Научное познание и его особенности. Критерии истинности в науке

Вторая черта попперовской концепции, которая вызывает возражение Куна –  это ее отношение к «устранению  ошибок», которое якобы происходит при смене теорий. «Ошибками» для  Поппера являлись, например, астрономия Птолемея, динамика Ньютона. Однако Кун  говорит, что никакой ошибки при  построении этих теорий допущено не было, и непонятно, как вообще можно  характеризовать подобным образом  устаревшую теорию.

Третье возражение Попперу –  это сомнение в том, что, обнаружив  опровержение своей теории, ученый должен решительно отказаться от нее. Если бы было так, то человечество никогда  бы не знало ни теории Коперника. Ни теории Ньютона, ибо первые предсказания не выдерживали никакой серьезной  проверки экспериментом и наблюдением.

Наука для Поппера безлична, а  Кун стремится внести туда «человеческий  элемент».

В 1958 году в лондонском семинаре Поппера  начинает свои занятия молодой выходец  из Венгрии Имре Лакатос (Лакатош) (1922–1974), который впоследствии стал разработчиком универсальной концепции развития науки.

Классической проблемой традиционной логики была проблема обоснования знания. Лакатос показал, что все попытки  решить эту проблему приводили к  т.н. «бесконечному регрессу оснований»: знание должно быть обоснованно, значит – должно быть найдено его основание, но оно, это основание, должно в свою очередь иметь свое основание  и т.д. По мнению Лакатоса в истории  было три попытки прекратить этот «спуск в бесконечность» - (1) эвклидианский, (2) эмпирицистский, (3) индуктивистский  подход. Для эвкледианцев достоверность  теории освещено «светом разума». Эмпирицисты  утверждали, что это движение вниз прекращается, когда некое утверждение  считается очевидным. Индуктивисты использовали логику, чтобы от эмпирических утверждений переходить к более  высшим – теоретическим.

Лакатос полагает, что ученые становятся жертвами собственных теорий из-за путаницы между различными направлениями  и точками зрения, природа как  бы кричит: «теории несовместимы!»  и для ученого остается большой  вопрос – какая из теорий должна быть отвергнута.

Лакатос предлагает рассмотреть гипотетический пример. Допустим, что физик доэйнштейновской эпохи, взяв законы Ньютона, взялся вычислить  путь движения вновь открытой планеты. Но оказалось, что планета откланяется  от вычисленного пути. Значит ли это, что  физик будет считать свою теорию отвергнутой? Ни в коем случае. Он предположит, что должна существовать до сих пор  не открытая планета, которая и вызывает искажения орбиты. Но планета не обнаруживается. Тогда физик предположит, что планета настолько мала, что  просто нет мощных телескопов, чтобы ее обнаружить. Изобретают мощный телескоп, но если планету найдут, что это будет означать победу ньютоновской физики, а если нет? Тогда физик предположит, что планета скрыта облаком космической пыли. И так далее – после всякой очередной неудачи будет делаться предположение, не о неполноценности теории, а о несовершенстве методов исследования. В связи с этим Лакатос приходит к выводу, что теория не может быть отвергнута из-за эмпирического контр-аргумента. Отвержение старой теории может происходить только в контексте принятия новой, более лучшей теории.

Для Лакатоса наука – это деятельность по решению конкретных проблем в  рамках некой программы. В программе  он выделяет два компонента – «жесткое ядро» и «защитный пояс». «Жесткое ядро» состоит из одного или нескольких утверждений, которые отвергать  нельзя ни под каким предлогом. Эти  положения должны быть сохранены, несмотря на любые атаки критиков. Спасение ядра предполагает выстраивание «защитного пояса» конкретных теорий, которые, сменяя друг друга, избегают контр-аргументов и сохраняют «ядро». Согласно Лакатосу, в развитии исследовательской программы  можно выделить две стадии – прогрессивную  и стадию вырождения. На первой стадии происходит выдвижение гипотез, которые  расширяют теоретическое и эмпирическое содержание. Однако затем развитие резко замедляется и возрастает число гипотез, относящихся только к данному случаю (ad hoc).

