Проблемы философии науки в творчестве А. Пуанкаре

Введение

Анри Пуанкаре – гениальный французский ученый широкого профиля, внесший большой вклад во многие разделы математики, физики и механики, основоположник качественных методов теории дифференциальных уравнений и топологии. Он создал основы теории устойчивости движения. В его статьях до работ А. Эйнштейна были сформулированы основные положения специальной теории относительности, такие как условность понятия одновременности, принцип относительности, постоянство скорости света, синхронизация часов световыми сигналами, преобразования Лоренца, инвариантность уравнений Максвелла. В философии создал новое направление, получившее название конвенционализма. Предпосылкой для появления нового течения стала несостоятельность претензий эмпириокритицизма и имманентной школы стать «философией естествознания XX века», которая побудила некоторых естествоиспытателей самим обратиться к проблеме соотношения мира представлений и понятий с миром вещей. Именно Пуанкаре, по праву, считается родоначальником конвенционализма. Анализируя логические основы геометрий Риммана и Лобачевского-Бойяи, основы теории относительности, по иному, чем механика Ньютона, представляющие мир, и другие научные открытия, Пуанкаре высказывает фундаментальную идею конвенционализма: в основе математического естествознания лежат произвольные условные соглашения, которые выбираются, исходя из соображения удобства, целесообразности. «Геометрические аксиомы, - пишет Пуанкаре, – не представляют собой ни математических суждений a priori, ни фактов опыта. Они суть конвенции».

С точки зрения Пуанкаре и его последователей-конвенционалистов, научное познание ― это договор, участниками которого являемся мы сами, поскольку мы организуем представление о мире в системе понятий, чтобы его познать. С исторической точки зрения и с точки зрения ребенка это очевидно, поскольку очевиден искусственный характер научных построений: эволюция понятия силы от Аристотеля до Эйнштейна ― наглядное тому подтверждение. Наука невозможна без условных положений: «…эти условные положения представляют собой продукт свободной деятельности ума, который в этой области не знает препятствий. Здесь наш ум может утверждать, так как он здесь предписывает; но его предписания налагаются на нашу науку, которая без них была бы невозможна; они не налагаются на природу. Однако произвольны ли эти предписания? Нет. Иначе они были бы бесплодны. Опыт предоставляет нам свободный выбор, но при этом он руководит нами, помогая выбрать путь, наиболее удобный. Таким образом, свобода не есть произвол. Напротив, она исключает произвол, связанный с бессознательным выбором исходных оснований науки. Критическое отношение к этим основаниям ведет к осознанию их условного характера, что делает возможным корректный учет опыта в их выборе, поскольку бессознательный выбор заменяется сознательным.

Необходимое условие научной критики конвенционализма ― осознание той реальной проблемы, неудовлетворительным решением которой он является. Пуанкаре убедительно доказал, что в рамках одних и тех же эмпирических фактов возможно множество теоретических построений. Геометрия, согласно Пуанкаре, является, с одной стороны, формой выражения физических законов, с другой ― методом измерения. Исходя из такого понимания, он предвосхищает эйнштейновский переворот в физике. Анализируя гипотезу Лоренца, выдвинутую для интерпретации опыта Майкельсона-Морли, Пуанкаре пишет: «…если бы мы приняли принцип относительности, то в законе тяготения и электромагнитных законах мы нашли бы общую постоянную ― скорость света. Точно так же мы встретили бы ее во всех других силах какого угодно происхождения, что можно объяснить только с двух точек зрения: или все, что существует в мире, ― электромагнитного происхождения, или же это свойство, являющееся, так сказать, общим для всех физических явлений, есть не что иное, как внешняя видимость, что-то связанное с методом наших измерений. Как же мы производим наши измерения? Прежде мы ответили бы: перенося тела, рассматриваемые как твердые и неизменные, одно на место другого; но в современной теории, принимая во внимание сокращение Лоренца, это уже неверно. Согласно этой теории двумя равными отрезками ― по определению ― будут такие два отрезка, которые свет проходит в одно и то же время. Может быть, достаточно только отказаться от этого определения, чтобы вся теория Лоренца была совершенно уничтожена, как это случилось с системой Птолемея после вмешательства Коперника. Во всяком случае, если последнее и произойдет, это еще не докажет, что усилия Лоренца были бесполезными, ибо и Птолемей отнюдь не был бесполезен для Коперника» [1]. Таким образом, даже предвосхищая подход Эйнштейна, Пуанкаре предпочитает оставаться в рамках привычного стиля мышления, основанного на механическом представлении эфира, что привело к трактовке релятивистских эффектов как видимости, связанной с методами наших измерений. Поэтому французский ученый сравнивает свой подход с подходом Птолемея, а не Коперника.

