Перевод иронии в тесте

Появление нового направления  в лингвистике под названием  «Теория речевых актов», начало которому положили сразу ставшие известными американские ученые Джон Остин и Джон Серль, дало толчок для принципиально новых исследований иронии, опирающихся на постулаты этой новой теории. Основная идея данной теории, впервые отчетливо сформулированная в книге Джона Остина «Как производить действие при помощи слов», изданной в 1962 г., сводится к тому, что фразу можно рассматривать как действие (например, фраза «Дует!» является действенным побуждением закрыть форточку). При этом в различных контекстах и ситуациях одна и та же фраза будет иметь совершенно разные иллокуции. (Терехова Г. В., 2003: 34).

Теория речевых актов  послужила базой для многочисленных статей, монографий и диссертаций  об иронии. В терминологии теории речевых  актов проводит свое исследование иронических  высказываний Давид Й. Аманте, исходя из того, что иронический речевой акт в другом контексте может быть и неироничным. По его мнению, иронические высказывания строятся на ситуативных ожиданиях, которые в свою очередь базируются на общих фоновых знаниях. А условием возникновения иронического смысла является наличие в речевом акте двух противоречащих пропозиций, которые объединяет, по меньшей мере, один и тот же референт.

Хенк Хаверкейт (1990) также придерживается терминологии Дж. Серля. Однако определяющим моментом иронии он считает не про позицию, а иллокуцию. Свой анализ примеров он строит на описании языковой структуры высказываний и выводит, таким образом, два принципа образования иронического значения: антонимическая оппозиция (прежде всего в отдельно взятых лексемах) и отрицание про позиции (в предложениях). Критикуя то, что большинство исследователей концентрируются на анализе утверждающих высказываний, Х. Хаверкейт проверяет действие выведенных им принципов также на директивных, комиссивных и экспрессивных высказываниях.

Очень серьезное исследование было проведено немецким лингвистом Норбертом Гроебеном. В первой части книги, где он описывает свое понимание иронии с точки зрения речевых актов, он делает вывод, что ирония представляет собой «иносказательно-контрастивное высказывание», и конституирующим признаком иронии является контрастивная диссоциация на пропозициональном уровне (между буквальной и подразумеваемой пропозицией).

Кроме прагмалингвистического описания иронии Н. Гроебен работает над психолингвистическим аспектом продуцирования и восприятия иронии. В ходе исследования он делает немало интересных выводов и заключений (Федоров А. В., 1992: 57-60).

Противореча трем вышеназванным  исследователям, Ингер Розенгрен (1986г.) в своей работе утверждает, что ирония вообще не относится к уровню речевых актов и ее нельзя определять с точки зрения иллокуции и пропозиции, потому что ирония может быть реализована любым без исключения речевым актом, да и вообще возникает только в процессе коммуникации. Поэтому иронию нельзя назвать ни косвенным, ни имплицитным речевым действием. Теоретический подход И. Розенгрен строится на том, что любое ироническое высказывание представляет собой, прежде всего негативную оценку, которую И. Розенгрен называет пропозициональной установкой говорящего. Следовательно, конституирующим моментом иронии является «противоречие между действительной и выраженной пропозициональной установкой». Поскольку истинная установка относится к знанию контекста, то, по мнению, И. Розенгрен, лингвистические средства никогда не могут дать понять, какой именно вывод должен сделать из услышанного собеседник, ведь это зависит только от конкретной ситуации.

Интересные перспективы  в изучении феномена иронии дала теория инференционной модели коммуникации, предложенная Гербертом Полем Грайсом. Основу этой модели составляет намерение говорящего передать слушающему некую мысль. В качестве ведущего выдвигался принцип коммуникативного сотрудничества (или принцип кооперации - Cooperative Principle), который в свою очередь осуществлялся на основе четырех максим: 1) качества (quality): максима истинности сообщений; 2) количества (quantity): максима достаточности, информативности сообщения; 3) релевантности (relevance): Т.е. говори в соответствии с заданной темой; 4) способа выражения (manner): максима ясного, краткого, упорядоченного построения сообщения. Нарушение этих максим имеет свое определенное значение, которое слушающий должен вывести сам в зависимости от контекста.

