Автор работы: Пользователь скрыл имя, 06 Мая 2012 в 15:21, реферат
Каждый год отделяет нас от античного мира, от его истории и культуры. И может показаться, что время неумолимо стирает их следы из книги Мнемозины (Памяти). Но если сравнить наши знания об античности с теми, какими обладали влюбленные в античный мир люди 18 века, мы с радостью убедимся, насколько обширнее, богаче и глубже наши сведенья и суждения. За два минувших столетия неизмеримо расширились источники познания античной истории и культуры, и не только количественно, но и качественно.
1. Введение.
2. Античный человек.
а) Человек читающий.
б) Гомер, его соперник и подражатели.
в) Человек, поющий о любви и ненависти.
г) Эзоп и его басни.
д) Человек созидающий.
е) Человек размышляющий.
3. Человек в мире искусств.
а) Человек и архаическая скульптура.
б) Вечная спутница.
в) Настенная живопись.
4. Вывод.
5. Литература.
В русле подражаний Гомеру находятся и гимны богам, самые крупные и древние из которых называются "гомеровскими"
Прекрасен созданный в "Гимне Деметре" (VII в. до н.э.) образ страдающей Богини-Матери, дарующей людям, которые оказали ей поддержку, культуру хлебопашества и учреждающей Элевсинские мистерии.
Человек, поющий о любви и ненависти. За эпосом из существовавших с давних времён трудовых, застольных, свадебных песен стала развиваться лирическая поэзия. Для нас греческая лирика VII VI вв. до н.э. это груда обломков, извлечённых в виде цитат из античной прозы и истлевших папирусных свитков из мусорных куч Египта. Но каждый из этих обломков является как бы фрагментом расписной керамики тех столетий, сверкнувшим сквозь пыль, поднятую лопатой археолога. Цельное или почти цельное стихотворение большая редкость. Как ни верти отдельные обломки, они не прикладываются друг к другу. Но даже в нескольких строках проглядывает художественное открытие мира чувств, неведомого великому Гомеру. Гомер говорит полным голосом, почти кричит, а лирическому поэту доступна вся радуга человеческих чувств, все тона и полутона, и даже шёпот.
Неведомый мир чувств, открытый лирическими поэтами для античной, а вслед за нею и европейской поэзии, был также и миром новых ритмом и поэтических размеров. Ибо не подходил строгий и мерный гекзаметр ни для невнятного любовного шёпота. Ни для страстной ворожбы, ни для яростного вопля обманутой любви.
Выходец из соседнего с Афинами полиса Мегара Феогнид своеобразная фигура в кругу эллинских поэтов. Став изгнанником и бедняком, потеряв свою землю, он поставил целью научить сограждан линии поведения, которая может спасти полис от угрожающих ему бед.
Главный источник несчастий для поэта народ, для которого он находит эпитет со значением подлые, низкие, грязные. Во времена Феогнида были уже и те, кто успел разбогатеть, но для него нет границы между бедным и богатым "смердом". Он возмущён поведением знатных людей, готовых ради наживы ввести в свой дом невесту "дурной породы". С его точки зрения, для полиса пагубны какие-либо уступки народу, и он призывает давить его, душить и топтать. Феогнид видит ещё одну опасность: рождается в городе младенец, и никому неведомо, что вырастет из этого милого лепечущего создания. А вырастает из него тиран, заставляющий граждан плясать под свою дудку. В результате этого государство, как корабль, спустит белые паруса, носится во мраке по бурному морю, умелый кормчий отстранен, команда даже не вычерпывает переливающуюся через оба борта воду, а занята разграблением корабельного имущества.
Эзоп и его басни. От поэзии очень рано отделилось художественная проза, первоначально бывшая её антиподом, языком здравого смысла и рабочих буден. Одним из первых прозаических жанров стала басня, отцом которой считался Эзоп. Рассказывали, будто он был рабом-фригийцем, жившем на острове Самос, прислуживал "философу" Ксанфу и пользовался любовью самосцев, добившихся его освобождения. Потом он обитал при дворе лидийского царя Креза, видевшего в нём пророка, путешествовал по Вавилонии и Египту, уже в старости посетил Дельфы. Не удержавшийся от разоблачения корыстолюбия жрецов Эзоп был ложно обвинён ими в воровстве священной утвари и сброшен со скалы. Всевидящий Аполлон, свидетель конфликта между своими служителями и Эзопом, оказался справедлив и покарал Дельфы чумой.
