Немецкая классическая философия

Интенцией Канта является подчеркивание  нравственной ценности мотивации, хотя бы она и не могла осуществиться, но не нравственной ценности хотения, абстрактно независимого от реализации. В «Основах метафизики нравов» он говорит: «Если же этой воле из-за некоей особой неприязни судьбы или мачехиной скупости природы не удалось вообще провести свое намерение и если, несмотря на все усилия, ей не удалось ничего исполнить и осталась лишь добрая воля (однако не в форме набожного делания, но с употреблением всех средств, которые были в нашей власти), то она, несмотря на это, сияла бы сама по себе как драгоценность, как нечто, что имеет свою полную ценность само по себе».

Моральная теория Канта не допускает  исключений из реализации закона, которые  бы были обусловлены неблагоприятными обстоятельствами. Если вынуждается  лжесвидетельство, оно не должно быть услышано. Однако нравственный закон  не обязывает к тому, чтобы героические  свершения проводились, невзирая на невозможность их реализации или  неблагоприятные последствия. Когда  сам Кант был притеснен цензурой и призван к тому, чтобы он не занимался критикой религии, он подчинился и обязался не читать лекций о религии, потому что этого требует нравственный закон.

Тезис об этике умысла отвечает идее Канта о том, что нравственное поведение не должно иметь в качестве своей основы «склонности» и что  оно тем более является заслуженным, чем больше мы должны преодолевать свой естественный эгоизм. Эта идея основывается на строгом дуализме чувственности  и закона, чувственность не должна быть направлена на то, чтобы человек  тяготел к поведению на основе закона. Наоборот, если поведение на основе чувственности (например, любви, дружбы, симпатии) совпадает с действием  на основе закона, оно не имеет моральной  ценности, ибо оно не мотивировано законом. Прозрачную критику этого  аспекта этики Канта содержат следующие стихи Шиллера: Совесть  не дает покоя. Приятелям служить  я рад, однако, к сожалению, имею к  этому я склонность и часто  маюсь от того, что добродетели  здесь нет Я не советую иного ничего, чем этим пренебречь и с отвращеньем делать то, к чему повинность призывает.

Лишь одно чувство, по Канту, не нарушает нравственной ценности поведения —  это чувство уважения к закону, ибо оно относится к общей  нравственной ценности.

Этика Канта содержит рассуждения  о свободе, свобода человека проявляется  также в способности деятельности относительно природы. В природе  все происходит согласно закону причинности, а поэтому и наше поведение, поскольку  оно воздействует на природу, должно быть подчинено этому закону. В  то же время вся моральная теория Канта основана на свободе человека. В заключении к «Основаниям метафизики нравов» Кант решает эту антиномию  таким образом, что применяет  к ней различие между «вещами  в себе» и явлениями, которое  он вводит в «Критике чистого разума». С одной стороны, наше Я как «вещь в себе» принадлежит к «интеллигибельному» миру, к миру, который открывается нам нравственным поведением. С другой стороны, мы, как «представители чувственного мира», принадлежим к миру явлений. Подобным образом Кант рассуждает и в «Критике практического разума».

Из этого примера может показаться, что Кант решает проблемы своей этической  философии при помощи достижений теоретической философии. В действительности обе этические работы Канта основаны на предпосылке, что путем рефлексии  нравственного поведения мы приходим к определенным заключениям, к которым  нельзя прийти при помощи одной лишь теории. Это относится и к свободе, которая остается недоказуемой для  «Критики чистого разума» (возможная  «каузальность через свободу» является недоказанной, потому что это утверждение  является одним из членов антиномии), тогда как в этических трактатах  Кант доказывает свободу как условие  нравственного закона, который мы осознаем.

Кант под «практической» областью понимает (от греч. «праксис» — поведение) лишь область морального поведения. Поэтому определенный приоритет познания, основанного на практическом поведении, перед чисто теоретическим познанием, к которому он приходит в этических трактатах, относится у него лишь к моральной области. Дальнейшее развитие немецкой философии показывает, однако, что Кант столкнулся с проблемой, которая могла быть полностью исчерпана лишь в марксистской философии.

С позиции, которой соответствует  такой подход, — это позиция  онтологии, возводимой на основе морали, — Кант устанавливает новый статус идей свободы, бессмертия и бога (бессмертие вместе со свободой относятся к идее души, которую Кант выводит в «Критике чистого разума»). Это постулаты. Постулаты относятся к предметам, которые теоретический разум  «допускает» или предполагает как  возможные вследствие их значения с  точки зрения моральной онтологии. Их функция не является теоретической, постулаты служат «побудителями» нашего морального стремления, которое побуждает  нас к поведению согласно закону. Тем не менее это их значение вызывает определенные изменения в теоретическом статусе их предметов.

