Проблема человека в Западной и Восточной культурах

 На протяжении XX в.  в западном мире претерпела  существенное преобразование и  народная культура. Ее корни — в деревне, но деревня в современном индустриальном обществе утратила свою былую культурную независимость от города. Всеобщая грамотность, развитие средств массовой коммуникации, появление кинематографа, радио и телевидения, звуко- и видеозаписи — таковы важнейшие каналы, которые приобщили сельское население к городской культуре и фактически сделали культуру деревни подражательной по отношению городской. На смену традиционным, архаическим формам народного культуротворчества пришла «индустрия культуры» — производство культурных ценностей для массового потребления, основанное на практически безграничных возможностях их тиражирования, которые предоставляет современная техника. Это производство стало рассматриваться как бизнес, который должен приносить прибыль. В культуру вторглись законы рынка: чтобы увеличить доходы, производимая «индустрией культуры» продукция — книги, картины, фильмы, песни, формы досуга, газеты, телепрограммы, стандарты жизни и соответствующие им идеалы, установки мышления, нормативы поведения и т. д. и т. п. — всё это должно получить максимально широкий сбыт. Но элитарные культурные ценности не отвечают запросы широкой публики. Гораздо выгоднее ориентироваться на самые простейшие, примитивные потребности и вкусы толпы, чем пытаться навязывать толпе непонятную для нее «высокую» культуру элиты. Это тем более выгодно, что удовлетворить примитивный вкус несложно и не требует больших творческих усилий. Так формируется массовая культура, характерными чертами которой являются общедоступность, легкость восприятия, развлекательность, упрощенность. Ее мир многолик: приключенческая и детективная литература, любовная лирика, щекочущая нервы кинематография с драками, вампирами, убийствами, эротикой, поп-музыка, рок, рэп, регги и т. п., популярные очерки о научных, околонаучных и псевдонаучных делах, образцы техники, магазины, сенсационные новости, таинственные оккультные явления, спорт, реклама... Массовая культура не требует от человека ни знаний, ни размышлений — более того, они разрушают ее, ибо она строится на непосредственных эмоциональных реакциях. Поэтому неудивительно, что в ней происходит возвращение к древним мифам с их иррационально-эмоциональным настроем и создание новых мифов, принимаемых столь же непосредственно — «не разумом, но сердцем» (колдовство, астрология, гадание, вера в чудеса, расистские, национал-социалистические, большевистские утопии).

 В массовой культуре  сталкиваются две тенденции: одна  связана с игрой на самых  примитивных чувствах и побуждениях,  вплоть до биологических инстинктов (секс, агрессия), и в своем крайнем выражении порождает контркультуру и антикультуру, воинствующе-невежественную и враждебную к существующим в обществе порядках, вообще, погрязшую в наркотиках, порнографии, преступности, сектантское изуверстве и пр.; другая — с учетом имеющегося у простых людей стремления повысить свой социальный статус и образовательный уровень (популяризация науки, комиксы с кратким изложением сюжетов произведений классической литературы и т. д.)

                         Проблема человека в Восточной культуре

Обращаясь к  древнекитайским текстам, ученые нередко  подчеркивают, что мыслители Древнего Востока не в меньшей мере, чем  европейцы, задумывались над человеческой природой. Мэн-цзы, например, утверждал, что "человек по природе своей  стремится к добру, так же как вода устремляется вниз". Напротив, Сень-цзы полагал, что "человек имеет злую природу. Доброе в человеке – это благоприобретенное... Человек от рождения проникнут ненавистью... Поэтому необходимо путем воспитания изменять природу человека, обучая его правилам ли, справедливости и добру".

Оспаривается  в современной литературе и мысль  о том, что древний китаец в  соответствии с жизненным укладом, психологией и укоренившимся  вероучением лишен внутренней свободы. С формальной стороны, в лексиконе  традиционной китайской философии термин "свобода" отсутствовал. Однако свобода в целом не есть прирожденный дар. Древний грек тоже ощущал неодолимость рока. "Эллинский мир не знал по-настоящему свободы, – писал Н.А.Бердяев. – Античная покорность судьбе есть наиболее характерная черта для духовного образа эллинского мира, эллинского сознания".

Анализируя  идеал внутренней свободы у Конфуция, отечественный исследователь В.И.Россман  справедливо подчеркивает, что в  центре учения китайского мудреца стоял  тот же строй мысли, что и у античных стоиков. В.И.Россман доказывает также ошибочность взглядов ряда авторов, которые убеждены в самотождественности идеи свободы и ее неотделимости от человеческой природы. По мнению данного философа, идеал внутренней свободы в древнекитайской этике конституировал собственную, китайскую модель личности.