Фигура Эзопа принадлежит проходящей через всю человеческую историю фольклорной смеховой стихии. В уродливой оболочке тела горбуна скрыта чистая душа и божественная мудрость, позволяющая видеть уродство окружающей жизни и бесстрашно его обличать. Это прообраз и царя "перевёрнутого" римского праздника Сатурналий (когда рабы и господа на несколько дней менялись местами, а потом раб-царь приносился в жертву), и итальянского паяца, и русского скомороха, и шута мистической колоды карт Тарот, балансирующего над бездной.
Но в то же время Эзоп человек VI в. до н.э., осознавший антагонизм народа и властвующей в полисах аристократии, народной и официальной аристократической религии, простонародный и господской мудрости. Басни Эзопа возвещали близкое торжество демократии, видевшейся тем, кто в неё ещё не вступил, царством справедливости. Для прочности этого царства, по старинному обычаю, требовалось искупительная человеческая жертва. И в жертву был принесен пророк, мудрец и шут Эзоп. Но человечество всегда спотыкается об один и тот же камень и не может избавиться от иллюзий. Через сто лет после того, как в аристократических Дельфах был сброшен со скалы Эзоп, в демократических Афинах должен был выпить чашу с цикутой другой мудрец, ожесточивший своих современников не баснями, а неуместными вопросами.
И именно потому, что в мире по сути дела мало что меняется, басни Эзопа оказались вечными: уже в древности они нашли подражателей, а через тысячелетия и переводчиков на новый язык. В новые литературы они вошли как создания этих переводчиков Лафонтена, Крылова. Но, как теперь становится ясно, и у Эзопа были предшественники. Через его божественные уста пропущена не только греческая, но и восточная египетская, вавилонская и даже древнеиндийская мудрость.
Человек созидающий. Заложенная в человеке страсть к созиданию собственного дома определялась поначалу его нуждой в защите от холода или палящего солнца, от змей и четвероногих или от себе подобных двуногих. Технические возможности определяли материалы, из которых этот дом созидался, его размеры и устройство. Но использование этих возможностей зависело от общественного положения лица, для которого дом предназначался. Кроме домов для живых, сооружались дома и для мёртвых посмертные дома, гробницы. Наибольшие средства, талант и изобретательность вкладывались уже на Востоке в сооружение храмов вечных жилищ для богов. Для того чтобы угодить богам, опустошались целые страны, а их население, обращенное в рабство, обрекалось на пожизненный подневольный труд.
Античный полис на заре своей истории не обладал средствами для грандиозного храмового строительства. Да и представления античного человека о божестве были иными, чем на Востоке. И всё это нашло отражение в облике и устройстве античных храмов: храм был соразмерен его создателю и являлся частью обожествляемой им природы. Древнейший храм представлял собой здание с двумя колоннами, опиравшимися на ступенчатый цоколь, называемый стилобатом. Крыша была двускатной и покрывалась черепицей, а позже мраморными плитами. Стены храма были первоначально глинобитными, а колонны деревянными. Переход к каменной кладке сопровождался изменением конструкции и пропорций храма. Складывается целостная архитектурная система, учитывающая тяжесть перекрытия, форму колонн, характер стилобата. Колоннада, окружавшая храм дорического ордера, напоминала ряды воинов-гоплитов, единственным украшением которых были мужество и стойкость. Напротив, ионийский ордер, особенно в его малоазийском варианте, производил впечатление женского изящества и изощренности.
Один из древнейших храмов дорического ордера, посвященный богини Артемиде, находился на острове Эгина, близ побережья Аттики. В ходе его раскопок в начале прошлого века выяснилось, что колонны и мраморные украшения были раскрашены. Так был опровергнут один из мифов искусствоведения XVIII века о мраморной белизне греческих храмов.
