Финансовая система

На протяжении долгого времени финансовые системы азиатских государств существовали несбалансированно: банковская ставка непрямого финансирования была слишком высокой, а развитие прямого финансирования, особенно на рынке долговых обязательств, значительно отставало. Это серьезно влияло на эффективность использования сберегательных ресурсов и приводило к тому, что все финансовые риски ложились на банки. Одновременно сберегательные активы из азиатских государств большими потоками перетекали в развитые страны, формируя ситуацию низкостоимостного притока и высокостоимостного оттока капитала. ЕМЕАП был основан Фонд долговых обязательств.[11]

Основные цели фонда – повысить инвестиционную эффективность резервных активов и увеличить количество их видов, улучшить оборачиваемость на рынке долговых обязательств и его финансовую структуру. Фонд получил от организации 1 млрд. долл. США.

Рождение банковской системы Японии датируется 1868 г. После окончания добровольной изоляции  Японии была введена в обращение иена как национальная валюта. Банковская система, создавалась по образцу европейских, при этом использовались элементы банковских систем различных стран. Создаваемые банки использовались как инструмент государственной экономической политики. В тот период группы предприятий находились во владении семейных кланов, и в рамках каждой группы координирующие функции и функции финансирования выполнял один банк.

Предпринятая по окончании Второй мировой войны попытка американских оккупационных властей расчленить эти хозяйственные группы в соответствии с Антимонопольным актом 1947г.[12] оказалась неудачной. После распродажи части пакетов акций, которые находились в руках отдельных семей, через многосторонние участия возникли новые хозяйственные группы, ядро которых опять-таки составлял один банк. При восстановлении своей экономики японцами была взята за основу американская сегментированная банковская система с некоторыми модификациями.

В Японии слабо представлены финансовые институты из дру­гих стран, что связано с особенностями японского национального менталитета и, как следствие, с жесткими правилами допуска нере­зидентов на национальные рынки. В то же время японские банки широко представлены на мировых финансовых рынках, создали до­черние структуры во многих странах мира.

На данный момент в Японии идут процессы концентрации и централизации японской банковской системы, которые проявляются в процессе слияния крупных банков. В результате этого процесса несколько японских банков входит в десятку самых круп­ных кредитных институтов мира.

В целом структуру японской финансовой системы можно представить следующим обра­зом (рисунок 5).

Рисунок 5. Финансовая система Японии

Страна может претендовать на роль центра мировой экономической и финансовой системы только в том случае, если она располагает для этого необходимыми предпосылками в виде достаточно крупной и конкурентоспособной экономики. Если ее доля в мировом промышленном производстве падает и, тем более, если падает ее конкурентоспособность, то, соответственно, потенциал ее лидирования в экономической и финансовой области сокращается. Именно таково сегодня положение США. Они еще лидер, но потенциал их лидирования сокращается. КНР еще не лидер, но потенциал лидирования возрастает.

Сегодня все прогнозы сходятся на том, что к 2020 году Китай станет ведущей силой на мировом экономическом и политическом Олимпе. А это значит, что центр мировой экономики, как это было между VI и XVI веками, вновь окажется в долине реки Янцзы. Многим такая возможность представляется еще нереальной. Однако все предпосылки для ее реализации налицо.

Финансовая система КНР сконструирована таким образом, чтобы обеспечивать высокую эффективность системы внешнеэкономических взаимодействий. Возможность крупномасштабных утечек капитала из страны исключена, и вместе с тем созданы финансовые предпосылки для того, чтобы китайская экономика могла эффективно абсорбировать свободные капиталы, обращающиеся на мировом рынке. И юань, и гонконгский доллар эффективно защищены. Возможность управления курсом юаня извне исключена, гонконгского доллара - практически исключена.[13]

К политике инфляционного стимулирования развития экономики в КНР прибегали дважды: в 1986-1988 гг. и в 1992-1994 гг.,- причем это было связано в основном со стремлением ускорить развитие частного сектора за счет предоставления ему дешевых кредитов.

Хотя Китай в довольно широких масштабах прибегал к политике заемного финансирования бюджетной сферы, но политика замены налогов займами не проводилась. В целом проводилась и проводится политика дешевых займов. Затраты на обслуживание госдолга поэтому невелики - меньше 2% ВВП. Государство в КНР не вытеснено из сферы финансирования экономики.

В целом финансовая система КНР в том виде, какой она имеет в последнее десятилетие, аналогична финансовой системе Японии в 50-е годы и Тайваня и Южной Кореи в 50-е-70-е годы, то есть в тот период, когда эти страны решали задачи модернизации и догоняющего развития. Этот тип финансовой системы, ориентированный на решение задач форсированного экономического развития, поэтому может быть назван дальневосточным.

