Пространство времени и особенности сознания

ВВЕДЕНИЕ

Проблема времени, одна из самых древних и вместе с тем  актуальных проблем, привлекает сейчас внимание не только философов, но и  специалистов самых различных областей естественнонаучного и гуманитарного  знания. Объективной основой возрастания  интереса к проблеме времени является процесс дифференциации знания: благодаря  этому процессу значительно увеличилось  количество контекстов, в которых функционирует понятие времени.

В советской философской  литературе были высказаны важные методологические идеи относительно качественно различных  форм времени. Около тридцати лет  назад Ю. А. Урманцев и Ю. П. Трусов привлекли внимание к проблеме специфики  пространственных и временных отношений  в живой природе[1]. Рассматривая основные принципы системного подхода, И. В. Блауберг и Э. Г Юдин указали на «неоднородность» времени в системах различной природы[2]. Уже достаточно утвердилось мнение о необходимости изучения времени не ограничиваясь философскими вопросами естествознания. «Экзистенциализм, полагая, что бытие — это прежде всего существование человека,— писал П. В. Копнин,— сделал категорию времени центральной. Правда, он абсолютно абстрагируется от данных современного естествознания. Не лучше поступаем и мы, философы-марксисты, когда при разработке данной категории, как, впрочем, и других, почти не интересуемся опытом наук о человеке»[3]. В последние годы положение изменилось: значительно возрос интерес к проблеме времени в области психологии, истории культуры, литературы и искусства, а также к проблеме социального времени.

Рассмотрение проблемы времени  в рамках определенной области познания или искусства предусматривает прежде всего выявление связи между понятием времени и фундаментальными понятиями или структурами конкретной сферы человеческого понимания или художественного творчества. Поиски такой связи <4> свидетельствуют о том, что в данной области назрела необходимость философского самоосмысления, ибо постановка проблемы времени есть один из основных способов проникновения философской и, более определенно, гносеологической проблематики в сферу научных исследований или художественного творчества. Однако, несмотря на все увеличивающийся интерес к проблеме времени, несмотря на то, что время становится сейчас предметом междисциплинарных исследований (а может быть, именно благодаря этому), философское рассмотрение проблемы времени, которое предусматривает анализ связи понятий времени и сознания, все больше оттесняется на второй план. Между тем необходимым условием интеграции различных аспектов проблемы времени является пересечение и взаимопроникновение проблемы времени и проблемы сознания.

Взаимопроникновение этих проблем  позволяет поставить вопросы по крайней мере трех типов или уровней, причем каждый из них содержит в себе историческую перспективу. Вопросы первого уровня: какова роль понятия времени в той или иной системе научных абстракций и какова специфика темпоральных отношений в том или ином художественном произведении. Вопросы второго уровня касаются уже самого исследования науки и искусства: какова специфика понятия времени в методологии науки и искусствознании. Предметом исследования является, скажем, понимание времени у Эйнштейна или Фолкнера, но уже в самом методологическом исследовании понятие времени играет свою специфическую роль. Вопросы третьего уровня касаются связи понятий времени и сознания, времени и рефлексии, времени и бытия.

Основной целью нашего исследования является постановка и  рассмотрение вопросов третьего уровня в контексте критического анализа  феноменологической философии.

Проблема времени имеет  давнюю историко-философскую традицию. Если историю учений о времени  в европейской философии рассматривать  с точки зрения связи проблемы времени и проблемы сознания, то в докантовской философии можно выделить две основные тенденции. Первая тенденция связывает вопрос: что есть время?—с вопросами: как связаны время и движение; относительно или абсолютно время; что есть настоящее, прошлое и будущее; реально или феноменально время; дискретно оно или непрерывно. Эти вопросы имплицитно содержат в себе стремление непосредственно ответить на первый вопрос: что есть время?— и тем самым вольно или невольно превратить время в некоторый интуитивно данный предмет, который обладает теми или иными свойствами. Вторая тенденция связана с вопросами другого типа: как мы осознаем время; каков источник наших представлений о времени, о настоящем, прошлом и будущем. Именно во второй тенденции, основными представителями которой были Августин, Локк и Юм, проблема времени рассматривалась в кон-<5>тексте проблемы сознания. Однако и здесь сохраняется скрытая субстантивация времени, поскольку вопрос: как мы осознаем время?— подразумевает наличие хотя бы наглядного образа времени.