Человек размышляющий. Перед античным человеком, обитателем долин и небольших островов, чей кругозор долго был замкнут горами и морем, а жизнь заполнена суровой борьбой за выживание, в VIII VI вв. до н.э. мир предстал во всем разнообразии природы, во всей пестроте обычаев и верований бесчисленных народов, в том числе и таких, историческая память которых уходила в глубь тысячелетий.
Милетянин Гекатей, оказавшийся во время своих странствий в долине Нила, не преминул, представляясь египетским жрецам, похвастаться, что за пятнадцать поколений до него его предки были богами. Жрец, вместо того чтобы обрадоваться встрече с чужеземцев, имевшим такую родню, молча отвёл его в подземелье храма и, показав саркофаги с мумиями погребенных там тысячелетия назад жрецов, бесстрастно заметил, что ни один из них не был богом.
Подобный же переворот в представлениях о богах пережил Ксенофан, уроженец другого малоазийского города, Колофона. В роду у Ксенофана не было богов, но он знал о богах всё, что о них рассказывали Гомер и Геоксид. Каково же было его потрясение, когда он увидел, что эфиопы почитают богов в облике чернокожих курчавых идолов, а фракийцы голубоглазых и бледнолицых истуканов. Так Ксенофана озарила мысль, что, если б быки умели рисовать, они бы изобразили своих небожителей четвероногими и с рогами.
Нет, не стал Ксенофан безбожником. Но он понял, что люди не обладают достоверными знаниями о божественном, а на самом деле Бог вовсе не похож на смертных ни обликом, ни разумом, что правит он миром, все видя, все слыша и размышляя обо всём. И нет Богу в своём величии дела до человека, поэтому и людям надо славить Бога благочестивой речью и пристойным словом, а не повторять глупые россказни Гомера и Геоксида о титанах, гигантах, кентаврах.
Острая, не прекращающаяся во все века античной истории полемика с носителями иных взглядов на мир и его законы, на место в этом мире богов и назначение человека родовой признак греческой, а затем и всей античной науки, отличающий её от восточного авторитарного мышления. Образованные восточные люди с недоумением, а порой и с осуждением наблюдали за непрекращающимися спорами греков, за разнообразием их взглядов, констатируя, что у них нет ничего установившегося, никаких незыблемых авторитетов.
Новое по сравнению с востоком было и общественное положение в античном мире человека размышляющего. Он, не в пример восточному мудрецу, мог рассчитывать на признание и поощрение не главы государства и верхушки общества, а всего гражданства полиса, а затем и греческого мира в целом. Полис гордился своими мудрецами так же, как своими храмами или иными достопримечательностями. Выражение "семь мудрецов" заимствовано греками у восточных соседей, но глухая борьба за включение "своего" мудреца в число семи чисто греческое явление.
Ранняя греческая наука ещё не разграничивалась на отдельные отрасли. Учёные не были профессиональными астрономами, геометрами, ботаниками, историками. Они были мудрецами, стремившимися познать видимый мир в целом, понять его происхождение и управляющие им законы. Опыт освоения круга земель, выход за его пределы показали, что Океан не река, омывающая всю землю, а безграничное водное пространство, видимо это натолкнуло милетянина Фалеса на мысль, что первовеществом, из которого создано всё сущее, является вода. Землю же Фалес видел диском, плавающим на воде и находящимся под воздействием невидимых одухотворенных сил. На мысль об этих силах Фалеса навели свойства железной руды Магнезии: выплавляемые из неё слитки могли притягивать другие предметы и, следовательно, имели душу. Но более всего прославился Фалес тем, что предсказал солнечное затмение 585 г. до н.э.
Непосредственное наблюдение за восходом солнца, с появлением которого меркнут звёзды привело Фалеса к мысли, что Солнце находится выше звёзд, занимающих место между Солнцем и Землёй на тверди, неподвижном небе. И эта ошибка, как и предсказание солнечного затмения, восходит к восточной мудрости. У Фалеса, как считали греки, в роду были финикийцы.