История науки, по мнению Лакатоса, представляет собою историю рождения, жизни  и гибели исследовательских программ. Жизнь науки в период реализации программы напоминает «нормальную  науку» Куна, смена программ – аналогична смене парадигм, периоду революции.

Естественные и общественные (социальные) науки.

В научном знании выделяют естественные и общественные науки. Естественные науки (ЕН) (или как говорят —  естествознание) представляют собой  сумму знаний о законах и закономерностях  бытия природы в целом, природных  явлений в особенности. К ним  относятся, в частности, астрономия, физика, химия, биология, математика, география. К общественным наукам (ОН) (обществознанию) относят философию, социологию, историю, политологию, логику, этику, эстетику, юриспруденцию и другие науки, так  как они исследуют закономерности функционирования и развития общества в целом и его отдельных  составляющих.

В современном обществе можно иногда услышать точку зрения, согласно которой, общественные науки «не совсем науки» и то, что их нельзя даже сравнивать с науками естественными. По мнению английского историка науки Джорджа Бернала (J. D. Bernal), которое он излагает в своей фундаментальной работе «Наука в истории общества» (Science in History) (русский текст - Москва: Изд-во Иностранной литературы, 1956, стр. 530-532) есть три причины объясняющие подобную позицию. Первая из них заключается в том, что ОН в отличие от физических или биологических наук изучают общество, частью которого является сам человек, и, следовательно, наблюдатель и наблюдаемое настолько переплетаются, что действительно научный подход становится затруднительным. Вторая причина заключается в том, что человеческое общество это не просто сумма индивидов, то его изучение должно быть более сложным, чем изучение, например, животных в биологических науках.

Третья причина связана с  изменяющимся характером человеческого  общества. В других науках (в физике, химии) прогресс происходит путем всё  большего приближения к познанию системы природы. В обществе, однако, изменения происходят куда быстрее, чем общественные науки могут  проанализировать ситуацию.

Часто говорят, что ОН изучают единичные, а ЕН – повторяющиеся события, поэтому последние устанавливают  общин закономерности, а ОН склонны  лишь к частным суждениям. В действительности данный тезис можно полностью  опровергнуть, вывернув его наизнанку: ведь ЕН, в частности физика, как  раз и изучают уникальные, в  смысле их пространственно-временных  характеристик, явления, а ОН – периодически повторяющиеся события.

По мнению французского социолога Алена Кайе (Caille), критерием различия между ОН и ЕН является тип истины: для ОН это – конечные цели человеческой деятельности, смысл бытия. В области же ЕН «ученые отказываются быть мудрецами», своим престижем ЕН обязаны не методологическим или теоретическим достижениям, а достигнутой благодаря им технологической мощи.

ЕН предлагают миру «на продажу» технологические чудеса. Что же могут  предложить ОН? Если объектом естественных наук является Природа, то предметом  ОН, по мнению Кайе, могут быть только нравы, т.е. ОН занимаются изучением  различных систем ценностей, свойственных различным способам общественного  бытия. Если ЕН представляют теоретико-практическое единство, то ОН – этико-практическое единство. Поэтому проверка истинности, например, марксизма, заключается не в обсуждении справедливости или  ложности закона прибавочной стоимости, а в реальности или нереальности функционирования приписываемой им этики. В конечном счете, единственным надежным критерием «истинности» марксизма  будет следующий: «Представляется  ли нам желательным жить в обществе, где царит этика марксизма».

Основное отличие ОН от философии  заключается в том, что философия  погружена в мир идей, в то время  как ОН всегда готовы отказаться от общих идей ради обращения к фактам и наблюдению, что и придает  им (ОН) научный характер. (более подробно: Кайе А. Блеск и нищета социальных наук: Очерки мифологии социальных наук. В кн.: Современная западная социология: Классические традиции и  поиски новой парадигмы. Москва: Институт Социологии, 1990, стр. 29-44).