Концепция идентичности и модель лидера-новатора в трудах Эрика Эриксона

Эрик Эриксон вводит такое  понятие, как идентичность - осознание  личностью своей принадлежности к той или иной социально-личностной позиции в рамках социальных ролей  и эго состояний. Идентичность, с  точки зрения психосоциального подхода, является своего рода эпицентром жизненного цикла каждого человека. Она оформляется  в качестве психологического конструкта в подростковом возрасте и от ее качественных характеристик зависит функциональность личности во взрослой самостоятельной жизни.

У Эриксона существовали понятия Групповой идентичности - соотнесения себя с той социальной группой, в которую входит личность, что способствует формированию присущего данной группе мироощущения и Эго-идентичности – это соотнесения себя с самим собой, идентификация собственного Я. Эта идентичность развивается в соответствии с групповой идентичностью.

Каждая стадия развития личности сопровождается кризисом идентичности. Кризис возникает как следствие  достижение определенного уровня психологической  зрелости и выполнения социальных требований, предъявляемых человеку на определенной стадии развития. Каждая стадия характеризуется  специфической генетической задачей, проблемой в социальном развитии, которая предъявляется человеку, но необязательно находит решение.

Кризисы играют жизненно важную роль в развитии человека, они могут  иметь как позитивное, так и  негативное влияние. Это влияние  будет зависеть от того как будет  выполнена или же не выполнена  генетическая задача.

Модель лидера-новатора.

Рассматривая появление  лидеров-новаторов своего времени, Эриксон уделяет основное внимание кризису подростково-юношеского периода (13-19 лет). В это время человек начинает входить в профессиональные группы, у него появляется собственный социальный статус, он приспосабливается к социальным ролям и начинает поиск своего призвания.

Входящий в социальный мир молодой человек теряется среди конфликтующих предписаний, ролей, идей. Обостренно переживаемый кризис идентичности подталкивает к решению не только своих собственных, но и социально-исторических проблем. Таким образом, как считал Эриксон, идентичность входит в три порядка:

1) соматический - организм стремится сохранить свою целостность в постоянном взаимодействии с внешним миром;

2) личностный - интегрирующий внешний и внутренний опыт в сознании и поведении;

3) социальный - совместно поддерживаемый людьми и их поддерживающий порядок. Все три порядка дополняют друг друга, но они никогда не являются полностью совместимыми.

В некоторые периоды своей  истории и в некоторых фазах  своего жизненного цикла человек нуждается (пока не будет изобретено что-либо лучшее) в новой идеологической ориентации так же сильно и остро, как он нуждается в воздухе и пище.

Имеются периоды истории, когда радикально  меняется образ мира, традиционные идеологии пребывают в упадке, рушится социальный порядок. Индивиды испытывают страх, тревогу, бессмысленность существования - необходим новый ответ на вопросы, которые ставит история. Продуктивный ответ может на века определить групповую идентичность. В истории случались кризисы групповой идентичности, которые проходили сравнительно незаметно и безболезненно, но бывали периоды "шума и ярости", крушения старых и выдвижения новых кумиров. Личностный кризис идентичности отягощается, если он происходит во время кризиса исторического.

У некоторых молодых людей  и классов и в такие периоды  истории этот кризис может быть минимальной  силы; у других людей, классов и в иные периоды кризис явно обретает черты  критического  состояния,   становится  чем-то вроде  "второго  рождения",  отягощенным  либо широко распространенным неврозом, либо острой идеологической смутой. Одни молодые люди  капитулируют перед  кризисом  посредством невротического, психотического или преступного поведения;  другие  разрешают  кризис, самоотверженно участвуя в идеологических движениях, связанных с религией или политикой, природной средой или искусством. Однако есть и такие, кто, терпя страдания, оказываются способными внести оригинальный вклад в рождающийся стиль жизни. Сама ощущаемая ими опасность заставляет их мобилизовать свои способности видеть и говорить, мечтать и рассчитывать, проектировать и созидать по-новому, что выводит их на совершенно иной уровень – уровень лидера-новатора.

Мартин Лютер  и Махатма Ганди как лидеры-новаторы своего времени.

Мартин Лютер.

В 1958 году Эриксон опубликовал  работу «Молодой Лютер, психоаналитическое и историческое исследование». Первоначально  она задумывалась как глава книги, посвященной кризисам идентичности. Однако, как отмечает автор, в такой  сложной и крупной личности, как  Лютер, невозможно было разобраться  в одной главе.

Эриксон поставил перед собой  задачу исследовать кризис идентичности великого человека, ставшего важным инструментом исторических перемен. Нельзя было разобраться в личности Лютера, не обратив внимания на позитивные и негативные жизненных переживания, порождающие кризисы идентичности. 

