Логический атомизм Витгенштейна

[eF g]; во-вторых, контекстные определения (3) и (4) нужно будет применить снова, что-

бы исключить эти элементы. Если анализ будет однозначным, то каждому имени должен будет единственным образом соответствовать элемент какого-либо комплекса. Таким об- разом, программа анализа Витгенштейна, отсылая его к некому аналогу расселовской теории описаний, отсылает его также к аналогу расселовской «теории описаний обычных имён» (ср. Russell 1905a). Идея этого в том, что каждое имя, присутствующее в начале анализа, но отсутствующее в его конце, эквивалентно по значению некоторому однозначно определённому описанию.

Первое определение Витгенштейна, подобно расселовскому, строго говоря, нуждается

в способе указания рамок его применения, так как иначе было бы неясно, как применить анализ в том случае, если каждое вхождение F заменить, скажем, символом ¬G. В такой ситуации возник бы вопрос, преобразуется ли формула (3) в формулу

 

¬G[aRb] = ¬Ga & ¬Gb & aRb, (5)

 

в которой элемент комплекса имеет широкие рамки по отношению к оператору отрицания, или же формула (3) станет такой:

 

¬G[aRb] = ¬[Ga & Gb & aRb], (6)

 

в ней элемент комплекса имеет узкие рамки. Подозревают, что стремлением Витгенштей-

на, вероятнее всего, было следовать соглашению Рассела трактовать логический оператор как имеющий узкие рамки применения, если иное специально не оговорено (ср. PM, 172).

Определение (3) имеет очевидные недостатки. В то время как оно может работать для таких предикатов, как «x находится в Англии», оно терпит неудачу для некоторых других, например «x длиннее трёх футов» и «x весит в точности четыре фунта». Эта проблема едва ли могла ускользнуть от Витгенштейна; так что кажется вероятным, что он рассмат- ривал свои предложения просто как пробные иллюстрации, открытые для дополнений и поправок.

Несмотря на то что второе контекстное определение Витгенштейна у нас под но- мером (4) не встречается в Трактате, оно неявно выражено замечанием из Записок о Логике, которое, по-видимому, предвосхищает 2.0201:

 

Всякое суждение, которое имеет отношение к комплексу, может быть по- средством анализа переведено в суждение о его составных частях и . . . в суж- дение, которое полностью описывает комплекс; т. е. такое суждение, которое эквивалентно утверждению о существовании комплекса (NB, 93, выделено автором).

 

Поскольку суждение, которое «полностью описывает комплекс [aRb]», это всего лишь суждение aRb; проясняющее дополнение Витгенштейна эквивалентно утверждению, что суждение «aRb» эквивалентно суждению «[aRb] существует». А эта эквивалентность

и есть наша формула (4).

 

В таком случае оказывается, что существование определяется только в контекстах, в которых оно утверждается о комплексах. Витгенштейновская точка зрения тем самым отражает расселовскую, воплощая ту идею, что нет смысла говорить о существовании простых объектов (ср. PM, 174-175). Вот почему Витгенштейн вынужден был позднее рас- сматривать свои «объекты» как «то, для чего нет ни существования, ни несуществования».

По-видимому, его мнение таково: если a Трактатовское имя, то произнося бессмыслен- ную фразу «a существует», мы пытаемся высказать то, что, строго говоря, будет показано тем фактом, что конечный анализ некоторого суждения содержит a (ср. 5.535). Но, конеч-

но, Трактат не всегда говорит строго. В самом деле, то, что считается окончательным выводом из Трактатовского так называемого «Аргумента в пользу субстанции» (2.021–

2.0211), само пытается сказать нечто, что может быть только показано, поскольку оно утверждает существование объектов. Острота напряжения здесь только отчасти искажа- ется косвенной манерой, в которой сформулирован вывод. Вместо того чтобы доказывать существование объектов, Трактат доказывает тезис «В мире есть субстанция». Одна-

ко, так как «объекты составляют мировую субстанцию» (2.021) и так как субстанция

это то, что существует независимо от того, существуют объекты или нет (2.024), это равносильно тому, что объекты существуют. Так что, по-видимому, Витгенштейновское доказательство существование субстанции должно рассматриваться как часть лестницы, которую мы должны отбросить (6.54). Уяснив этот вопрос, мы его оставим в стороне как второстепенный по отношению к нашим основным интересам.

