Сократ

4.2"Даймонион" Сократа 
 
Что такое «демон», «демоний» или «даймон» Сократа, какова сущность его «даймониона», было неясно уже ученикам и друзьям философа, не говоря о более поздних античных авторах - Цицероне, Плутархе, Апулее, высказывавшихся на этот счет. О демонии Сократа говорили христианские писатели, причем для одних (Тертуллиан, Лактанций), враждебно настроенных к «языческому» миру, сократовский демоний был существом сатаническим, а для других (Климент Александрийский, св. Августин), придерживавшихся в отношении античности умеренной и примирительной позиции, - своего рода ангелом-хранителем. Здесь нет необходимости останавливаться на множестве догадок и соображений относительно демония Сократа, высказанных в последующие века. Укажем лишь на современные толкования. Одни исследователи (А. Ф. Лосев) видят в демоне Сократа метафору, которой он иронически прикрывал свои собственные совесть, разум или здравый смысл; другие (Т. Гомперц, С. А. Жебелев) - просветленное чувство, просветленное внутреннее чутье или инстинкт ; третьи (С. Н. Трубецкой, Дж. Г. Льюис) - выражение внутреннего (провиденциального) откровения (Трубецкой. С. 500) или проявление религиозного энтузиазма; четвертые (Ф. Ницше) - «чудовищный» феномен, при котором инстинкт и сознание (их функции) заменяют друг друга; пятые (Ж. Брен) - свидетельство того, что внутреннему миру каждого присуща трансцендентность. 
     О демоне Сократа писал также молодой Маркс. Склоняясь к рационалистическому пониманию даймония Сократа и высказывая мысль о тенденции философа освободиться от всего мистического и загадочно-демонического (божественного), Маркс писал, что Сократ, сознавая себя носителем даймония, не замыкался в себе: «...он - носитель не божественного, а человеческого образа; Сократ оказывается не таинственным, а ясным и светлым, не пророком, а общительным человеком». Действительно, Сократ не был ни вдохновенным провидцем, ни исступленным пророком, ни гением озарения. Но в личности Сократа было нечто такое, что сближало его, по представлениям современников, с провидцем и пророком или, во всяком случае, позволяло (и позволяет) говорить о нем как об уникальной фигуре. 
    Феноменальность Сократа состояла в крайне редко наблюдаемом соединении горячего сердца и холодного ума (Гомперц. С. 32), обостренного чувства и трезвого мышления, фанатизма и терпимости - фанатической преданности идее, доходящей до полного подчинения ей своей жизни, и способности понимать чужие взгляды и воззрения. Сократ - это воплощение аналитического ума в соединении с пророческой вдохновенностью; это - сплав критического мышления, свободного исследования с горячим энтузиазмом, граничащим с мистическим экстазом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ученики Сократа расходились в характеристике его личности и его «даймониона». 
   Дело в том, что даймонион Сократа основан на иррациональной вере в божество, на допущении тесной связи внутреннего «голоса» с вне и независимо существующим божеством. Поэтому сократовский даймонион - нечто большее, чем обычный голос совести. Это обстоятельство придает ему новую черту, новое измерение и заставляет предполагать, что даймонион - это своего рода полумифологическое олицетворение и полуметафорическое выражение всеобщего (истинного и объективного), содержащегося во внутреннем мире человека, в его разуме и душе. «Ведь и душа есть нечто вещее», - говорит Сократ в «Федре» .(Поэтому Сократ не только осознает присутствие в себе даймониона, но и живо его представляет, чувствует и переживает как некую высшую реальность, как божественное знамение. Отсюда вытекает вывод относительно феномена Сократа, его даймония: хотя Сократ не может выразить всеобщее в слове, в рациональном определении, тем не менее он (как и его собеседник Лахес) чувствует, что искомое общее понятие (например, мужество) у него имеется. То, что Сократу не удается выразить в словах и понятийных определениях, он улавливает как «божественный голос», звучащий в нем самом, исходящий из глубин его души, его разума и совести. «Божественное» в душе и есть, согласно Сократу, даймонион. 
    По мысли древнего философа, «божественное» в человеке отвлекает от всего субъективного, произвольного и ложного, от всего эгоцентрического, преходящего и пошлого. Оно направляет на путь поиска всеобщего морального закона, сознательное и непринужденное подчинение которому является гарантией укрепления уз, связывающих человека с другими в личной и общественной жизни.