Г. П. Грайс уже в своей первой работе (1975г.) причислил иронию к одному из видов инференционных моделей: кто-то делает высказывание, которое очевидным образом нарушает максиму количества, поскольку оно выражает не истинное мнение говорящего, а то, что слушающий может вывести сам из контекста.

Эту идею и классификацию  максим успешной коммуникации так или иначе развивали в своих работах и другие исследователи иронии, в том числе и упомянутые выше лингвисты, работавшие в рамках теории речевых актов (Казакова Т. А., 1999: 81-86).

Тщательной ревизии теорию инференций подвергает затем в 1990 году Ронг Чен, с тем, чтобы лучше применить ее к проблеме понимания иронического смысла. Его модификации состоят, прежде всего, в восстановлении «обоюдного знания» (mutual knowledge) и пополнении перечня максим, позволяющих обосновать использование иронии в тех случаях, которые оставались не охваченными в теории Г. П. Грайса. В качестве мотивов использования иронии Ронг Чен называет «вежливость», «эгоизм» и «экспрессивность» (politeness principle, selfishness principle, expressivity principle).

Вежливость как первопричину использования иронии считает и  Дж. Лич (1983), который даже постулирует особый мотив, характерный только для иронии, - "irony principle", который рекомендует использование иронии во всех тех случаях, когда критика не может быть выражена без нарушения максимы вежливого отношения. Однако такой подход вряд ли можно считать убедительным, поскольку есть много примеров, когда ирония служит не сглаживанию, а именно обострению критики, а также, когда в шутливом разговоре ирония является только развлечением. (Копанев В. А., 1983: 111-114).

Большой резонанс среди ученых лингвистов вызвала работа Дэна Спербера и Д. Уилсона (1981) "Irony and the Usemention Distinction", где авторы предлагают новый подход - теорию релевантности, согласно которой любое ироническое высказывание представляет собой своего рода «упоминание» ("echo mention"). Согласно выдвинутому авторами тезису, говорящий использует фразу, содержащую иронический компонент, не в общепринятом смысле, а с его помощью цитирует нечто знакомое. Этой цитатой говорящий одновременно выражает свое негативное отношение к источнику цитаты, которым может быть некий человек, некое событие или некое положение вещей. Под понятием «упоминание» авторы понимают не «лингвистическое высказывание», а отсылку к самым разным знаниям, например, к стандартным правилам поведения. К тому же такие «упоминания» не обязательно должны быть выражены эксплицитно: они могут имплицитно выявляться многочисленными инференциями.

Роджер Крейц и Сэм Глюксберг (1989) также берут за основу теорию релевантности, но говорят о ее недостатках и несколько модифицируют, дав ей название echoing-reminder-theory. Их основная идея заключается в том, что ироническое высказывание хотя и требует некоего базового релевантного элемента (reminder), однако он не обязательно должен представлять собой некий конкретный антецеденс (событие, фразу или т.п.), хотя это и повышает иронический эффект высказывания. Однако если такого конкретного антецеденса нет, то его роль выполняют нормы и общепринятые правила. (Казакова Т. А., 2001: 88).

Необходимо также сказать  о статьях Раймонда Гиббса, в которых  автор утверждает, что процесс  генерирования иронического значения по стандартной прагматической модели Г. П. Грайса и Дж. Серля экспериментально не подтверждается. Трехступенчатая процедура восприятия, вытекающая из теории Г. П. Грайса - 1) понимание буквального смысла, 2) осознание несоответствия в конкретном контексте, З) выведение подходящего значения - требовала бы гораздо больших временных затрат по сравнению с экспериментальными данными Р. Гиббса, согласно которым иронические высказывания неожиданным образом понимались даже несколько быстрее, чем высказывания с буквальным значением. Р. Гиббс делает вывод, что иронические высказывания понимаются напрямую, минуя фазу выведения дословного смысла. Это подтверждается, по его мнению, еще и тем наблюдением, что во многих случаях передать буквальное значение гораздо сложнее, чем перефразировать иронический смысл.