Могущество любой науки в том, что она не останавливается на месте, не замыкается на самых величайших открытиях. Научные авторитеты, как бы они высоко не стояли, меркнут подобно звёздам, замещаясь новыми. Младшему современнику и земляку Фалеса Анаксимандру его взгляд на воду как первовещество всего сущего казался примитивным. Критик Фалеса, обладавший редкостным по тем временам абстрактным мышлением, полагал, что всё в мире произошло от невидимого, неощущаемого, безграничного начала, которое он назвал "апейроном" ("беспредельным"). От этого начала отделились противоположные друг другу Тепло и Холод, породившее всё, в том числе и Землю, Солнце, Луну, звёзды. Таким образом, Анаксимандр, предложивший свою гипотезу происхождения космоса, которая противостояла космогонии Гесиода, ушёл от мифологии гораздо дальше, чем Фалес.
Анаксимандр был первым из эллинов, нанесшим очертания берегов и островов на медную доску. Этот научный подвиг стал возможен лишь после того, как финикийские, карфагенские и греческие мореходы на своих кораблях обошли круг земель. С критикой Анаксимандра выступил другой милетянин, Анаксимен. Приняв за первовещество воздух, он осмыслил дыхание как живую душу и приписал ему решающую роль в образовании воды, земли, огня.
Выделяя вещественное первоначало, Фалес не лишал его одушевленности и считал Вселенную обиталищем бесчисленных богов. Апейрон Анаксимандра, скорее всего, вовсе не материальное начало, а прообраз того, что считал "материей" глава "идеалистов" Платон. Анаксимен же, как было сказано, исходил из первоначальной одухотворенности мира.
Пифагор.
На острове Самос в семье резчика драгоценных камней в начале второй четверти VI в. до н. э. родился один из самых глубоких мыслителей древности Пифагор. Покинув родину в юности, он долгие годы провел на Востоке, где познакомился с научными и духовными достижениями египтян, вавилонян, финикийцев, евреев и персов. Вернувшись в сорокалетнем возрасте и застав на Самосе тиранию Поликрата, Пифагор предпочел переселиться в Великую Элладу, в город Кротон, который превратил в центр науки, не уступающий Милету, к тому времени захваченному персами.
В системе Пифагора нет ни олимпийских богов, ни одухотворенной земной природы, ни материальных начал, которые милетские учёные считали первоосновой всего сущего. Космос обращался к нему музыкой сфер, и он попытался наложить гармонию на ноты чисел и в соотношении чисел открыть ту же музыку.
Гармония мыслилась как сочетание противоположностей предельного и беспредельного, правого и левого, света и тьмы, добра и зла, мужского и женского, а космос как прекрасное, стройное и закономерное целое, воплощающее эту гармонию. Число и звук рассматривались как главные элементы космоса и гармонии. Исследуя движение небесных светил, "гармонию сфер", Пифагор открыл определенные постоянные соотношения чисел, обусловливающие закономерность передвижения небесных тел и их взаимодействие друг с другом. Число для Пифагора стало мерой всех вещей, определяющей соотношение между отдельными частями космоса, между объёмом и весом, между геометрическими фигурами кругом, квадратом, треугольником. На основе учения о числе возникли оригинальная арифметика и геометрия. Пифагор, исходя из своей системы чисел, первый определил, что Земля имеет форму шара. Последователи Пифагора, исследуя музыкальную гармонию звуков, открыли числовые соотношения между высотой звука и длиной струны, из которой он извлекался.
Великий геометр, физик, астроном, Пифагор был в то же время великим знатоком человеческих душ и педагогом, преследовавшим цель очищения человечества от всего того, что препятствует его совершенству. Используя существующие законы, он выбирал из них всё разумное, отсеивая нелепое и вредное, и создал свой кодекс политической морали и поведения. Процесс обучения, применяемый им созданной в Кротоне школе, включал длительное молчание, во время которого ученики должны были вслушиваться в звуки окружающего мира и наставления учителя, не отвлекаясь чем-либо посторонним, дисгармоничным. Школа Пифагора выпускала аристократов духа, казавшихся согражданам белыми воронами. Окружающий полисный мир стал враждебным философии избранных. И всё это кончилось трагедией. Невежественная толпа, возглавляемая неким Клеоном, тезкой будущего вождя радикальной афинской демократии, подожгла школу Пифагора, и философ, скорее всего, погиб в огне. Однако легенда перенесла его в другой город Метапонт, где он будто бы умер своей смертью в восьмидесятилетнем возрасте.