не показываться тем, кем он был на самом деле. Определился стиль общения, за который проницательный Наполеон назвал российского императора «северным Тальма». Но наиболее образна характеристика Ю.Лотмана: «В каждом перевоплощении императора просвечивал тонкий расчет, но невозможно отрешиться от чувства, что сама способность менять маски доставляла ему, помимо всего, и глубокое, «незаинтересованное» удовлетворение».

Годы царствования Павла I оказались самым тяжким периодом жизни Александра Павловича и болезненно отразились на его дальнейшей судьбе. Вскоре после воцарения отец назначил его военным губернатором Петербурга — главной полицейской властью в столице. По должности он обязан был участвовать во множестве карательных мероприятий, которые одно за другим следовали в отношении верноподданных. Энергией грубой, жестокой и сильной, необходимой для выполнения такой роли, Александр не обладал и чувствовал себя совершенно несчастным.

В этих условиях и стали еще более прочными и доверительными отношения великого князя с Аракчеевым. Последний умел быть необходимым наследнику престола. «Аракчеев подучивал войска, вверенные командованию Александра; рассматривал за него наиболее трудные дела, по которым Александр должен был постановлять решения; вставал до света, чтобы избавить Александра от раннего вставания и т. п.» (А.Кизеветтер). Таким образом, будущий император привык видеть в этом человеке, охотно игравшем около него роль заботливого дядьки, надежное прикрытие, сначала от грозного и неуравновешенного отца, затем от недовольных подданных.

Аракчеевское прикрытие давало Александру возможность предаваться идеальным политическим мечтаниям. В 1797 г. в письме Лагарпу изложено желание «даровать стране свободу и тем не допустить стать игрушкой в руках каких-либо безумцев». Себя самого в итоге осуществления этой идиллии он видит частным лицом, живущим уединенно вне пределов России.

Однако политическая реальность весьма грубо скорректировала идеальные конструкции. Александр Павлович, гуманист, либерал, «созерцательный эстетик в политике» (А.Кизеветтер), на пути к престолу перешагнул через труп отца, к убийству которого оказался, пусть косвенно, причастен. Он знал о готовившемся перевороте за несколько месяцев. Подозрения Павла в отношении сына, таким образом, имели под собой реальные основания. Руководители заговора, А.Пален и Н.И.Панин, желая обеспечить свою безопасность, долго уговаривали великого князя дать согласие на устранение Павла и установление регентства. Александр колебался, но в конце концов уступил, указав и срок выполнения задуманного — ночь с 11 на 12 марта 1801 г. Правда, с Палена Александр взял клятву, что Павлу Петровичу будет сохранена жизнь. Что это? Проявление политической наивности 23-летнего наследника? Привычное лицедейство человека, живущего по двойной системе морали? Сказать определенно невозможно.

События в Михайловском замке в ночь на 12 марта 1801 г. вылились не в отречение Павла, а в безобразную расправу над ним. Этот дворцовый переворот, завершивший целую эпоху во взаимоотношениях русского дворянства и государственной власти, еще раз обозначил основной их принцип, остроумно сформулированный язвительной современницей: «Власть в России есть самодержавие, ограниченное удавкой».

Насильственная смерть отца произвела на Александра неизгладимое впечатление, отразившись и на политических действиях его как правителя России, и на его личности. Реформы, работа над которыми шла по его почину, оценивались императором и отвергались с оглядкой на «дворянскую удавку», некогда оборвавшую жизнь Павла. Вспомним, что Карамзин открыто намекнул на это обстоятельство в известной записке 1811 г. «О древней и новой России»: «Заговоры да устрашат народы для спокойствия государей! Да устрашают и Государей для спокойствия народов!» Кажется, он был единственным, для кого подобная дерзость осталась без последствий. А.С.Пушкина за картину смерти императора Павла в юношеской оде «Вольность» Александр I преследовал многие годы.

Причастность, пусть и косвенная, к убийству отца, видимо, тяжким грузом легла на его совесть. Для человека религиозного, воспитанного на благородных принципах, привыкшего оценивать свои поступки по лагарповым завышенным критериям, это стало основой бесконечных терзаний. Угрызения совести могли бы, в известной мере, компенсироваться реализацией возвышенных идей, с которыми Александр вступил на престол. Но в силу утопичности своей они не были осуществимы. К концу жизни сознание вины, как отмечают некоторые биографы Александра I, вылилось в болезненное настроение, отмеченное глубоким мистицизмом.10

В 1801 г. на российском престоле оказался человек, знакомый с передовыми идеями Европы, гуманный, либеральный, но имевший весьма смутное представление о стране, которой ему предстояло править и которую желал он освободить. Это был человек противоречивый и вечно колеблющийся. Александр вступил на престол с благими намерениями и с отягощенной совестью/И присущая ему двойственность, и уже обозначившийся внутренний разлад усугублялись в первые же годы пребывания у власти, так как в действиях его в качестве императора сразу определился еще один существенный разрыв — «между конституционными идеалами и абсолютистскими правами» (В.О.Ключевский).

