Василий Иванович Суриков

 

     В "Боярыне Морозовой" вновь поднимает тему выбора Россией своего исторического пути. Петр I завершил то, что начал его отец - царь Алексей Михайлович. Именно при нем произошло событие, позволившее в дальнейшем Петру повернуть Россию на европейский путь развития. Это нововведение патриарха Никона, вызвавшее раскол Русской церкви и отчаянное сопротивление народа, увидевшего в происходящем посягательство на истинную веру. Темой картины Суриков избрал момент, когда одну из наиболее ярких и фанатичных защитниц старообрядчества, ближайшую сподвижницу протопопа Аввакума боярыню Федосью Морозову, состоявшую в родстве с самим царем, измученную, закованную в кандалы, увозят в Пафнутьево-Боровский монастырь, в земляной тюрьме которого она и окончила свои дни. Убогие крестьянские розвальни медленно движутся сквозь густую толпу людей. Образ боярыни, высоко поднявшей тонкую белую руку, сложенную в двуперстном крестном знамении - символе исконной веры, потрясает своей силой и выразительносью. Он целиком отвечает характеристике, данной ей протопопом Аввакумом: "Персты рук твоих тонкостны, а очи твои молниеносны. Кидаешься ты на врагов, акилев".

 

     Пламенный протест  Морозовой вызывает живой отклик  в толпе. И опять, как в Стельцах, Суриков показывает широчайшую  гамму ответной реакции толпы: от поклонения, сочувствия, жалости до осуждения, спокойного любопытства и откровенного злорадства. По своему обыкновению Суриков много времени и сил затратил на поиски подходящих типажей. Особенно сложной оказалась работа над центральным образом. " В типе боярыни Морозовой, - вспоминал художник, - тут тетка одна моя Авдотья Васильевна... Она к старой вере стала склоняться... Она мне по типу Настасью Филипповну из Достоевского напоминала... Только я на картине сперва толпу написал, а ее после. И как ни напишу ее лицо - толпа бьет. Очень трудно ее лицо было найти... Все лицо мелко было. В толпе терялось... И вот приехала... начетчица с Урала - Анастасия Михайловна. Я с нее написал этюд в садике, в два часа. И как вставил ее в картину - она всех победила".

 

     Фигура опальной боярыни  Морозовой у Сурикова служит  не только смысловым и геометрическим  центром композиции, построенной  по диагональному принципу. Едущие, именно "едущие", сани, чего так  долго добивался художник, в сочетании  с изображенной со спины идущей рядом с санями сестрой Морозовой, княгиней Урусовой, и бегущим мальчиком в полушубке с болтающимся рукавом, придают динамизм всей композиции. Они же делят толпу на две противостоящие группы: сторонников и противников старой веры. Помещенные на первом плане в правой части картины старообрядцы написаны Суриковым с особенным вниманием и любовью. Здесь каждый образ значим и значителен. Женские лица отличаются особой характерной красотой и одухотворенносью. Убедительны типы нищего и юродивого. Приковывает внимание фигура странника, его погруженное в тяжелые думы лицо философа, по типу отдаленно напоминающее самого художника.

 

     "Боярыня Морозова" - высшее достижение Сурикова-колориста. Самое светлое пятно в картине - иссиня-бледное лицо боярыни, самый  темный фрагмент - ее одежда. Суриков так рассказывал о зарождении живописного образа главной героини: "Раз ворону на снегу увидал... черным пятном на снегу сидит. Так вот этого пятна я много лет забыть не мог. Потом боярыню Морозову написал".

 

    После показа на очередной передвижной выставке "Боярыня Морозова", подобно двум предыдущим историческим картинам Сурикова, перешла в Третьяковскую галерею. Сам художник с семьей провел лето 1887 года в Красноярске. Однако столь долгожданная для Василия Ивановича поездка на родину оказалась роковой для его жены. Тяжелая и неудобная дорога на перекладных и на пароходе подкосила и без того хрупкое здоровье Елизаветы Августовны, страдавшей пороком сердца. После приезда из Сибири ее лечили лучшие профессора Москвы, но все было тщетно. 8 апреля 1888 года ее не стало. Для Сурикова смерть жены была тяжелейшим ударом. В это время он сблизился с Михаилом Нестеровым, который тоже пережил смерть горячо любимой жены. Нестеров вспоминал: "... в годы наших бед, наших тяжких потерь, повторяю, душевная близость с Суриковым была подлинная, может быть, необходимая для обоих..."

