Русская религиозная философия

И вот наступает революция. Бердяев ждал ее. И ждал многих бурных событий. Еще в 1909 году он участвовал в сборнике «Вехи». Он был неплохой пророк. В 1917 году он участвует в сборнике («Из глубины»), который подводит черту всей минувшей эпохе. Он активно участвует в общественной жизни. Его избирают в университет. У меня есть близкие люди, которые слушали лекции Бердяева, видели, как он выступал. Он производил огромное впечатление на аудиторию. (Единственное, что мешало, это нервный тик на лице, который его несколько портил.) Он участвовал в Вольфиле (Вольная ассоциация культуры), Вольной Духовной Aкадемии. Напряженно думал.

В те годы немецкий философ Освальд Шпенглер написал книгу «Закат Запада» (или, как у нас переводят, «Закат Европы») — книгу, которая потрясла Европу и мир. Она говорила о неизбежности для цивилизации периода упадка: как организм проходит периоды детство — юность — старость, как в природе имеются весна — лето — осень — зима, так и цивилизация неизбежно приходит к упадку, который ничто и никто не остановит. Запад сегодня, писал Шпенглер, находится на закате. И Бердяев вместе со своими друзьями–единомышленниками ответил на эту книгу блестяще! Он показал, что фатум — исторический рок, — который действительно может вести цивилизацию к гибели, не есть единственное, что стоит перед человечеством. Дух может побеждать рок. Христианство, говорит Бердяев, бросает вызов судьбе и никогда не может примириться с маханическим, мертвящим, фатальным.

Можно сказать, что в Бердяеве бессмертие жило как актуализация того, что есть всегда. В нем постоянно бурлили мысли. Можно привести массу интересных идей, которые приходили ему в голову. Скажем, его трактовка разделения Церквей. Существовали трактовки: хомяковская: отпали грешные латиняне; старокатолическая: отпали недостойные схизматики, раскольники; тех, кто хотел соединить эти распадающиеся части и скорбел по поводу разделения Церквей. Бердяев первым по–настоящему глубоко взглянул на эту проблему. Он показал, что христианский Запад и христианский Восток имели свои собственные осознания и реализации духовной жизни. На Западе всегда было сильно стремление к Богу, ввысь, вверх, как бы, как выражается Бердяев, влюбленность в Христа, подражение Христу как чему–то внешнему. Отсюда, говорит он, устремленность, вытянутость готических храмов, стрельчатых окон. Между тем Восток чувствует Христа присутствующим здесь, близко. Поэтому восточные храмы как бы охватывают входящего, огонек горит внутри, внутри присутствует Дух Божий. Эти два типа духовности должны были развиваться независимо, и зло разделения христиан было использовано Божественным Промыслом для того, чтобы не смешалось христианство в безликую однородную массу по всей земле, а чтобы конкретность многоцветья христианства в конце концов расцвела, несмотря на печаль разделения.

Итак, в 1922 году Бердяева высылают из России. К этому времени он уже автор многочисленных статей, автор книг «Символ творчества» и «Философия свободы» и ряда других. Некоторое время он находится в Берлине и потом попадает в Париж. В Кламаре, под Парижем, он остается надолго. Там он пишет свои важнейшие произведения, перечислять их было бы слишком долго. Я назову только главные.

«Философия свободного духа», двухтомная книга, написанная необычайно ярко, — это развитие идей его философии свободы. Особенно обращает внимание в этой книге его метафизическая трактовка свободы. Он говорит о том, что свобода находится глубже Бога, что это некая тайна. Здесь он питался источниками немецкого мистика XVII века Якоба Беме о некой Бездне, которая лежит в основании всего. Для Бердяева это понятие было не совсем отчетливо, иногда он его отождествлял с Богом. Бог находился по ту сторону понимания добра и зла (так у Беме). Но Бердяев потом отделил Бога от Бездны и отождествил Бездну с тем порывом, чудовищным, иррациональным, бессмысленным, но мощным, порывом свободы, которая не может быть определена ничем. Это дуалистическое представление едва ли может быть разделено христианством, потому что Бердяев говорил, что Бог создал мир из ничего, но «ничего» — это не «ничто», а тот темный хаотический мир несозданной свободы, которая нетварна, как Бог.

Мы с библейских времен все–таки стоим на той точке зрения, что ничего нетварного, кроме Творца, не существует. На одном из конгрессов, изучавших наследство Бердяева, в Париже, говорилось о том, что стремление Бердяева дать такую интерпретацию коренилось в его желании создать новую теодицею, концепцию, которая бы примиряла тайну Бога и тайну страдания. Тайна зла была для Бердяева необычайно острой, он всю жизнь ею мучился. И он говорил так: Бог не повинен в мировом зле, Бог не всемогущ. Он не властвует в мире, а Он побеждает темное хаотичное начало, которое совечно Ему, то есть оно всегда было.