Предваряя краткое изложение основных политических деяний Александра I, имеет смысл отметить, что и личностные его характеристики, и условия времени, и политические обстоятельства, при которых унаследовал он власть, без особой натяжки можно считать неблагоприятными для осуществления системных преобразований, в которых уже нуждалась Россия. И четверть века его царствования — череда вех, отметивших постепенное осознание императором названной выше ситуации, поэтапное крушение личных иллюзий, растущее разочарование в собственных возможностях. На ступенях трона акт за актом разворачивалась трагедия несостоятельного реформатора, слабого и вечно колеблющегося правителя, талантливого, но неудачливого лицедея. И обстоятельства личной жизни самодержца оказались сопряжены с обстоятельствами жизни российской элиты, где параллельно зрел трагический слом — мятеж декабристов, с трагическим поворотом судеб многих тысяч крестьян — насильственным обращением их в военных поселян.

2.2. Александр І как дипломат

Вступая на престол, Александр I заявил, что станет царствовать в традициях своей великой бабки. В этом заключалась известная доля лицемерия, ибо к правлению Екатерины И, к итогам его он с юности относился весьма критически, хотя идеи «просвещенного абсолютизма» были ему близки. К идейному наследству бабки Александр добавил обоснование принципов правительственного конституционализма.

Конституционные идеи имели достаточное распространение в дворянской среде начала XIX в. Выявились и разновидности их. Существовал конституционализм аристократический, представленный проектами Н.Панина и его единомышленников, предполагавший ограничение самодержавия сановной олигархией. К концу 1810-х годов сформировался конституционализм декабристов — либералов и революционных мятежников. Он предусматривал как минимум образование в России конституционной монархии в результате переворота. (Конституционализм правительственный определился в первые годы царствования Александра в результате обсуждения принципов реформ в кружке «молодых друзей» императора. Исходной теоретической посылкой его стало признание монарха носителем государственного суверенитета. Сам конституционный строй понимался как система правовых и политических гарантий существовавшего порядка от потрясений как сверху, так и снизу. Инициатором, активной силой и гарантом введения конституции должна при этом являться исключительно власть государя. Привлечение общественных сил, их политическая самодеятельность не предусматривались. В последнем прослеживается родство царского конституционализма начала XIX в. с политикой «просвещенного абсолютизма», главная мысль которого, по образной характеристике В.О.Ключевского, «все для народа, ничего посредством народа».

Для Александра I все эти теоретические выводы явились, похоже, своеобразной формой преодоления личностного противоречия между идеалами, с одной стороны, и правами и прерогативами — с другой. В справедливости такого предположения убеждают его настойчивые  попытки подготовить и даровать России конституцию. Трижды приступали к решению этой задачи: впервые в 1801—1804 гг.; затем после Тильзитского мира с Наполеоном, в 1808—1811 гг.; наконец, в 1815— 1821 гг., когда полная и окончательная победа над Наполеоном в Европе уже состоялась. Возможно говорить о вполне сложившемся политическом курсе, который потерпел неудачу.

В первые годы царствования Александра I произошла заметная либерализация общества. Был принят новый цензурный устав, ослабели преследования сектантов (духоборов и молокан), расширилась черта еврейской оседлости; право собственности на землю даровано всем свободным сословиям. Одной из значимых стала реформа /школьного дела, в ходе которой сложилась довольно стройная система "образовательных учреждений разного уровня. Указом о вольных хлебопашцах (1803) дворяне получили право отпускать своих крепостных на волю за выкуп. Однако главная задача — дарование России конституции — не была реализована. Это, видимо, удручало императора, попытавшегося переключиться на проблемы большой европейской политики и успехами в этой сфере компенсировать разочарования первых лет реформ. Впрочем, виновниками неудач он полагал своих ближайших сподвижников, на которых была возложена основная тяжесть работы над проектами. Так уже в первые годы выявился способ его политических действий, отвечавший созерцательной и ленивой натуре, желанию нравиться разным силам и лицам, стремлению лавировать между ними и уходить от личной ответственности в случае неудач.