 

     В это тяжелое время  Василий Иванович нашел утешение  в религии, постоянно перечитывал  Библию. Итогом мучительных размышлений  Сурикова о жизни, о душе, о  смерти явилась картина Исцеление слепорожденного Иисусом Христом, которую художник писал для себя и не собирался выставлять. Лицо слепого на картине напоминало лицо самого Сурикова.

 

     Живя зимой 1889/90 года  в Красноярске, наблюдая тамошние  зимние развлечения, Суриков увлекся мыслью написать Взятие снежного городка, изобразив излюбленную сибирскую игру, в которой художник с азартом участвовал в юности и которую теперь для него инсценировали в селении Ладейки. Эта игра состоит в том, что через стену снежной крепости, плотно и красиво сложенной, с зубцами и ледяными пушками, должен грудью пробиться конь с всадником, которому препятствует не только высокая, чуть не в рост человека, стена крепости, но и со всех сторон окружающие стену люди, криком и хворостинами старающиеся испугать коня и заставить его свернуть в сторону. Сам Суриков, в беседе с Сергеем Глаголем, так рассказывал о своей картине: "В Снежном городке я написал то, что я сам много раз видел. Мне хотелось передать в картине впечатление своеобразной сибирской жизни, краски ее зимы, удаль казачьей молодежи".

 

     Как и всегда, позировали  для картины близкие и знакомые  Сурикову люди. В кошеве, на спинку  которой накинут богатый ковер  с букетами, спиной к зрителю, в горностаевой пелеринке сидит двоюродная племянница художника - Доможилова; с ней рядом, в темной шубке, опустив руку в муфте на спинку саней и повернувшись в профиль, - красноярская молодая попадья (с нее был написан этюд Сибирская красавица). Так появилась эта единственная по своему характеру в творчестве Сурикова картина (1891, Русский музей). И изображена здесь не драма, а веселая народная игра, разудалая молодежь, девушки румяные, кровь с молоком. Волосы у них чудные, глаза лучатся улыбкой. Нарядный ковер, накинутый на спинку саней, сразу создает настроение праздника. Узор ковра, горящий своими цветами на солнце, вместе с изукрашенной зеленой дугой составляет основное красочное пятно картины. Черно-коричневый фон ковра, поднимая звучание цвета, резко отделяется от нежных оттенков снега и неба. Зимняя гамма, торжественно-приподнятая в Морозовой, в Городке звучит жизнерадостным перезвоном.

 

     В картине "Взятие  снежного городка" зародилась  новая суриковская тема - тема  широкой казацкой натуры, тема  героизма и силы, развернувшаяся в эпопеях позднейших исторических картин.

 

     В начале осени 1890 года Суриков переехал из Красноярска  в Москву. Законченный в Сибири "Снежный городок" он привез  с собой, выставив его весной 1891 года на Передвижной выставке. Картина путешествовала с выставкой по всей России, потом была куплена коллекционером В.В. фон Мекком, от которого и приобретена в Русский музей в Петербурге.

 

     В Москве Суриков  начал новую картину - "Покорение  Сибири Ермаком" (1895, Русский музей). Она так же, как и Боярыня  Морозова, потребовала огромного времени, поисков композиции, соответствующей натуры и такого напряженного труда, который исключал всякую возможность другой сколько-нибудь серьезной работы.

 

     Лето 1891 года художник  снова провел в Красноярске, где  собирал материалы для "Ермака". Зимой 1891/92 года картина была начата. Суриков сообщает брату ее точные размеры: 9 аршин (длины) и 4 (ширины). Кроме того, к очередной выставке он подготовил "небольшой этюд, давно начатый, - русская старинная девушка в нашем прабабушкином голубом шугае. Вышло ладно". Видимо, это тот самый, который в каталоге Двадцатой выставки передвижников назывался Историческим этюдом. Помимо него на той же выставке Суриков экспонировал еще Портрет г-жи N.