Его характерные черты: средний уровень налоговой нагрузки на экономику, а также варьирующий в зависимости от уровня развития и конкурентоспособности экономики уровень таможенных тарифов; регулируемая валютная система; повышенный уровень насыщенности экономики деньгами; значительные размеры накоплений физических лиц и крупные масштабы в связи с этим притока финансовых ресурсов в кредитный сектор, его быстрое развитие и быстрое приобретение им способности кредитного финансирования развития экономики; крупные масштабы заемного финансирования предприятий, «заемный перебор» как обычное явление; многоканальная система финансирования государственных расходов, несводимость финансирования государственных расходов к бюджетной системе; многоканальная система государственного финансирования капиталовложений и крупная роль в качестве инвестора госсектора; средний, а в начале модернизационного процесса низкий уровень затрат на социальные нужды; высокий уровень цен на активы (как результат способности кредитной системы прокредитовать спрос на активы); сравнительно высокий уровень регулируемости системы цен и наличие в системе цен крупного ценового ядра жесткости; как общий результат - низкий уровень инфляции в условиях высокой деньгонасыщенности экономики, что весьма благоприятно для развития.[14]

Китайский вариант финансовой системы характеризуется следующими основными особенностями: повышенный удельный вес госсектора в финансировании капиталовложений; значительные вариации системы цен по горизонтали в связи с огромными размерами страны и разнообразием местных условий; в связи с последним условием - наличие сильных локальных вариаций финансовой и соответственно экономической политики.[15]

Эта особенность китайской финансовой и экономической политики делает возможной эффективную адаптацию экономики к локальным факторам, и на этой основе способствует повышению ее эффективности и динамического потенциала.

И, наконец, институциональная экономическая модель, сложившаяся в Южной Корее. Здесь А. Воронцов делает акцент на анализе выдающихся достижений этой страны в своем экономическом развитии в послевоенный период и связывает эти достижения с налаживанием тесной взаимосвязи крупного бизнеса с государством, которое приобрело форму чеболей. Одним из главных отличий южнокорейских чеболей от японских дзайбацу являются отношения собственности в банковской сфере. Японские дзайбацу работают с собственными банками и обладают неограниченными кредитными возможностями, в то время как южнокорейские чеболи лишены возможности приобрести контрольный пакет какого-либо частного банка, и вынуждены полагаться на кредитные институты, контролируемые государством.[16]

Однако со временем чеболи превратились в мощные монополистические конгломераты и стали тормозом экономического и инновационного прогресса. Поэтому наступило время разукрупнения этих конгломератов, их реструктуризации, а в ряде случаев и ликвидации. Однако государство по-прежнему присутствует в экономике и бизнесе: составляются пятилетние планы, хотя они и носят индикативный характер. Южная Корея отличается более высокой степенью участия государства в экономике, чем другие новые индустриальные страны Азии.

Начиная с 1993 г. в стране проводится НЭП («новая экономическая политика»), направленная на создание нового механизма экономического развития на основе либерализации и дерегулирования экономики и поощрения конкуренции, рыночных механизмов и стимулов, идет наступление на чеболи. Особое внимание уделяется ликвидации семейно-кланового характера руководства чеболей, внедрению в них современных принципов менеджмента за счет привлечения на высшие уровни управления компетентных иностранных специалистов - в результате в настоящее время в крупнейших компаниях страны до двух третей членов советов директоров составляют зарубежные менеджеры. Однако страна все еще остается достаточно закрытой от глобализации в части принятия современных международных норм экономического взаимодействия и по совокупному показателю открытости занимает одно из последних мест в мире.[17] Тем не менее, Южная Корея твердо стоит на пути дальнейшего реформирования, повышения своей открытости и приближения к уровню экономического развития, характерного для стран со зрелой рыночной экономикой.

Таким образом, ретроспективный анализ экономической истории ряда наиболее развитых стран мира (в рамках исследования) свидетельствует, что влияние финансовой инфраструктуры на хозяйственное развитие проявляется главным образом на начальных стадиях построения рыночной системы.

В существующей, на данный момент мировой, экономической модели следует отдавать предпочтение жестко сегментированной финансовой системе, как наиболее стабильной и безопасной для развития страны.

В европейских странах, где правительства имеют значительный контроль над финансовой системой, до сих пор удавалось избежать серьезных негативных событий. В США, где финансовые корпорации активно лоббируют свои интересы, отклонение от жесткого разделения банковских функций послужило одной из причин для начала финансового кризиса.