"Идеал внутренней  свободы, выдвинутый раннеконфуцианским  учением, – пишет он, – сыграл  важную роль в истории древнекитайской  этики. Именно с Конфуцием,  этим ретроградом-консерватором,  восхищенно вглядывавшимся в прошлое и лишь "передававшим" древнюю традицию, китайская культура обрела новое зрение, новое чувствование, новое понимание мира и понимание места человека в нем, то новое зрение, которое было столь необходимо, чтобы увидеть и определить будущее Китая. Учение Конфуция пустило мощные корни в китайскую землю и не в последнюю очередь благодаря идеалу внутренней свободы, сформулированному им, оно втянуло в гравитационное поле своих идей всю китайскую духовную традицию, задало ось китайской культуре".

Древний китаец исходил из того, что между Небом  и Землей нет ничего драгоценнее  человека. Но мир существует вовсе  не для него. Он лишь творит свою особую сферу бытия. Заметим, что ныне вслед  за Тейяром и В.И.Вернадским эту  сферу называют ноосферой. Не являясь господином вселенной, человек не может диктовать ей свою волю. Не волен он и противопоставлять себя природе, будучи "микрокосмосом", который соединен с Космосом многочисленными нитями.

"В Древнем  Китае, – отмечает И.С.Лисевич,  – невозможен диалог человека с Богом или апелляция к нему отдельной личности. Нет ничего напоминающего библейского Иова или пророков, впрочем, не существует и самого понятия Бога-Творца, его заменят безликое Дао, черное Небытие, творящая мир Пустота. Различные божества древних китайцев не слишком антропоморфны и воспринимаются скорее как предки. Что же касается Неба, которое обозначается тем же иероглифом, что и "великий человек", лишь с дорисовкой некоего "венца" над головой, то прерогатива общения с ним принадлежит лишь "сыну Неба", т.е. императору. Впрочем, он общается с божеством не как индивид, а как потомок, ответственный перед предком за всю Поднебесную. Вообще судьба человеческого сообщества как целого всегда мыслится в Древнем Китае более важной, чем судьба любой его части – та повсеместно приносится в жертву целому, подчас с удручающей жестокостью".

Выходит, если следовать  этим размышлениям, что антропологическая  тема в восточном сознании присутствует, но она все-таки выступает в формах косвенных, которые только приближают ее к философскому постижению человека, как она выявлялась в западной традиции. И.С.Лисевич констатирует: "Мы были бы неправы, если бы на фоне торжества всеобщности не заметили признаков постепенного самосознания личности". Чем же аргументируется этот довод? В конфуцианстве рождается идеал "благородного мужа", носителя высших моральных качеств, который "не присоединяется к стае", не мирится с ролью орудия, не воспринимает себя "сосудом" и "утварью". Высшей ценностью почитается "жизнь" – гуманность, милосердие, которое предполагает прежде всего общение между двумя индивидами. Мо-цзы выдвигает идею "всеобщей любви", когда человек "любит не только своих близких" и готов перенести ради другого многие муки. В даосизме поиски индивидуального бессмертия начинают объединяться с идеей добра или хотя бы непричинения зла ничему живому.

Многие другие исследователи тоже считают, что  господство всеобщности в китайской  философии не исключает зарожденья этических принципов милосердия, гуманности, добра, пробуждения чувства самосознания личности. Напротив, по мнению китайского философа, "конфуцианская философия с ее сильной ориентацией на холистскую целостность и единство человеческой личности как средство реализации высшей ценности в мире является несомненно внутренне гуманистической и резко противостоит раздвоению человеческого существования через противопоставление его божеству или внешнему материальному окружению".

Итак, никто  не сомневается в том, что антропологическа тема в восточном сознании заявляет о себе достаточно конкретно. Однако ее усматривают либо в убогих формах, отстраненных от человеческой субъективности, либо, напротив, в развернутых этических системах, порою превосходящих философское осмысление нравственности в западной философии. Общая тенденция тем не менее сводится к тому, чтобы толковать восточный антропологизм в западной аранжировке.

Такой подход кажется  нам не вполне оправданным. Восточный  антропологизм по самому своему определению  специфичен и противостоит западной традиции. Нет оснований рассматривать эту тему в ориентальной культуре как продвижение к постижению обособленной личности, как это происходило в европейской философии. Персонализм в восточном сознании отсутствует. Идея независимой личности, которая одушевляет западную традицию, на самом деле не прижилась ни в китайской, ни в индийской философии.