4.3 "Добродетель есть  знание"

Со времени жизни  Сократа прошло более двух тысячелетий, однако впервые поставленный им вопрос об отношении знания к добродетели все еще продолжает волновать людей. Об этом, в частности, свидетельствуют оживленные дискуссии, развернувшиеся за последние годы на страницах книг и журналов (как отечественных, так и зарубежных) вокруг проблемы взаимоотношения науки и нравственности. Разбор этих дискуссий не входит в нашу задачу (мы будем касаться их лишь по мере надобности). Нас интересует Сократ - «зачинщик» полемики об отношении знания к морали и нравственности, точнее, его тезис о добродетели как знании, ставший, особенно за последние десятилетия, предметом специальных исследований. 
За исходную посылку своих рассуждений о добродетели как знании Сократ брал разум в качестве решающего признака, отличающего человека от животного и вообще от всех живых существ. Из этой посылки вполне логично следовал вывод о том, что человек благодаря разуму ставит перед собой определенные цели и задачи; опираясь на приобретенные знания и навыки, он стремится реализовать свои намерения; чем полнее знания человека и чем выше его мастерство, тем успешнее он решает свои задачи и тем полнее удовлетворяет свои потребности. Сократ считал, что только знание позволяет человеку разумно использовать средства, которыми он располагает, например, богатство и здоровье, для достижения благополучия и счастья. Отсюда он строил следующий силлогизм: богатство и здоровье сами по себе - ни добро (благо), ни зло. Они становятся тем или другим в зависимости от знания или невежества. Стало быть, знание - благо , невежество - зло. Однако Сократ не останавливается на этом выводе. В «Евтидеме», в особенности в «Хармиде» Платона, говоря, что знание есть благо, Сократ считает, что знание знанию - рознь; одно дело - знание в производительной деятельности, например, плотника или кожевника, а другое - знание в области политического управления, направленного на то, чтобы сделать людей достойными, не говоря уже о знании добра и зла в сфере нравственности, где оно по своей ценности превосходит все другие виды знания. Этическое знание у Сократа носит всеобъемлющий характер; оно есть знание того, что составляет счастье и определяет правильный выбор линии поведения и образа деятельности вообще для его достижения.

                                      Сократ и государство

 
Сократ формировался как личность и мыслитель в условиях поступательной демократизации афинского полиса. Детство его и, может быть, ранняя юность пришлись еще на период

умеренной, «патерналистской* демократии, как она сформировалась при Кимоне. Но большая часть жизни «босоногого  мудреца» — никак не менее полувека! — протекла уже после реформ Перикла 450-х годов до н. э., в ходе которых народовластие в Афинах стало куда более радикальным.

Для того чтобы понять отношение  Сократа к этой классической афинской демократии, необходимо прежде всего  охарактеризовать — хотя бы кратко — се как политическую систему, указать на основополагающие черты, в наибольшей степени ей свойственные1.

     Один из важнейших  принципов любой античной демократии  — суверенитет демоса, то есть  его верховная власть, что предполагало реальное, полномасштабное и непосредственное участие всего коллектива граждан в управлении государством. Органом,  
воплощавшим в себе этот коллектив, было, естественно, народное собрание (экклесия). А значит — властные полномочия народного собрания были ничем не ограничены: оно распоряжалось всем, а остальные государственные структуры оказывались ему подчиненными и подотчетными.

      Демократические  государства, существующие в наше  время, относятся к типу так  называемых представительных демократий. Это означает, что граждане страны выбирают путем голосования своих представителей (депутатов) в орган, который может называться по-разному (парламент, конгресс, дума, бундестаг и т. д.), но сущность которого везде примерно одинакова. Именно этот выборный орган в промежутках между голосованиями (а проходят они, как известно, раз в несколько лет) сосредоточивает в своих руках полноту законодательной власти. Формально эта власть находится в руках всех граждан, но на деле граждане как бы передают, делегируют ее своим представителям. Парламент представляет народ. Во многих странах (но не во всех) граждане избирают еше и своего верховного представителя — президента, главу государства. 
     Античная же демократия, возникшая в полисных условиях, была, в отличие от демократий современности, не представительной, а прямой. Иными словами, коллектив граждан в лице народного собрания осуществлял высшую власть реально и постоянно. Не существовало ни парламента, ни президента — подобно тому, как в современных государствах не существует никакого народного собрания. В сущности, античная демократия была даже не столько формой государственного устройства и организации государственного аппарата, сколько

формой полного и всестороннего  вовлечения граждан в систему  власти и управления государством.