Затем Р. Гиббс берет за основу теорию релевантности и показывает, что ироническое высказывание понимается тем быстрее, чем эксплицитнее оно  выражает тот элемент контекста, на который ссылается ирония. Кроме  того, Р. Гиббс проводит эксперименты, позволяющие сделать вывод, что иронические высказывания лучше задерживаются в памяти человека именно благодаря лежащей в их основе «эховой» структуре ("Echo-Struktur"). (Кухаренко В. А., 1988: 57-59).

Данный обзор не претендует на полноту отображения всех идей, связанных с изучением иронии. Однако в целом можно констатировать, что зарубежная лингвистика в  последние десятилетия предложила необычайное многообразие подходов и трактовок иронии, которые позволяют  не только доказать или опровергнуть постулаты общих лингвистических  теорий, но и проливают свет на психологию человеческого общения.

Глава II. Основные приемы передачи иронии

Ирония заключается в  подразумевании противоположного во внешне положительных характеристиках. Иногда подразумеваемое выражается в языковых единицах, которые сами по себе представляют трудность для перевода, но гораздо чаще проблема заключается в несоответствии традиционно применяемых способов выражения иронии в разных культурах. Выражение иронии, насмешки осуществляется различными способами, которые могут различаться по форме, содержанию и функциях в разных языках и речевых традициях. (Палкевич О. Я., 2000: 73-75).

Простейшим способом выражения  иронии в английском и русском  языках являются кавычки, когда вполне стандартное и ожидаемое слово  или фраза берутся в кавычки  в стандартном контексте:

When I left my public school I had an extensive knowledge of Latin and Greek literature, knew a certain amount of Greek and Latin history and French grammar, and had "done" a little mathematics.

Окончив частную гимназию, я неплохо знал античную литературу, имел представление об античной истории  и французском языке, а также  «прошел» азы математики.

Более сложной разновидностью иронии является противопоставление двух качеств или двух взаимоисключающих  возможностей в одном и том  же контексте. Основная сложность при  переводе таких контекстов возникает  в том случае, если два контрастирующих  в исходном тексте элемента требуют  сами по себе преобразования в переводящем  языке и в преобразованном  виде зачастую не обеспечивают тексту достаточной иронической выразительности:

I went to Balliol University a good classic and a complete ignoramus.

Перевод этого предложения  связан с необходимостью преобразования слова classic, в результате которого полученное соответствие не является достаточно выразительным для создания иронического контраста - «специалист по классической филологии, с хорошими знаниями в области классической филологии» и т. п. Наиболее распространенный прием, который помогает в таких случаях переводчику, заключается в добавлении, позволяющем объединить противопоставленные элементы иронического контекста:

Я отправился в Баллиол специалистом в области классической филологии и полным невеждой во всех остальных областях.

Одной из проблем при переводе иронического контекста, основанного  на контрасте, может быть необходимость  антонимического преобразования, которая, в свою очередь, требует преобразования самой структуры контраста:

I knew vaguely that the first Chapter of Genesis was not quite true, but I did not know why.

При переводе на русский язык в этом контексте меняется первая часть противопоставления, что требует  соответственного преобразования второй части:

Я смутно сознавал, что начало Книги Бытия отклоняется от истины, но понятия не имел, в какую сторону. (Бреева Л. В., 2000: 108-114).

Более сложные преобразования применяются в случае развернутого иронического контекста, выходящего за пределы предложения, причем в условиях, когда необходимо придерживаться ключевых элементов иронии.