 

     В 1892 году летом Суриков  снова жил в Сибири. На этот раз он задержался в Тобольске. "Пишу этюды в музее и татар здешних, и еще виды Иртыша... Время у меня здесь проходит с пользою... Дня через два уезжаем в Самарово или Сургут, остяков в картину писать... более 3 или 4 дней там жить не думаю. А потом скорее к вам, дорогие мои! Мы ужасно соскучились по вас. Что делать! Этюды нужны".

 

     Однако он недолго  пробыл у матери и скоро  уехал на поиски материалов, на  этот раз в Минусинский округ. В Минусине он надеялся подробно  осмотреть знаменитый, собранный краеведом Н. Мартьяновым музей, богатый доисторическими сибирскими древностями и этнографическими экспонатами. Потом Суриков жил за Узун-Джулом, где написал много этюдов татар.

 

     В Москве Сурикову  в интересах работы пришлось  переменить квартиру на большую. В декабре 1892 года художник на короткое время оторвался от Ермака, чтобы подготовить к выставке Исцеление слепорожденного. Но уже в начале 1894 года он сообщает брату: "Теперь я опять принялся за Ермака... Радуюсь, что много этюдов для него написал". Одновременно Суриков ревностно изучал исторические материалы: "Кунгурскую летопись" и историю донских казаков. "Мы, сибирские казаки, - писал он брату в апреле 1893 года, - происходим от них; потом уральские и гребенские. Читаю, а душа так и радуется, что мы с тобою роду хорошего". Очевидно, руководствуясь этими историческими трудами и материалами, Суриков летом 1893 года решает отправиться на Дон, к казакам. Поездка вполне оправдала его ожидания. "Мы проживаем теперь, - уведомляет он брата 4 июня, - в станице Раздорской - на Дону. Тут я думаю найти некоторые лица для картины. Отсюда, говорят, вышел Ермак и пошел на Волгу и Сибирь... Написал два лица казачьи, очень характерные, и лодку большую казачью. Завтра будет войсковой станичный круг. Посмотрю там, что пригодится". На Дону были выполнены этюды для Ермака и его есаулов, которые художник использовал потом в картине. Верность типов Суриков проверял в Москве, приглашая к себе в мастерскую казаков, и казаки признавали их за своих. Весной 1894 года была написана почти вся казачья сторона, и художник уже оканчивал некоторые фигуры правой части картины.

 

     Многие художники  смотрели "Ермака" еще незаконченным  и говорили Сурикову, что это  лучшая его картина.

 

     Летом 1894 года Суриков  собирал материалы в Сибири, где сделал этюд для гребца с ссыльного полтавского казака, крепкого человека с мускулистыми руками. Это - фигура в глубине полотна, на носу второй лодки, но очень заметная. Особенно много материалов в том же году Суриков собрал для татарской стороны картины. В окрестностях озера Шира им были написаны этюды хакасов (местных качинских татар). Работа приближалась к концу. Вернувшись в Москву, Суриков перебрался на другую, меньшую квартиру и перевез картину в Исторический музей. Теперь она получила надлежащие условия освещения, и ее можно было смотреть издали, чего не позволяла тесная для такого огромного полотна квартира художника. Нестеров увидел законченную картину одним из первых. "Я пошел в Исторический музей, - вспоминал он,- где тогда устроился Василий Иванович в одном из запасных неконченных зал, отгородив себя досчатой дверью, которая замыкалась им на большой висячий замок. Стучусь в досчатую дверь. - "Войдите". - Вхожу и вижу что-то длинное, узкое... Меня направляет Василий Иванович в угол, и, когда место найдено, - мне разрешается смотреть. Сам стоит слева, замер, ни слова, ни звука. Смотрю долго, переживаю событие со всем вниманием и полнотой чувства, мне доступной; чувствую слева, что делается сейчас с автором, положившим душу, талант и годы на создание того, что сейчас передо мной развернулось со всей силой грозного момента, - чувствую, что с каждой минутой я больше и больше приобщаюсь, становлюсь если не участником, то свидетелем огромной человеческой драмы, бойни не на живот, а на смерть, именуемой Покорение Сибири...