    Чрезвычайно значимым  принципом античной демократии  было равенство всех граждан  перед законом (исономия). Никакая  группа гражданского населения  не имела привилегий по принципу  знатности и богатства. Правда, из этого принципа имелись  некоторые исключения. Так, на высшие финансовые должности дозволялось избирать только богатых людей. Считалось, что бедняк, став казначеем и получив в свое распоряжение крупные денежные суммы, может не удержаться от соблазна незаконно присвоить часть этих денег. Но подобные исключения были незначительными и не играли сколько-нибудь заметной роли. Высший в полисе пост стратега мог занять любой гражданин — аристократ и представитель простонародья, состоятельный и почти нищий: учитывались только личные достоинства и способности. 
Сократ очень высоко ставил законность, строгое соблюдение законов, считал, что без этого

невозможна нормальная жизнь в  полисе. А соответствовала ли реальная афинская демократия его времени (особенно во вторую половину жизни философа) предъявляемым им высоким требованиям? Мягко говоря, не очень. Чем дальше, тем больше державный демос, осознавая свою силу, начинал ставить себя выше закона, считать себя полным и единственным господином дел в государстве. ВIV веке до н. э. Аристотель посвятил часть одного из главных своих трудов — трактата «Политика» — классификации различных форм демократии. Он выделил несколько типов демократического государственного устройства, а среди них особенно подробно остановился на демократии крайней, или радикальной. Какие же основные черты этой политической системы отмечает великий мыслитель?  
    По словам Аристотеля, при крайней демократии «верховная власть принадлежит не закону, а простому народу. Это бывает в том случае, когда решающее значение будут иметь постановления народного собрания (такие постановления назывались псефисмами. — И. С.), а не закон. Достигается это посредством демагогов. В тех демократических государствах, где решающее значение имеет закон, демагогам нет места, там на первом месте стоят лучшие граждане; но там, где верховная власть основана не на законах, появляются демагоги. Народ становится тогда единодержавным... В этом случае простой народ, являясь монархом, стремится и управлять по-монаршему (ибо в этом случае закон им не управляет) и становится деспотом

(почему и льстецы у него  в почете), и этот демократический  строй больше всего напоминает  из отдельных видов монархии  тиранию: поэтому и характер  у них один и тот же: и  крайняя демократия, и тирания  поступают деспотически с лучшими  гражданами; постановления такой демократии имеют то же значение, что в тирании распоряжения... Решающее значение предоставляется не законам, а постановлениям народа, так как демагоги отдают на его решение все.  