Эриксон самостоятельно перевел многие тексты со средневековой латыни и с датского, включая личные заметки Лютера для выступлений, которые предшествовали девяноста пяти тезисам, прибитым к церковным воротам в Виттенберге. Основываясь на известных данных о детстве и юности Лютера, он дает живое и наглядное представление о внутренней борьбе и душевной боли щедро одаренного человека. Эрик­сон также описывает, с какой стойкостью и креативностью вел свою внутреннюю борьбу и терпел муки Лютер, и полагает, что в них отражалась общая проблема идентичности большой части немецкого народа.

Мартин Лютер был честолюбивым сыном честолюбивого отца, горнорабочего, все помыслы которого были направлены на то, чтобы преуспеть в развивающемся  среднем классе мира торговцев. Он настаивал  на том, чтобы молодой Мартин стал адвокатом, и буквально вдалбливал в голову своему сыну эту мысль. Мартин выделялся в школе и хотел  изучать юриспруденцию. Но вместо этого он оказался в тяжелом внутреннем кризисе. Под влиянием пережитого во время грозы сильного страха и навеянных им размышлений, к которым его душа была «подготовлена», Мартин решил уйти в монастырь Святого Августина в Эрфурте. Когда он сообщил об этом отцу, тот впал в крайнюю ярость. Никто из этих двух упрямых людей не был готов к компромиссу. Это была первая повлиявшая на судьбу Мартина конфронтация. Он не мог уступить ни своему земному, ни небесному отцу, чтобы тем самым избежать отчаянной внутренней борьбы, ставшей затем причиной его знаменитого «припадка». Во время этого «припадка», случившегося во время слушания библейской истории, где рассказывается о том, как отец привел своего сына к Христу, чтобы исцелить его от «духа немого», Мартин упал на землю, воскликнув: «Не есмь!». Таким способом он защищался от собственных внутренних обвинений в том, что является «немым» или «неясным духом», в чем его так настойчиво убеждал отец.

Эриксона прежде всего интересует в Мартине Лютере неизбежное столкновение внутренних сил молодого человека, особенно потому, что этот молодой человек находится в процессе, который сделает его великим. В конечном счете то, что Эриксон применяет новые психологические идеи к этому периоду в жизни Лютера, объясняется этим интересом и предысторией самого автора. Он не просто пытается объяснить и понять психопатологический конфликт одаренного молодого человека. В своих намерениях он идет дальше. Жизнь Лютера была глубочайшим образом расщеплена. В поисках смысла он боролся не на жизнь, а на смерть; и в этой ситуации его огромные силы и таланты позволили ему сделать шаг вперед, имевший решающее значение для развития сознания и ответственности человека. «Показать этот шаг в его психологических координатах и является главной задачей данной книги».

Эриксон в исторических деталях прослеживает трансформацию рокового расщепления у Лютера в течение ближайших лет. Лютер восстал против собственного отца, и теперь он нуждается в силе Бога, чтобы укрепиться в занятой им позиции по отношению к своему биологическому отцу, которому он бросил вызов. Он расщеплен между повиновением одному и другому. Следующая проблема, с которой он сталкивается, связана с папой и папством. Кому присягать на верность? Богу или папе? Небесному царству или назначенному из политических соображений наместнику Христа, главе официальной римско-католической церкви? В жизни великих людей всегда возникает дилемма: «Все или ничего», «То или это», и тогда приходится выбирать. Вся эта расщепленность и постепенный процесс консолидации относятся к периоду психосоциального моратория во время монашества Лютера.

В главе под названием  «Что значит 'думать всерьез'» Эриксон  рассматривает Жизнь Мартина  Лютера, священнослужителя. Он по-прежнему в борьбе. Его мучает совесть. Он едет с официальной миссией в  Рим и словно совсем не замечает вокруг великолепия итальянского ренессанса. Его одолевают мучительные сомнения в собственной вере и в учении церкви. «Кто знает, действительно ли все это так?» В Риме он пишет, что «почти» желал, чтобы его родителей не было в живых, тогда он мог бы там, в Риме, о них помолиться.

Как теолог и учитель по-прежнему совсем еще молодой Лютер занимается систематическим изучением трудов Фомы Аквинского, соединившего Аристотелеву логику и догматы церкви. Он пытается решить задачу — сделать из догматов веры догматы разума, а проблемы совести все больше становятся для него проблемами разума. Однако подобное достижение превышало возможности масс, которые могли только веровать. То есть массы могли быть лишь сторонними наблюдателями, реципиентами чужой рефлексии. Лютер по-прежнему был расщеплен, ибо чувствовал, что воодушевляющий голос, голос, звучавший для него всерьез, стал для него новой формой таинства. Таким образом, личная вера, о которой он просто сообщал разным людям, являлась сильнейшей и абсолютной альтернативой схоластической догме.