Августин, пожалуй, впервые  обрисовал специфические трудности, связанные с пониманием времени: когда никто меня не спрашивает, что такое время?—я знаю; когда же просят объяснить — не знаю. Значение этих слов трудно переоценить. Августин впервые обратил внимание на то, что наиболее привычное оказывается наименее известным. Впервые вместо ответа на вопрос: что есть время?— философ зафиксировал факт незнания и недоумения, возникающего при этом вопросе.

Имплицитно слова Августина  содержат в себе вопросы, которые  уже выходят за рамки второй тенденции: почему так трудно ответить на вопросы  относительно того, что нам наиболее привычно? почему самым привычным  для нас оказывается время? почему мы задаем вопрос о времени? какова ментальная необходимость постоянно возобновлять этот вопрос? Тем самым в учении Августина намечается новая перспектива взаимосвязи проблемы времени и проблемы сознания. Однако контуры этой перспективы стали отчетливыми только благодаря коперниковскому перевороту Канта.

Кант рассматривает не проблему времени в контексте  проблемы сознания, но проблему сознания в контексте проблемы времени. Канта  интересует не то, как мы осознаем время, но то, какие функции время выполняет  в структуре познавательной способности. Время оказывается уже не изначальным  предметом исследования, но средством  структурирования познавательной способности, средством описания сознания. Не «измерять  время в душе», но измерить в темпоральных описаниях глубину возможного описания синтезов сознания — такова новая задача, поставленная Кантом.

Философия Канта, как известно, оказала громадное влияние на последующую философию. «Почти все  разновидности современного философствования,—  отмечает А. В. Гулыга,— так или иначе восходят к Канту»[4]. Не являются здесь исключением и философские учения Гуссерля и Хайдеггера — основных представителей феноменологической философии. Однако задача состоит в том, чтобы определить конкретную тенденцию философии Канта, которая обнаруживает не столько непосредственное влияние, сколько содержательное сходство с феноменологией в постановке проблем сознания и времени. В этом аспекте цель нашей работы состоит в том, чтобы показать близость кантовской и гуссерлевской методологий при рассмотрении взаимосвязи понятий времени, сознания и рефлексии и дать критику хайдеггеровской интерпретации основного произведения Канта, которая, <6> по существу, навязывает кантовской философии проблемы «фундаментальной онтологии».

В настоящее время нет  необходимости обосновывать актуальность критического анализа современной  буржуазной философии, тем более  что количество ее различных течений, тенденций и школ продолжает возрастать. Среди этих многочисленных течений феноменология заслуживает особого внимания. Наряду с аналитической философией феноменология — крупнейшее течение в современной западной философской мысли. Возникнув в самом начале XX в., феноменология Эдмунда Гуссерля (1859— 1938) не только оказала влияние на многие течения и школы последующей философии, но «в известной степени стала базой их взаимодействия и синтеза»[5].

Количество исследований по феноменологии, вышедших на Западе, стало сейчас уже практически  необозримым. Продолжается публикация Собрания сочинений Гуссерля (к 1984 г. — 24 тома) и Полного собрания сочинений Хайдеггера в 57 томах. В послегуссерлевской феноменологии идет интенсивный поиск методологической релевантности феноменологии в отношении многих дисциплин гуманитарного и естественнонаучного знания. В последние годы расширению сферы влияния феноменологии в западной философии и культуре способствует деятельность Международного института феноменологических исследований (США), президентом которого является профессор Анна-Тереза Тыменецка. С 1971 г. результаты международных конгрессов, организованных институтом, составили уже более 20 объемистых томов[6].

В нашей стране критическому анализу феноменологической философии  в той или иной степени уделяли  внимание многие советские философы: В. Ф. Асмус, В. У. Бабушкин, К. С. Бакрадзе, А. Ф. Бегиашвили, А. С. Богомолов, А. Т. Бочоришвили, П. П. Гайденко, 3. М. Какабадзе, М. А. Киссель, Т. А. Кузьмина, М. К. Мамардашвили, Ю. К. Мельвиль, А. А. Михайлов, Н. В. Мотрошилова, А. П. Огурцов, Т. И. Ойзерман, Э. Ю. Соловьев, Г. М. Тавризян и другие. В трудах советских специалистов были критически определены основные черты феноменологического метода, даны принципиальные оценки феноменологической философии. Вместе с тем критический анализ центральных проблем феноменологической философии — взаимосвязи времени и сознания, времени и рефлексии, времени и онтологии — еще не был предпринят в систематической форме. В нашей работе взаимосвязь времени, сознания и рефлексии впервые рассматривается как конститутивный принцип феноменологии, на основе <7> которого формируется феноменологическое понимание онтологии.