                                                           Смерть Сократа 
 
Судебный процесс над Сократом 

Итак, весной 399 г. до н. э. Сократ предстал перед одной из 10 палат суда присяжных (гелиэи). В  состав суда входило 6 тысяч человек, из которых 5 тысяч были действительными  и 1 тысяча запасными судьями. Выбор судей (гелиастов) происходил ежегодно по жребию из числа граждан не моложе 30 лет по 600 человек от каждой из 10 фил Аттики. Судебная палата, где разбиралось дело Сократа, состояла из 500 человек, точнее 501, поскольку к четному количеству судей присоединяли еще одного, приемного, для получения нечетного числа при голосовании. 
Текстов обвинительных речей не сохранилось, но предполагается, что обвинители обращали внимание судей, главным образом, на разлагающий, по их мнению, характер деятельности Сократа. По сообщению Платона, после выступления обвинителей взял слово Сократ и сказал, что он защищается только потому, что этого требует закон. Содержание защитительной речи Сократа, общий ее дух и тон, переданные Платоном, по мнению большинства исследователей, наиболее близки подлинной речи самого Сократа, произнесенной перед судьями. Эта речь состоит из трех частей: защитительной речи перед судьями, речи о мере наказания, обращения к судьям после вынесения смертного приговора. 
   Сократ говорил на суде не как обвиняемый, а как наставник, призывающий своих сограждан ценить духовные блага выше материальных. И потому он считал недостойным для себя и для судей, а также «для чести всего города» просить суд и самих афинян об оправдании, слезно упрашивать их о помиловании. По той же причине он не пытался привести с собой «своих детей и множество других родных и друзей», чтобы разжалобить судей, хотя и отдавал себе отчет в грозящей ему опасности. Предъявленное обвинение приравнивалось к государственным преступлениям и каралось смертью. 
   Решение суда было не в пользу Сократа. Он был признан виновным - при соотношении голосов 280 против 221 (по сообщению Диогена Лаэрция, соотношение голосов было 281 против 220). Таким образом, не хватало 30 голосов для его оправдания, поскольку для этого было достаточно получить 251 голос из 501. Впрочем, Сократ и не рассчитывал на оправдание. Но он был удивлен признанием его виновным со столь незначительным перевесом в голосах. Небольшой перевес объясняется, по-видимому, тем, что произнесенная Сократом речь произвела впечатление, равно как и тем, что многие из рядовых афинян при всей своей нелюбви и подозрительном отношении к софистам и натурфилософам мирились с их деятельностью. Почти с уверенностью можно утверждать, что философ не был бы приговорен к смертной казни и дело кончилось бы уплатой штрафа, заключением в тюрьму на определенный срок или же изгнанием из Афин, если бы не одно обстоятельство, о котором мы узнаем из второй части речи Сократа на суде. 
 
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ, ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ...

 
В версии Платона Сократ завершает  свою речь в гелиее такими словами (приговор уже вынесен, обвинители и судьи  расходятся, и философ обращается в основном к группе своих приверженцев, продолжающих жадно слушать его): «Но вот уже время идти отсюда, мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это ни для кого не ясно, кроме бога»).

   Подразумевается,  что осужденного сейчас отведут  на казнь. И действительно,  как упоминалось выше, обычно  приговор присяжных сразу же  приводился в исполнение, ведала этим специальная коллегия Одиннадцати. Но в случае с Сократом получилось иначе. Одиннадцать препроводили его в тюрьму, что находилась поблизости от здания, где его судили, тоже в

центре Афин. И «босоногому мудрецу» предстоял  еще целый месяц жизни. 
  Свой последний день философ провел так же спокойно, как и предшествующие. На закате, оставив друзей, Сократ удалился на предсмертное омовение. Согласно орфико-пифагорейским представлениям, омовений это имело ритуальный смысл и символизировало очищение тела от грехов земной жизни. Совершив омовение, Сократ вернулся к друзьям и родным. Наступил момент прощания. Родные получили от философа последние наставления, после чего он попросил их вернуться домой. Друзья остались с Сократом до конца. Когда принесли цикуту в кубке, философ спросил у тюремного служителя: - Ну, милый друг, что мне следует делать? Служитель сказал, что содержимое кубка надо испить, затем ходить, пока не возникнет чувства тяжести в бедрах. После этого нужно лечь. Мысленно совершив воздаяние богам за удачное переселение души в иной мир, Сократ спокойно и легко выпил чашу до дна. Друзья его заплакали, но Сократ попросил их успокоиться, напомнив, что умирать должно в благоговейном молчании. 
   Он походил немного, как велел служитель, а когда отяжелели ноги, лег на тюремный топчан на спину и закутался. Тюремщик время от времени подходил к философу и трогал его ноги. Он сильно сжал стопу Сократа и спросил, чувствует ли тот боль? Сократ ответил отрицательно. Надавливая на ногу все выше и выше, служитель добрался до бедер. Он показал друзьям Сократа, что тело его холодеет и цепенеет, и сказал, что смерть наступит, когда яд дойдет до сердца. Внезапно Сократ откинул одеяние и сказал, обращаясь к одному из друзей: "Критон, мы должны Акслепию петуха. Так отдайте же, не забудьте". Это были последние слова философа. Критон спросил, не хочет ли он сказать еще что- нибудь, но Сократ промолчал, а вскоре тело его вздрогнуло в последний раз.

                                          Заключение

Сократа не стало — а страсти вокруг его имени продолжали кипеть. Этот «овод», возмущавший спокойствие афинян (мы знаем, что так он сам с ебяхарактеризовал), даже и после своей