Thinking up titles is an art in itself, but we, legions of would-be authors, face another literary crisis: title depletion. Heedless of the future, successful authors the world over keep consuming a precious resource - book titles - as if there were no tomorrow, and that puts the rest of us off. And they have creamed off the best. Maybe I would have written The Brothers Karamazov, but some older guy got it first. We're left with odds and ends, like The Second Cousins Karamazov.

Перевод этого текста связан с ироническим понятием thinking up titles, которое проходит через весь текст, контекстуально видоизменяясь, то есть каждый раз задает переводчику различные задачи. Придерживаться единства основы для иронического контекста приходится в условиях постоянных преобразований, самым главным из которых является преобразование образной основы иронического оборота:

Придумывание заглавий - само по себе искусство, но мы, легионы писателей  будущего, сталкиваемся с кризисом жанра: с истощением источника названий. Не заботясь о будущем, писатели во всем мире, уже получившие свое, продолжают эксплуатировать драгоценные ресурсы - месторождения названий книг, - как  будто будущего вовсе не будет, и  тем самым лишают нас последнего. А сами между тем снимают сливки. Я, может, назвал бы свой роман Братья Карамазовы, да какой-то дед уже обошел меня. Вот нам и остаются только отвалы, а не назвать ли мне свою книгу Кузены Карамазовы!

В приведенном переводе использован  самостоятельный общий образ: истощение  ресурсов - эксплуатация месторождений ? отвалы ? который в русском контексте помогает воссоздать более плотную в соответствии с русской традицией ироническую структуру. (Казакова Т. А., 1999: 134-158).

При переводе иронических  контекстов с английского языка  на русский мы нередко встречаемся  с ироническим обыгрыванием известных  цитат или их более сложного варианта, аллюзий. Использование цитаты в  качестве образной основы для иронического образа может при переводе осложняться, например, необходимостью лексико-грамматических преобразований, требуемых контекстом, в результате чего сама цитата неизбежно  теряет исходную форму, то есть перестает  быть цитатой. Здесь проходит очень  тонкая грань: даже преобразованная, цитата должна быть узнаваема в переводном тексте, иначе она теряет статус цитаты, что может сопровождаться, в свою очередь, информационными  потерями. Например, перевод иронического парадокса Оскара Уайльда, построенного на аллюзии к одной из основополагающих цитат европейской культуры То be - or not to be?, встречается именно с такого рода проблемой:

To read or not to read? All books can be divided into three groups: books to read, books to re-read, and books not to read at all.

Одним из способов сохранить  иронический контекст может быть добавочный образ, который позволил бы сохранить автономность столь  важного для аллюзии инфинитива и вместе с тем не нарушил бы логики исходного текста, с одновременным  применением кавычек, выделяющих важные компоненты иронии:

Все книги можно поделить на три группы, снабдив их этикетками: «читать», «перечитать», «не читать». (Бреус Е. В., 1998: 37-43).

Как всегда, проблемой, вызывающей неизбежные преобразования, является наличие в ироническом контексте  компонентов, неизвестных переводящей  культуре:

Иногда переходят Невский  проспект мужики, спешащие на работу, в  сапогах, до того перепачканных грязью, что даже Екатерининский канал, известный  своей чистотою, не в состоянии был бы ее смыть.

В этом предложении выделенные слова являются основой иронии, то есть, безусловно, означают прямо противоположное: Екатерининский канал известен тем, что очень грязен. Однако для читателя, не знакомого с реками и каналами Санкт-Петербурга, эта ирония полностью  пропадает в непосредственном переводе: "the Ekaterininsky Canal well-known with its pure waters". Для того чтобы довести до англоязычного читателя иронию Гоголя, можно воспользоваться антонимическим преобразованием ("... boots so mud-stained that they could surpass even the Ekaterininsky Canal, a notoriously muddy stream"). В таком случае основой иронии в переводном тексте становится слово surpass, в то время как неизвестный читателю перевода Екатерининский канал характеризуется прямо как «грязный». При таком раскладе компонентов, конечно, теряется часть исходной информации, но зато сохраняется сам прием иронии как способ характеристики образа.