Вы скажете, а что оно собой представляет? Бердяев отвечал: ничего, это нельзя назвать, это то, что находится за гранью мысли. В самом деле безумное, иррациональное стремление ко злу довольно трудно привести в какой–то логический порядок. И Достоевский, которого Бердяев так любил, часто показывал иррациональный, безумный характер зла. Безумный… Так вот, раз Бог не всемогущ, а только побеждает тьму, Бердяев выдвигает другую, спорную, с точки зрения христианской, концепцию, что Бог нуждается в мире, что Бог ищет в нас, в человечестве, Себе поддержку.

Однажды Бердяев услышал слова французского писателя Леона Блуа о том, что Бог — это Великий Одинокий, и он пережил это как какой–то внутренний опыт. Не полноту Божию почувствовал, а некое божественное метафизическое страдание. И страдание мира от переживал как… нарушение Божественного одиночества. Нам нужен Творец, но и мы Ему бесконечно нужны. Есть много поразительного, глубокого, загадочного и тонкого в этих суждениях Бердяева, хотя, с точки зрения богословия, они представляются, конечно, спорными.

Бердяев был глубоко эсхатологически напряжен, для него существующее состояние мира было мертвым, объективированным! История — это статуи и трупы… Реализуется все тогда и только тогда, когда мир сбросит с себя вот это окостенение объективации. Поэтому осмысление истории — только там, где она кончается. Смысл истории — в ее аннулировании, ее снятии; в том, что мы устремлены, как стрела, к будущему, где мертвенность объективированного бытия будет побеждена, где будет торжествовать полностью творческий дух, где он будет играть, где он будет расцветать! Поэтому эсхатология, то есть учение о конце мира, для Бердяева не была чем–то зловещим, мрачным, устрашающим. Он говорил о том, что человек должен приближать конец мира, что человек должен стремиться к этому моменту преображения бытия. И все темное будет уничтожено.

Люди неправильно понимают идею Промысла, говорит Бердяев, они понимают слова Христа Спасителя буквально, что вот Он над каждым бдит. Нет, если человек к Нему стремится, осуществляется единство Христа и человека. Но вообще в мире Бог не царствует. Нет Царства Божьего в мире. Он не царствует в холере, в чуме, в предательстве, катастрофах. Мир наполнен злом! В этом отношении Бердяев прав. И трудно не согласиться с ним, что Бог не реализовал Себя, скажем в армянском землетрясении или американском землетрясении. Конечно нет! И здесь его глубокая правота.

Христианское богословие рассматривает это с другой позиции: что свобода дана нам как умаление Божества. Бог какое–то пространство в своем бытие уступил нам, и в этом пространстве действуют уже (тут уже Бердяев совершенно прав) и Воля Божия, и воля человеческая, и слепые стихии, и судьба (судьба не в мистическом смысле, а в смысле предопределенности, физической, психологической, исторической, социальной).

Бердяев был историсофом. Его книга «Смысл истории» — одна из замечательных! Она вышла уже в эмиграции. Для него история была движением вперед, но он подчеркивал радикальное отличие библейского мировоззрения от античного, древнеиндийского. Индия и Греция не знали истории как движения. Только Библия говорит нам о том, что у мира есть цель.

Бердяев также написал книгу, которая у нас долго считалась крайне одиозной, — «Философия неравенства». Он писал ее в революционные годы, в начале 1920–х годов, здесь, на родине, он писал для тех представителей интеллигенции, которые готовы были, как Блок, идти навстречу темной разрушительной стихии. Он называл их предателями духа, предателями культуры, разрушителями, соучастниками преступных деяний. И мы знаем сегодня, что деяния эти были преступны, но Бердяев возвысил голос и кричал об этом тогда.

Надо сказать, что Бердяев принимал какие–то общие принципы социализма, буржуазность ненавидел. Он считал, что буржуазность — это духовная болезнь. Еще до революции он писал о ней, как о принижении сознания, отступлении от человечности. Духовная буржуазность — примитивизация, успокоенность, остановка духовного потока в человеке — были для него столь же враждебны, сколь и атеизм.

Личность Христа всегда была для Бердяева бесконечно ценной. Ибо в Нем реализовалось Божественное в полноте, и в полноте того, перед чем он преклонялся, — перед личностью человека… Христос открыл нам человечность Бога. До сих пор мы думали, что Бог не человечен, а вот через Христа мы это познали. Тайну Троицы Бердяев постигал через динамику, для него жизнь в Божестве была динамична! Хотя, конечно, человек не может проникнуть в эту тайну.

Для Бердяева познание мира, познание Бога, познание тайн — это не просто логический процесс, не просто манипуляции одного рассудка, а это акт, который осуществляет вся природа человка, все его существо! — интуиция его, боль, чувство, все вместе связано. Только так мы постигаем реальность, целиком, а не в отдельных проявлениях. Вот это интуитивное, живое, целостное восприятие и было главной особенностью философии Бердяева.