Но тогда  как же восточное сознание могло  осуществить столь значительные прорывы в понимании человеческой природы? Откуда, вообще говоря, взялась  этическая тема? Отчего, несмотря на схожесть сюжетов, ориентальная культура демонстрирует столь значительное отличие от европейской? К антропологической теме, как нам кажется, восточная философия продвигалась парадоксальным путем, через неприятие ею тех форм, которые знакомы нам по западным образцам.

В буддизме, судя по всему, нет собственно антропологической темы. В нем главенствует безличный мировой процесс жизни, который противостоит страстям и стихийным порывам людей, накладывая на них свои державные оковы. Личность с ее спонтанным внутренним складом, самозвольнпрпроизвольными устремлениями как бы выпадает из него. В самом деле, можно ли размышлять о человеке, не обращаясь к бытию Бога, бессмертию души или свободе духа? Индивид, воспитанный в европейской духовной традиции, не задумываясь, ответил бы на этот вопрос отрицательно. Названные темы действительно отсутствуют в буддизме.

Но парадокс, требующий разъяснения, состоит  именно в том, что несмотря на отстраненность от персоналистских сюжетов, традиционных для западной философии, буддизм  одухотворен святынями добра, любви к людям, заключает в себе идею духовной раскрепощенности и нравственного благородства. Эта вера преобразила жизнь народов Азии, осветив их цивилизационный путь иным провозвещением духа, не соотнесенным с ориентирами европейской культуры.

В буддизме говорится  о таких личностях, которые по своему духовному строю возвышаются  над прочими людьми: их именуют  святыми и даже богами. Но они  вовсе не выпадают из пределов существующего  мира. Им не дано преодолеть законы безличных  кармических сил. Напротив, эта всеобщая сопричастность, неразделенность с космосом других живых существ позволяет им достичь духовного величия. улавливая ритмы абсолюта, они воплощают собой идею человеческой предназначенности.

Академик Ф.И.Щербатской в своей работе "Философское учение буддизма" отмечает, что отрицание души есть основной отправной пункт буддистского учения. "Мысль о существовании в нас души, т.е. особой, цельной, духовной личности, признается злейшей ересью и корнем всякого зла. Существует, конечно, сознание как особый аппарат, воспринимающий явления внешнего мира, существует воля как духовный процесс, предшествующий всякому поступку, существуют чувствования, приятные и неприятные, – все это ежемгновенно существует, т.е. сменяется, является и исчезает, но единой, длящейся, а тем более бессмертной души, из которой все эти душевные явления исходили бы, вовсе нет. Существование такой души ничем не может быть доказано, оно ни в чем не проявляется, это предрассудок, наивное верование, которое буддизм призван разрушить прежде всего".

Тоскуя по любимому существу в смертный час, человек  согласно древней мистической традиции, может воплотиться в последующей  жизни в иной образ. Мысленно сливаясь с бесконечно дорогим созданием  в миг земной кончины, он по законам  многократных возрождений обретает сходство с возлюбленной. Но это лишь усиливает трагическую сторону бытия. Как определится ее судьба в новом телесном облачении? Во что воплотится она в грандиозной космической драме? Ничто не соединит их. Ни смерть, ни могучий порыв чувств не разрывает круга заклятья... В буддистском учении нет ничего похожего на христианское представление о душе, которая наследует благоприобретенное в этой жизни...

Не существует в буддизме и свободной воли как  воли, которая принадлежит какой-то личности. Ф.И.Щербатской подчеркивает, что в буддизме представлен безличный мировой процесс жизни, безначальный, вечно меняющийся, развивающийся в неизбежных границах, обусловленных законом причины и следствия. Абсолют противостоит столь же безличной суете мирового процесса жизни, протекающей в пределах того, что мы называем личностями, со всеми их переживаниями.

Европейский человек  полагает, что личность рождается  только тогда, когда индивид осознает свою обособленность, неповторимость. Буддистское учение, напротив, выдвигает прямо противоположные установки. Оно предлагает устранение индивидуального своеобразия. Казалось бы, на этом пути принципиально невозможно раскрыть тайну человека. Однако именно в древнеиндийском сознании родилось обостренное внимание к психологическим и нравственным ресурсам человека. Не случайно, осмысливая антропологические перспективы мира, западные философы обратили свой взор к восточной традиции, находя здесь вдохновение для персоналистской рефлексии.