Среди постулатов особое положение  имеет постулат свободы, ибо реальность свободы гарантируется тем, что  она является условием морального закона. Тем не менее, так как она гарантируется  лишь с точки зрения нашего морального поведения, Кант не провозглашает реальность свободы как теоретический факт. К следующим моральным постулатам относится то, что их предметы являются теоретически допустимыми. Центральный мотив, на котором основана функция постулатов, — это реализация «наивысшего блага» в мире.

Мы видим, что отношение между  теоретической и практической философией у Канта образует сложную схему, которая сохраняется лишь с точки  зрения строгого различения границ отдельных областей человеческого отношения к миру, т. е. на основе строгого различения теоретических и практических подходов. Немецкая философская общественность реагировала на теоретическую философию Канта двояким образом. Часть общественности усматривала в этих положениях Канта «моральное доказательство существования бога», как это выясняется, например, из «Писем о догматизме и критицизме»55, тогда как духовные вожди другого направления — Фихте, Шеллинг, а несколько позже Гегель — рассматривали эту ситуацию как ликвидацию границ между теоретической и моральной философией, а в мировоззренческом плане — как склонность к пантеизму.

Шеллинг, который в «Письмах о  догматизме и критицизме» полагал, что постулаты Канта имеют  значение побудителей морального поведения  в некоем прагматическом смысле , еще в большей степени (в свой классический период), чем Фихте, склонялся к пантеизму. К этой традиции принадлежит и Гегель, который в мировоззренческом отношении следует за Шеллингом классического периода и преодолевает эту тенденцию подробной разработкой системы во всех деталях. В «Феноменологии духа» он анализирует постулаты Канта и находит в них противоречия. Эта критика Канта Гегелем является позитивным выражением пантеистической позиции неличного абсолюта, развивающейся человеческой истории вопреки теоретически недоказуемому внемировому абсолюту Канта, который должен побуждать нас к моральному поведению.

Эстетика Канта. К «Критике чистого  разума», посвященной познанию, и  к «Критике практического разума» (рассматривается область нравственного  поведения) присоединил Кант в 1790 г. еще и «Критику способности суждения», в которой он изложил теорию эстетического  суждения, а также эстетическое отношение  к миру с телеологической точки  зрения. Уже само вычленение эстетического  отношения к миру как самостоятельной  области человеческой активности имеет  большое значение, ибо в предшествующей философии эстетическое восприятие часто отождествлялось с чувствами  — любимое и нелюбимое, приятное и неприятное. При решении этой проблемы, согласно которой в эстетических суждениях предмету приписываются  в качестве предиката наши собственные  ощущения, вызванные этим предметом, Кант выдвинул важную идею, что предметы эстетической приятности разыгрывают  наши способности представления  и суждения и тем самым вызывают в нас ощущения эстетической приятности. Эстетическое приятное, выражаемое в «суждениях вкуса», имеет здесь объективный характер, хотя предмету и не может принадлежать атрибут красоты безотносительно к воспринимающему человеку. Красота понимается как свойство предмета и выражает в действительности сопринадлежность этого предмета и нашего ощущения. Это «отношение его (предмета. — Авт.) Существования к моему состоянию, поскольку на него такой объект воздействует» .

Для эстетического приятного Кант выбрал термин «незаинтересованное приятное». Этот термин, разумеется, не означает, что эстетический предмет для нас не интересен — тогда произведение искусства не имело бы для воспринимающего никакого смысла. Кант хочет этим термином подчеркнуть, что эстетическое отношение к предмету происходит вне наших практических интересов, что интерес к обладанию предметом, его использованию или к его созданию отсутствует. Поэтому эстетическим предметом является не реальная вещь, но вещественное представление или нереальный предмет (например, герой романа).

Для выражения эстетического полезного  Кант употребил термин «приязнь». Этот термин показывает, что если мы находимся  в эстетическом отношении к некоему  предмету, то мы находимся в состоянии  особого расслабления, которое является продуктивным, однако в ином смысле, чем продуктивность в практической (читай: нравственной) области.

Эстетические суждения отличаются также и от познавательных суждений. Так как посредством эстетических суждений мы не приписываем предметам  нечто, что в них объективно имеется  и что может быть предметом  познавательного суждения, Кант говорит  об эстетических суждениях как об «оценках». Этим он выражает то, что  эстетические суждения определяют нечто, о чем высказывается познавательное суждение, но новым способом, таким, что по отношению к нему высказывается  наше состояние. Акт, в котором это совершается, является не результатом рассмотрения, которое составляет отношение субъекта и предиката в познавательном суждении, но результатом особого вида, который Кант подводит под «способность суждения». Сила суждений связана и с познавательными суждениями, но эстетическое суждение является ее специфической областью.