Многие люди поражались масштабам этого человека, ибо в той же Франции было немало философов, историков, богословов, публицистов, но каждый немножко сидел на своем шесте. A Бердяев свободно ходил по всем мирам. Его краткое замечание по какому–нибудь узловому моменту христианского богословия было иногда ценней целого тома. Ну, скажем, он говорил о библейской критике — указывал на очищающее ее значение. Я не буду отвлекаться сейчас, но эту фразу можно раскрыть и показать, как он угадал самое главное для нас в сфере познания Писания.

Ему не так просто жилось. Потому что была и бедность, были и трудности. Но он не уступал. Он создал журнал «Путь», который издавался с 1920–х годов до самой войны. Это не журнал, это сокровище мысли! Шестьдесят номеров его составляют действительно богатство, наследие, которое мы сегодня принимаем, и дай Бог, чтобы это дошло до наших потомков.

Он собрал, сгруппировал вокруг себя представителей христианской мысли. Там участвовали и Франк, и Булгаков, и Николай Лосский и Борис Вышеславцев, замечательный мыслитель, очень мало сейчас известный, умерший в 1964 году, и многие представители свободной философской мысли, протестанты, католики, но в основном православные.

Любопытно, что коренные моменты истории Бердяев переживал в обстановке войны личной. Что произошло в 1917 году? — Он должен был попасть в тюрьму, его спасла Февральская революция. Что с ним произошло в канун второй мировой войны? — Его все гнали и проклинали. Первый раз, в 1917 году он вступился за монаха Aфонского монастыря, которого Синод преследовал. Николай Aлександрович написал статью «Гасители духа», за которую его привлекли к уголовной ответственности. A перед второй мировой войной началась травля его ближайшего друга, профессора Парижского Богословского Института — Георгия Петровича Федотова. За что его травили? — За активность. Мы с вами отдельно потом будем говорить о Федотове.

Федотов позволял себе давать объективные оценки — советской политике, Сталину, очень взвешенно, очень продуманно. И его сочли за красного (или «розового», как тогда говорили), хотя это было совершенно неверно. В конце концов его вытеснили, выгнали, можно сказать, из Богословского Института, причем многие сотрудники, професора, зная, что он ни в чем не виновен, струсили и подписали определение. Это был тяжелый мучительный момент. И тогда Бердяев разразился статьей, которая называлась «Существует ли в православии свобода мнения?» И он с необычайной яркостью и пафосом, свойственным его перу, обрушился на этих трусливых людей. Сам он был бесстрашным.

В 1937 году он написал книгу «История и смысл русского коммунизма». Эта книга дает достаточно глубокий анализ ситуации. Он не выступает в ней как махровый антикоммунист, он вообще никогда не был никаким «махровым»; он не выступает как поборник идеи, а он старается показать, откуда все произошло.

Бердяев был непримирим ко всякой диктатуре, и конечно, нацистской, франкистской, сталинской, и когда немцы заняли Париж, он, как тогда уже очень известная фигура, сделал все, чтобы показать людям, насколько для него неприемлема эта нацистская власть. Он много писал против нацистской идеологии, выступая открыто и резко. Его собирались арестовать, но нашлись люди, даже в гестапо, которые знали его известность и не решились. Он тщательно следил за сводками с фронта. Душой он был вместе с Красной Aрмией, вместе с Россией, всегда желал ей только победы, несмотря ни на что.

Когда кончилась война, у него уже возникла мысль, а не вернуться ли домой. Он начал общаться с людьми, которые приезжали из Союза, встречался и с военными, и с гражданскими и был — немножко шокирован и поражен. «Оказывается, у них еще материализм, — говорил он шутя, — а я думал, что все это уже отброшено во дни моей юности». Он говорил: «Да неужели они революционеры? — Теперь такие все вельможные, с погонами». Эти встречи для него были интереснаы, в чем–то трагичны. Он не смог вернуться, может быть, и не решился: все–таки он был уже пожилой человек. Но он работал до конца и умер за письменным столом.

В течение многих лет о нем у нас не было ни слова, лишь случайные источники, очень краткие справки в энциклопедии. Потом появилась одна критическая работа, и вот сейчас наступает новая полоса. Я, можно сказать, завидую каждому из вас, кто сейчас будет читать Николая Aлександровича. Это глубокое наслаждение для мысли и для сердца, когда проникаешь в мир этого свободного, этого прекрасного, возвышенного мышления, в мир этого человека, философия которого о личности, о творчестве, о свободе несет на себе печать несравненного благородства.

Совсем недавно открыт и Музей имени Бердяева, музей, который имеет филиал в Париже и у нас. Пока он, конечно, почти только на бумаге, но сам факт отраден и потрясающ. В этом музее будут собраны и фотографии тех времен, и, может быть, фотографии тех людей, которые были как–то связаны с эпохой, и вещи. И я вижу, тут присутствует заведующий этим музеем; он, я думаю, не будет возражать, если я обращусь к вам с просьбой: если вам попадутся старинные открытки 1910–х годов, 1920–х годов, какие–нибудь вещи — что–нибудь, что могло бы осветить эту эпоху, — откликнитесь. Музей начинает с нуля. Парижский филиал будет основан, я надеюсь, в той комнате (она пустует сейчас), где Николай Aлександрович скончался.