Эриксон изучал самые ранние записи и выступления Лютера, чтобы путем психоаналитического осмысления прийти к лучшему их пониманию. В результате выкристаллизовались следующие три принципа веры Лютера:

1. Утверждение слова и голоса как инструментов веры. («Слово и вера составляют единое и нерушимое целое», — говорил Лютер.)
2. Признание «лика» Божьего в страстях Христа. («Лик Христа — это лик Божий».)
3. Новое определение праведной жизни. («Христос становится теперь ядром христианской идентичности».)

Но это еще не является окончательным теологическим и  личным разрешением амбивалентного отношения Лютера к своему строгому земному отцу, который был неразрывно связан со своим сыном Мартином. В идее «Милость гнева» Лютер усматривает «гнев», который на деле полон сострадания и включает в себя любовь. Этот гнев скорее подобен злости, которую родители порой испытывают к своим детям, но при этом их не проклинают. Этот гнев любящий и благожелательный. «Бл­годаря такому представлению Лютер смог простить Бога за то, что Он был отцом, и Его оправдать». Именно так Лютер мог помочь себе самому и тем, кто ему внимал. В то время, когда из-за структуры земной религиозной власти распродавались индульгенции, он реформировал веру.

Лютер стал выразителем эпохи, которая находилась в развитии. Его речь была яркой и убедительной. Он появился на сцене истории в тот момент, когда все, что он давал, могло быть оценено, принято и исполнено. Его личная борьба соответствовала борьбе других людей и их социальных институтов. Долгое время она была успешной.

Однако кризисы идентичности, которые он переживал и преодолевал, возникали снова и снова. Эриксон напоминает, что полная идентичность означает, что человек справился с неким кризисом. Все, что происходило с Лютером, рано или поздно случается с любым творческим человеком. Он должен был сдерживать себя и понимать, что означала его оригинальность для других и как она на них влияла. Восстания крестьян, вспыхивавшие как ответ на его слова, настораживали его, и он отмежевался от своих прежних речей. Его гнев, ругань и состояния депрессии общеизвестны. Эмоционально он не мог справиться с этим кризисом своего творческого труда. Для него стало невозможным продолжить свое дело и развить то, чего он добился вначале.

В истории общества, как  и в нашей клинической работе, постоянно встречаются одаренные, серьезные молодые люди, которые  — фатальным образом и без  каких-либо компромиссов — предпринимают  попытку достичь полного синтеза своей жизни в сфере общечеловеческого существования. Они, подобно Лютеру, говорят (буквально или апокрифически): «Здесь стою я». Они хотят стоять на собственных ногах в духовном, политическом, экономическом и интеллектуальном отношении. Несмотря на огромные различия их целей, географических и исторических условий, все они обладают некоторыми важными общими свойствами.

Эриксон завершает свою книгу  подобным сравнением двух великих людей  — Мартина Лютера и Зигмунда Фрейда: каждый из них был по-своему первым. Лютер был первым протестантом конца  эпохи абсолютной веры. Фрейд был первым аналитиком конца эры, в которой господствовал принцип абсолютного разума. Тот и другой в первую очередь стремились к истине. Лютер проповедовал людям: нужно просить Бога о том, чтобы благое намерение «думать всерьез», с которого начинается молитва человека, не покидало его и во время молитвы. Четыре века спустя Фрейд считал, что человеку нужно особенно внимательно подходить к своей честности, чтобы по-настоящему «думать всерьез», а не быть лицемерным и самоуверенным.

Махатма Ганди.

Одиннадцать лет спустя (в 1969 году) Эриксон написал еще одну большую книгу о другом великом человеке, добившемся своего признания в среднем возрасте, — «Правда Ганди». В основу этой книги намеренно положен один «инцидент». Это было одним из первых испытаний сатьяграхи на широком социальном уровне. (Слово «сатьяграха» означает «сила», «правда».) Во время ненасильственной конфронтации между тысячами индийских рабочих и владельцами текстильных фабрик Ганди, известный тогда как махатма (человек, с «великой душой»), возглавил рабочих, и оказал влияние на обе стороны, на владельцев фабрик и на рабочих, чтобы они поступили «по справедливости». Во время этого противостояния Ганди соблюдал пост. При этом для него важнее всего было подать личный пример, а не заставить владельцев фабрик пойти на уступки, вызвав у них чувство вины или страх перед социальными последствиями в случае его смерти. Он прекрасно понимал, что соблюдение поста из гордости и ради устрашения легко могло стать рычагом власти.