Смерть и ритм у Бахтина

То есть, можно сделать  вывод, что для других жизнь человека не имела бы как эстетического  завершения, так и эстетического  смысла, если бы не заканчивалась смертью. Ритм – продукт эстетического осмысления другими жизни человека. Это продукт, который доступен нам, по сути, только тогда, когда сам предмет имеет завершение. Смерть и ритм демонически взаимосвязаны между собой, они идут рука об руку, и, казалось бы, иногда лукаво заглядывают друг другу в глаза.

Ценностный центр конкретного  человека приобретает как содержание, так и форму в мире эстетического  видения только при конкретизации  их с учётом ценности смертности отдельного человека. Да, ценность смертности отдельных  людей для других различна между  собой. Вероятно, частично и этим обусловлено  наличие и индивидуальность ритма. Ведь ритм является продуктом вживания в человека Другим, продуктом осмысления

Так, у Бахтина в «Философии поступка» прослеживается та же, по сути, мысль, что в эмоционально-волевом ценностном смысле все пространственные и временные отношения, как высоко, далеко, над, бездна или бесконечность, приобретают смысл только в соотношении с конкретной смертностью человека. Так, только при наличии ценности смертного человека время приобретает смысл «и тяжесть как течение жизни смертного человека, причем [?] и содержание временного определения, и формальная тяжесть, значимое течение ритма». Только наличие хронологических конца и начала придаёт эмоциональную окраску её содержанию, придаёт ценность переживаемому. Если бы не было смерти, то ритм бы превратился в заунывный и сводящий с ума поток однотонной техно музыки в Берлинских ночных клубах.

 Но смертность человека придаёт ценность и пространственному ряду: оно «уплотняется как возможный кругозор смертного человека, его возможное окружение» (Бахтин, «философия поступка». Вероятно, пространственное измерение, наряду с временным измерением, его эстетическая ценность вследствие смертности человека, придаёт очертания ритму. То есть, ритм может быть завершённым вследствие смертности, но и сама эстетическая основа ритма существует вследствие смертности человека.

Ритм, как бы он ни был  недостижим для человека, скорее просто не существует для него самого. Невозможно познать ритмичное движение жизни  человека, если для самого человека нет и движения, нет самой жизни в том понимании, в котором она существует для Другого. Отсюда и пространственное соотношение «я» и «другого», невозможность восприятия, объективации собственного тела. Мы тонем в себе, человек для самого себя представляет бездну, котлован без дна или начала. Невозможно понять того, что нельзя объять. Невозможно объять свою смерть, и невозможно услышать свой ритм. Невозможно абстрагироваться от собственной самости. Не потому ли человеку зачастую так сложно «уловить» смысл своей жизни, что он лежит вне его сознания: в каком-то смысле, в ритме мы и слышим зловещую предопределённость, направленность движения человека. Но это доступно нам как Другим через любование. Не это ли трагедия?

¹ В случае с Корой потеря себя в другим является необратимым процессом. Одна всё же стала для второй Другой: «Открыв глаза (может быть,  она уже  кричала),  она  увидела,  что  рассталась с тою. Тут она и впрямь закричала. От холода, оттого что  снег  забивался  ей  в дырявые туфли, оттого что шла по мосту к площади, все удаляясь. Кора  Оливе,  такая красивая  в сером английском костюме, ее волосы немного растрепало ветром, и она шла, не оборачиваясь  и все удаляясь»