Итак, несомненной заслугой Пуанкаре является убедительное доказательство амбивалентности физического познания, основанного на геометрических предпосылках. Поскольку в опыте мы не можем отделить геометрию от физики, то говорить об истине физической теории становится бессмысленным. Доказывая вслед за Кантом невозможность экспериментальной проверки геометрии, Пуанкаре одновременно утверждает возможность использования в физическом познании неевклидовых геометрий, что было подтверждено с построением релятивистской физики.

Следует подчеркнуть, что Пуанкаре, будучи большим ученым, не идет до конца в своих выводах, которые сделал Леруа, исходя из естественнонаучного конвенционализма французского мыслителя. И, наконец, Пуанкаре игнорирует риманову концепцию неоднородных пространств, без учета которой корректное решение проблемы истинности физического познания невозможно, что было доказано Эйнштейном при построении общей теории относительности.

1 Материализм  и идеализм в работах А. Пуанкаре

Начиная с последнего десятилетия XIX века Пуанкаре демонстрирует свою склонность к глубокому анализу общих проблем развития точных наук. Его неутомимый интеллект и в этой новой для него области творчества поразил всех обилием интереснейших мыслей и смелых суждений, которые может себе позволить только ученый, сочетающий широкий взгляд на процесс научного познания с глубоким и свободным владением идеями и методами конкретных наук. Но далеко не все его оригинальные высказывания философского характера заслужили в последующие годы всеобщее признание и одобрение, как это было с многочисленными естественнонаучными достижениями выдающегося математика, механика и физика. В своих философских отступлениях Пуанкаре довольно ярко проявляет непоследовательность, а порой и противоречивость. На страницах одной и той же его книги можно встретить прямо противоположные утверждения. Некоторые взгляды французского ученого были отвергнуты материалистической философией как явные заблуждения. В этом отношении В.И. Ленин вполне обоснованно высмеивал тех, кто пытался «брать его всерьез как философа» [2], и убедительно доказывал, насколько ненадежный фундамент избрала себе «новейшая» реакционная философия, опирающаяся на общенаучные труды Пуанкаре, пестрящие противоречивыми суждениями.

Представляет интерес проследить, как сквозь все эти колебания философской позиции Пуанкаре проступает тенденция к сдвигу его взглядов в сторону материалистического толкования научного познания. Это можно было бы считать одним из частных проявлений того неминуемого отхода естествоиспытателей от физического идеализма, который, как указывал    В.И. Ленин, является единственно верным выходом из кризиса науки начала XX века. Непрямолинейность пути Пуанкаре могла бы послужить наглядной иллюстрацией предсказанной В.И. Лениным особенности преодоления этого кризиса, когда физика «идет к единственно верному методу и единственно верной философии естествознания не прямо, а зигзагами, не сознательно, а стихийно, не видя ясно своей «конечной цели», а приближаясь к ней ощупью, шатаясь...» [2].

Обсуждая вопрос о достоверности научного знания, Пуанкаре не мог избежать тесно связанного с ним вопроса об объективности истины. Всякое познание начинается с той информации, которая получается нами через ощущения. Но человек не может передавать свои ощущения другим лицам, в этом смысле ощущения субъективны. Как же тогда понимать объективность научных истин? «Гарантией объективности мира, в котором мы живем, служит общность этого мира для нас и для других мыслящих существ», – утверждает Пуанкаре на страницах книги «Ценность науки». По его мнению, «что объективно, то должно быть обще многим умам и, значит, должно иметь способность передаваться от одного к другому...» [4]. Понятие объективности он сводит к понятию общезначимости, даже не касаясь вопроса о том, существует ли внешний мир, как источник наших ощущений. Что находится по ту сторону ощущений – это он старается не обсуждать.  

Рассматриваемая сама по себе, вне связи с внешней реальностью, общезначимость не могла, конечно, привести Пуанкаре к объективности знания, содержание которого не зависит ни от отдельного человека, ни от всего человечества. Хотя объективной истине присущ элемент общезначимости, объективность ее к этому не сводится. Выступая против попыток некоторых теоретиков провести подобную трактовку объективности в марксистскую философию, В.И. Ленин с иронией замечал, что общезначима и религия, отрицающая объективную истину.

В тех случаях, когда мысль Пуанкаре все же прорывается за пределы человеческих ощущений, он говорит о реальности только отношений между вещами. «Истинные соотношения между этими реальными предметами представляют единственную реальность, которую мы могли бы постигнуть», – таково его мнение [4]. Порой он говорит о внутренней «гармонии мира», являющейся той самой истиной, которую постигает наш разум. «Наилучшее выражение этой гармонии–это закон» [4].