 

     Минуя живопись, показавшуюся  мне с первого момента крепкой, густой, звучной, захваченной из  существа действия, вытекающей из  необходимости, я прежде всего  вижу саму драму, в которой  люди во имя чего-то бьют  друг друга, отдают свою жизнь за что-то им дорогое, заветное. Суровая природа усугубляет суровые деяния. Вглядываюсь, вижу Ермака. Вон он там, на втором, на третьем плане; его воля - непреклонная воля, воля не момента, а неизбежности, "рока" над обреченной людской стаей...

 

     Чем больше я смотрел  на Ермака, тем значительней он  мне казался как в живописи, так и по трагическому смыслу  своему. Он охватывал все мои  душевные силы, отвечал на все  чувства... Повеселел мой Василий  Иванович, покоривший эту тему, и  начал сам говорить, как говорил бы Ермак - покоритель Сибири".

 

     В Ермаке Суриков  поднялся на необычайную даже  для него высоту исторического  прозрения. Недаром он утверждал, что композиция картины, то есть  расстановка движущихся сил, была  им продумана и решена до того, как он ознакомился с летописным изложением события. "А я ведь летописи и не читал. Она (картина) сама мне так представилась: две стихии встречаются. А когда я, потом уж, Кунгурскую летопись начал читать, вижу, совсем, как у меня. Совсем похоже. Кучум ведь на горе стоял. Там у меня скачущие".

 

     Покорение Сибири  Ермаком было событием чрезвычайного  исторического значения. Неверно  рассматривать этот факт как  стремление Московского государства  расширить свои владения и  подчинить народы и племена, населявшие Сибирь. Это была борьба прежде всего с Кучумом, который властвовал грабежами и разбоями и, собрав пеструю многоплеменную армию, уже дошел до Урала, угрожая Поволжью и другим исконным русским землям. Таким образом, поход Ермака, по существу, носил оборонительный характер.

 

     Но Суриков не только  показал борьбу этих двух стихий: он раскрыл их характер, правдиво  и с предельной ясностью представил  суть и значение исторического  события. Зритель перед картиной  стоит пораженный не только  тем, что перед ним кипит страшная битва, но и тем, что воочию перед ним происходит столкновение исторических сил, совершается великое событие, предопределенное всем ходом русской истории и в свою очередь определившее дальнейший ее путь. В "Ермаке" черты народного характера Суриков возвел до степени эпического величия. Работая с натуры над лицами хакасов и остяков, художник сделал удивительное открытие: "Пусть нос курносый, пусть скулы, - а все сгармонировано. Это вот и есть то, что греки дали, - сущность красоты. Греческую красоту можно и в остяке найти". Сурикову и здесь не изменила высокая объективность художника.

 

     Поражает сила творческого  воображения Сурикова. В самых  ранних композиционных эскизах  уже дана не только общая  расстановка масс, но и характеры  большинства фигур в их движениях и поворотах, так что дальнейшая, годами осуществлявшаяся этюдная работа с подходящей натуры была постепенным заполнением ранее определившихся контуров. Суриков заранее знал, что нужно ему искать в натуре.

 

     Как и в "Боярыне Морозовой", существо композиции "Ермака" - в движении. Но здесь движение еще сложнее и труднее для изображения, чем в Морозовой. Казачья флотилия движется навстречу туземному войску, но каждый отдельный казак дан в спокойном состоянии. На лицах нет и следа заботы о себе, тем менее - боязни; но нет и показного героизма. Спокойно, без всякой суеты и торопливости они делают свое дело.

 

     Противоположны казакам  неистовые лица и резкие движения  туземцев, прижатых к подножию  берега. Тревогу и смятение в  их лагере подчеркивает своим разорванным силуэтом конница наверху горы.

 

     Удивительно строен  и совершенен колорит картины. Истоки его искал Суриков в  сибирской природе. Пейзажные этюды  сопутствовали всей работе над  картиной. Но колористический строй  ее решался еще эскизами. В немногих красках Суриков синтезировал свои бесчисленные наблюдения. Число красок ограничено, они суровы и мужественны. Их могучая гармония пронизывает всю картину.