Заключение

Лозунг «догнать и перегнать» – отнюдь не изобретение сталинских пиарщиков времен индустриализации. Эта задача стоит перед Россией вот уже на протяжении нескольких столетий, а в качестве стержня внутренней политики не сходит с повестки дня со времен Петра Первого. Российские власти и российская элита всегда осознавали необходимость преодоления отставания своей страны от наиболее развитых стран мира (поначалу – только Европы), и уж, по крайней мере, недопущения того, чтобы отставание достигало опасных  масштабов с  точки зрения национальной безопасности.

Сегодняшние требования глобализирующегося мира  по-прежнему диктуют для России необходимость достижения технологического и институционального уровня, характерного для современных рыночных демократий. Можно сколько угодно говорить о ценности различных цивилизаций, о важности сохранения национальной идентичности, но непреложным фактом остается то, что лидерами современного экономического роста являются страны Запада. Более того, страны иных регионов мира, успешно решающие задачи адаптации к современным экономическим вызовам, в процессе трансформации становятся все более похожими на западных пионеров экономического роста – как по структуре своей экономики, так и по сущностным характеристикам общественных институтов. Первой это продемонстрировала Япония, теперь в этом направлении идут и другие (европейские и неевропейские) страны.[18]

Мировой опыт успешного решения задач догоняющего развития свидетельствует, что проблема эта очень сложная. Только единицы стран смогли успешно решить ее – Франция, Япония и Германия в XIX – начале ХХ веков, Италия, Австралия, Новая Зеландия, Канада, Финляндия в ХХ веке. Ряд стран Европы и Юго-Восточной Азии в настоящее время достаточно успешно движутся по этому пути (Ирландия, Испания, Португалия, Южная Корея и др.). Однако гораздо более обширным является опыт провальных реформаторских экспериментов. Примером последнего является Аргентина, которая в начале ХХ века входила в десятку наиболее развитых стран мира.

 У российского опыта «гонки за лидером» есть одна особенность, отличающая его от многих других стран: Россия на протяжении последних примерно 200 лет сохраняет стабильное отставание от таких более развитых в экономическом отношении стран, как  Германия и Франция. Этот отрыв составляет 45–55 лет, если его оценивать по такому показателю, как ВВП на душу населения,  хотя по некоторым параметрам и на отдельных этапах истории отставание России от стран – лидеров экономического роста было незначительным (например, военный потенциал), в то время как, например, по производительности труда традиционно сохранялось гораздо более сильное отставание.[19]

 Кроме того, России практически  никогда не удавалось закрепиться на достигнутых рубежах. Причем откат происходил не только из-за кризиса в самой России, то есть прямого ухудшения положения в том или ином секторе, гораздо чаще отрыв начинал увеличиваться из-за ускорения развития передовых стран на новом технологическом витке и отсутствия у России заранее подготовленных ресурсов для очередного рывка.

 На наш взгляд, основной причиной такого характера догоняющего развития  в России   являлась некомплексность реформаторских усилий российского государства. Власти всегда сосредоточивались на отдельных аспектах необходимых преобразований, игнорируя остальные или даже принося их в жертву. Можно даже выделить некоторую закономерность, прослеживаемую в трехсотлетней истории российского реформаторства. В первую очередь страна ставила и решала задачи модернизации в военной сфере и в отраслях, с ней сопряженных, будь то металлургия в XVIII веке, железнодорожный транспорт в конце XIX – начале XX веков или космические исследования во второй половине ХХ века. Экономические реформы, которые, естественно, должны были быть базой для решения военных задач,  стояли на втором месте. Меньше уделялось внимания социальной и культурной трансформации, которой начинали всерьез заниматься только тогда, когда общее отставание оказывалось критически опасным. И, наконец, полностью игнорировалось реформирование политических институтов, которые, напротив, пытались сохранять как можно дольше. Только тяжелейшие системные кризисы в середине XIX века, в начале и в конце ХХ приводили к политическим реформам, причем в двух последних случаях политические трансформации принимали форму полномасштабной революции, т. е. полный слом государства с присущими революциям колоссальными издержками.

Таким образом, наша история, в том числе и новейшая, позволяет сделать  важный вывод: устойчивые и долгосрочные результаты могут быть достигнуты только при осуществлении комплексного реформирования,  включая  как  технологическую основу, так и  базовые общественные  институты. Задача превращения страны в одну из передовых мировых держав  не может быть решена, если реформы протекают в одних секторах при игнорировании или за счет других. Иными словами, логика «поэтапного реформирования» – сначала экономика и армия, а потом, может быть, политика и социальные отношения – не дает устойчивого результата.