В отличии «оценок» от «суждений» и содержится общий знаменатель  науки об эстетической оценке и науки  о природной телеологии, которые  рассматриваются совместно в  «Критике способности суждения». По Канту, в природе можно различить  два круга законов. Первый — это  каузальные законы механистического типа — они вообще являются условием существования опытных предметов, продуктом априорного рассуждения, которое образует основную структуру  опытных предметов. Второй круг законов  не является прямо условием рефлексии  природы, «принимая во внимание происходящий взаимосвязанный опыт». Эти законы (сюда относится дифференциация живой природы на роды и виды, понятие организма как «внутренней цели», в которой отдельные части являются одновременно причиной и следствием, и понятие природы как целого, к которому относятся законы типа «природа не делает скачков» и т. д.) больше подходят к необходимой структуре, констатирующей предметы, и заложены в априорности «телеологической способности суждения». Кант таким образом расправляется с новыми разделами науки, возникшими в последней трети XVIII в. и существенно расширившими основу фактов, необходимых для философствования.

Уже говорилось, что приятное, вызванное  эстетическим объектом, обусловлено  совокупностью познавательных сил, их «гармоническим настроением», или  «игрой» (5р1е1) 5Э. Приятное, которое вследствие этого ощущает воспринимающий субъект, не является, таким образом, простым ощущением, как, например, чувственное наслаждение, но выступает как «оживление» образности вместе с рассуждением, которое «разыгрывает» собственную «свободную активность».

То, что при этом Кант имеет в  виду, можно определить по его собственному анализу аллегорического значения некоторых божественных символов. Так, например, орел как атрибут Юпитера  или павлин как атрибут Юноны  «не представляет, так как это  бывает в случае логических атрибутов, то, что лежит в основе наших  понятий о возвышенном и величественном... но нечто иное, что дает толчок образотворчеству, чтобы оно распространилось на множество близких представлений...».

Теперь обратимся к вопросу, каким должен быть предмет, который  приводит нашу мысль к эстетическому приятному. По Канту, «приятное не может выражать ничего иного, чем соразмерность объекта познающим способностям»62. Из этого вытекает, что приятное возникает вследствие некоей «оценки» того, является или не является объект соразмерным нашим познавательным способностям. Это «оценивание» не совершается, однако, путем рефлексии, но имеет форму желательного, приязненного состояния наших познавательных сил. Если это состояние наступает, предмет «оценивается» как «соразмерный», а если не наступает, то он «оценивается» как «несоразмерный».

Тем самым мы подходим к характеристике предмета эстетического приятного. «Игра» познавательных сил, которую  вызывает предмет, характеризуется  как «целесообразное», а отсюда и  предмет называется целесообразным 63. Разумеется, это не объективная  целесообразность, которая состоит  в его полезности или в его  совершенстве (по Канту, «внутренняя  целесообразность» предмета), но целесообразность, которая состоит в том, что  предмет соразмерен нашим познавательным силам. Поэтому эстетический предмет нашей мысли понимается как целесообразный — это, однако, целесообразность «без определения, чем она должна быть» или «целесообразность без цели».

Следующим важнейшим вопросом, который  решается в эстетике Канта, является вопрос об обязательности эстетических суждений. Когда суждение о «приятном» имеет характер обязательного утверждения  лишь для меня (это мне нравится), эстетическое суждение имеет общую  обязательность. В утверждении «этот  предмет прекрасен» содержится то, что он прекрасен для всех. Обязательность эстетической оценки является величайшим парадоксом, с которым мы сталкиваемся при анализе эстетического феномена. В тезисе, что эстетический предмет нам нравится «без интереса», речь идет о том, что эстетическое отношение простирается вне наших практических интересов. То, что эстетический предмет является «целесообразным без цели», можно понять из того, что Кант мыслит целесообразность как соразмерность нашим познавательным силам. Однако то, что эстетическое суждение должно иметь общую обязательность, представляется находящимся в противоречии с тезисом об «игре» образности и рассуждения, в которую нас вводит предмет эстетического интереса. «Игра» образности и рассуждения ведь не может у каждого протекать одинаково, она зависит от жизненного опыта, чувственного расположения и т. д. Этого Кант, естественно, не отрицает, но тем не менее он настаивает на том, что эстетические предметы приводят наши познавательные силы к оптимальной взаимной связи, отношению. Кант полагает дальше, что синтез «игры» образности и рассуждения, который совершается в эстетическом настроении, является благоприятным и познанию, однако это не познание на основе понятий, но познание на основе чувств. Таким образом он приходит к следующим двум парадоксальным тезисам. Первый — об обязательности эстетического суждения и звучит так: «Прекрасное есть то, что нравится вообще без понятий»б5. Другой утверждает, что «прекрасное есть то, что познается без понятий как предмет необходимой склонности» .