Особую актуальность представляет собой в этом контексте сравнительный  анализ учений Гуссерля и Хайдеггера[7], в которых проблема сознания и проблема бытия раскрываются через понятия феномена и времени. Эти понятия у Гуссерля и Хайдеггера взаимосвязаны. Онтологичность как независимость сознания и человеческой экзистенции от любых внешних факторов предполагает их самопроявление или феноменологическое описание. В свою очередь, самопроявление и феноменологичность означает отказ от любых форм субстантивации, при этом роль бытия как в первом, так и во втором случае принимает на себя время. Тем не менее имеют место существенные различия между феноменологией Гуссерля и феноменологией Хайдеггера. Выявление этих различий на уровне самообоснования феноменологии — одна из основных целей нашей работы.

В. И. Ленин подчеркивал  необходимость изучения «умного  идеализма», в рамках которого могут  быть поставлены актуальные проблемы познания и практики. В аспекте  познания особого внимания заслуживает  рассмотрение проблемы времени в  феноменологической философии. «Важным  вкладом в более глубокое освещение  некоторых аспектов опыта и понятийного  мышления представляются гуссерлевские анализы переживания времени,— полагает чехословацкий философ И. Зелены.— Если отбросить их идеалистическую онтологизацию... то мы найдем в них много инспирирующего и применимого для диалектико-материалистической теории познания[8].

Глубокие социальные преобразования в нашей стране выдвинули на одно из первых мест проблемы ответственности  и внутренней убежденности: перестройка и демократизация невозможны без нравственного и духовного обновления нашего общества.

В этой связи также заслуживают  внимания проблемы, которые феноменология  выдвигает на первый план. В сфере социальной практики проблемы самосознания и рефлексии, проблемы описания различных форм и уровней деятельности сознания, проблемы очевидности и «собственного бытия» преломляются как <8> проблемы выбора социальных ориентиров на основе внутреннего убеждения и определения своей позиции на уровне самоотчета, как проблемы самовоспитания и духовного измерения человеческого бытия, выявить конституенты которого не менее важно, чем верно указать критерии удовлетворения материальных потребностей. <9>

§ 4. ВРЕМЯ И СОЗНАНИЕ. ЕДИНСТВО ОСНОВНЫХ ФУНКЦИЙ ВРЕМЕНИ

В учении о схематизме сохраняется  главное направление кантовской мысли, содержащейся в субъективной дедукции первого издания. Если в  последней сознание рассматривалось как система взаимосвязанных фундаментальных синтезов, то в схематизме категориальное познание или более определенно – естественнонаучное познание рассматривается Кантом как система темпоральных синтезов.

Функционирование категорий  в познании Кант раскрывает как временные  схемы. Речь идет у Канта не о том, что в познании имеет место  ряд категорий, схемы которых  есть применение категорий к предметам. Вне ограничивающего условия  чувственности, т. е. без схем, категориям остается, по Канту, «только логическое значение исключительно единства представлений, которые, не имеют никакого предмета и, следовательно, значения, которое  могло бы дать понятие об объекте». В познании категории суть не что иное, как схемы, а схемы – «включения» категорий в познание.

Язык, на котором Кант перечисляет  схемы, «согласно порядку категорий», является субстанциалистским. Кант пишет о схеме количества, о схеме субстанции и т. д. Такой язык ориентирует на то, чтобы понимать схему и категорию как разные вещи. Однако кантовское разъяснение схем категорий показывает, что это не так. Схема категории – это функционирование категории в процессе познания. Покажем это на примере. «Схема действительности есть существование в определенное время», пишет Кант. Это означает, что в познании категория действительности функционирует как схватывание или понимание того, что предмет существует в определенное время. Но и в этой формулировке присутствует еще остаток субстанциализма, который можно убрать следующим образом: схватывание того, что предмет существует в определенное время, мы называем действительностью этого предмета. Аналогичным образом, схватывание того, что имеет место последовательность многообразного, подчиненная правилу, мы называем каузальностью; или схватывание того, что предмет существует во всякое время, мы называем необходимостью предмета.