Именно в трактовке сущности научных законов проявился совершенно новый, глубоко своеобразный взгляд Пуанкаре на научное познание. Уже в книге «Наука и гипотеза» он утверждает, что «некоторые основные начала» науки следует понимать как конвенции, то есть условно принятые соглашения, с помощью которых ученые выбирают конкретное теоретическое описание физических явлений среди ряда различных и одинаково возможных описаний. По убеждению Пуанкаре, эти конвенции, предписания, принимаемые учеными, должны быть взаимно непротиворечивыми и должны отражать отношения между вещами. Эти «предписания налагаются на нашу науку, которая без них была бы невозможна; они не налагаются на природу. Однако произвольны ли эти предписания? Нет, иначе они были бы бесплодны. Опыт предоставляет нам свободный выбор, но при этом он руководит нами, помогая выбрать путь, наиболее удобный» [3]. Если бы наука строилась на основе произвольных конвенций, то она «была бы бессильна. Но мы постоянно видим перед своими глазами ее плодотворную работу. Этого не могло бы быть, если бы она не открывала нам чего-то реального...» [3].

Сами по себе естественнонаучные конвенции еще не означают конвенционализма как философского направления, и имеют только внутринаучное значение. Конвенциональность некоторых элементов научной теории, например, формы математического представления законов физических процессов, в наше время стала общепризнанной и не оспаривается ни философами, ни представителями точных наук. Но обоснованный Пуанкаре естественно научный конвенционализм тут же был распространен некоторыми приверженцами идеалистических взглядов на процесс познания в целом, развернут в философский конвенционализм, отрицающий объективное содержание в любых научных построениях и в науке вообще. И повод для таких идеалистических спекуляций, для извращения своей позиции давал порой сам Пуанкаре. Утверждая, что выбор той или иной формы теоретического описания среди ряда равноправных форм производится лишь на основе «удобства», «полезности», он породил толки о том, что ученые творят научные теории, подчиняясь своей прихоти или капризу. Построениям науки стали приписывать исключительно субъективный характер. Такое же субъективистское толкование научных положений можно найти и в отдельных высказываниях Пуанкаре, за что он был подвергнут В.И. Лениным суровой и справедливой критике. «Пуанкаре, например, вполне в духе Маха выводит законы природы – вплоть до того, что пространство имеет три измерения, – из «удобства», – пишет он в своей книге «Материализм и эмпириокритицизм». Подобные суждения авторитетнейшего ученого тут же подхватывались и широко использовались идеалистами всех мастей, что способствовало рождению его славы, как основателя конвенционализма в идеалистическом понимании этого термина.

Представители идеалистической философии всегда стремились заручиться поддержкой крупнейших ученых, подкрепить свои позиции их авторитетным мнением. Любые неопределенности и недомолвки в выступлениях этих ученых они используют для того, чтобы представить их своими сторонниками в борьбе с материалистическим направлением. Об этой вероломной тактике своих противников писал В.И. Ленин: «...Идеалистические философы ловят малейшую ошибку, малейшую неясность в выражении у знаменитых естествоиспытателей, чтобы оправдать свою подновленную защиту фидеизма» [2]. Поэтому в трудах Пуанкаре по общим проблемам науки нужно строго разграничивать положения, касающиеся проблем естественнонаучного познания, и высказывания сугубо философского характера, в которых он был крайне непоследователен. С точки зрения сегодняшнего дня некоторые взгляды и суждения этого выдающегося представителя точных наук, казалось бы, свидетельствуют о его отступлении от материалистического понимания объективной истины. Но в то время, в начале нашего столетия, когда четкие и последовательные положения диалектического материализма еще не были известны подавляющей массе европейских ученых, когда многие из них находились под влиянием позитивистских течений, главным образом, махизма, Пуанкаре своей позицией по ряду вопросов научного познания резко противостоял философам-идеалистам, проповедовавшим агностицизм и неверие в силу человеческого разума. К сожалению, не этим он был популярен среди большей части своих современников, читавших его общенаучные работы, и не на этом концентрировалось их внимание.

Общественная атмосфера того времени как нельзя более благоприятствовала расцвету агностицизма и неверия в возможности науки. Это было время кризиса во всем: в науке, в искусстве, в политике. Ромен Роллан писал в те годы; «За последние полвека наш духовный мир преобразился больше, чем за предшествующие двадцать веков; меняются основы науки и верований: головокружительные открытия современной физики и химии колеблют представления, на основе которых люди жили прежде, сдвигают ось мира и получат в истории человечества гораздо более глубокий резонанс, нежели ссоры политических партий и наций...» [9]. Ученые сами отчасти были повинны в той сумятице умов, которую вызвали в обществе последние научные открытия. Еще совсем недавно они категорически объявляли законы Ньютона истиной в последней инстанции. Когда же стала очевидной иллюзорность этого убеждения, у широких масс непосвященных случилось некоторое головокружение, создавшее благодатную почву для процветания всякого рода идеалистических доктрин. Люди настолько привыкли к устоявшимся представлениям, что любое изменение воспринимали как катастрофу. Ведь у Науки не было еще опыта таких крутых переломов и столь радикальных сдвигов.