Наиболее очевидное сходство между двумя обсуждаемыми типами определений в том, что каждое стремится предусмотреть исключение семантически сложных выражений. Наиболее очевидное различие заключается в факте, что определения Витгенштейна на- правлены на исключение не определённых описаний, а выражения «[aRb]», которое, судя

по замечаниям в «Notebooks», должно читаться так: «a находится в отношении R с b» (NB, 48). (Это толкование, вероятно, выводится из Расселовских примеров комплексов в Principia Mathematica, которые включают помимо «a находится в отношении R с b» вы- ражения «a имеет качество q» и «a, b, c находятся в отношении S» (PM, 44).) Можно поинтересоваться, почему вообще должно быть такое различие. Почему бы нам не рас- сматривать конкретное выражение «a находится в отношении R с b» как определённое описание, как, скажем, выражение «комплекс, состоящий из a и b, объединённых так, что aRb»? Тогда это описание могло бы быть исключено посредством применения Тракта- товской собственной версии теории дескрипций:

 

F есть G ↔ ∃x(F x&Gx)&¬(∃x, y)(F x&F y)

 

(ср. 5.5321). Здесь отличие переменных друг от друга заменяет знак неравенства «=« (ср.

5.53).

Поскольку Витгенштейн не принял эту уловку, кажется правдоподобным, что он рас- сматривал предикат «x это комплекс, состоящий из a и b, объединённых так, что aRb» как бессмысленный из-за того, что он содержит неисключаемые вхождения псевдопоня- тий «комплекс», «объединение» и «состав». Только первое из этих понятий присутствует

в его списке псевдопонятий в Трактате (4.1272), но там не отмечено, что этот список является исчерпывающим.

Ещё в одном отношении аналитические предложения Витгенштейна отличаются от Расселовских. Второе определение Рассела наше (2) обладает эффектом переноса бремени указания онтологического обязательства со слова «существует» на квантор су- ществования. В определении Витгенштейна, напротив, ни один элемент словаря не ис-

 

пользуется для указания онтологического обязательства. Это обязательство указывается только после окончательного применения определения полнотой значений имён в пол- ностью проанализированном суждении или, более точно, тем фактом, что определённые символы являются именами (ср. 5.535). В некотором роде парадоксальным следствием из этого является возможность утверждать предложение типа «[aRb] существует» без про- явления каких-либо онтологических обязательств по отношению к комплексу [aRb] (ср. EPB, 121). Это показывает, что две теории освобождают утверждающего от онтологиче- ских обязательств существенно различных типов. В случае Рассела анализ наше (2) перемещает обязательство на видимую составляющую суждения «обозначающее по- нятие», выраженное фразой «(конкретное) F », но он не переносит это обязательство на само F . Для Витгенштейна, напротив, анализ показывает, что утверждающий никогда онтологически не отсылался к комплексу [aRb], произнося «[aRb] существует».

Расселовское представление об анализе, относящееся ко времени его теории дескрип- ций, 1905 г. относительно ясно: анализ включает в себя сопоставление одному пред- ложению другого, которое более чётко выражает ровно то же Расселовское суждение. Анализируемые предложения (analysans) считаются более точными, чем результаты их анализа (analysandum), поскольку первые свободны от некоторых явных онтологических обязательств последних. Ко времени выхода в свет работы Principia Mathematica, однако,

это относительно прозрачное представление об анализе стало непригодным. Очистив свою онтологию от суждений в 1910 г., Рассел не мог больше взывать к той идее, что анали- зируемые утверждения и результаты их анализа выражают одно и то же суждение. Он теперь принял «теорию выводов, включающую множественные отношения», согласно ко- торой вывод о том, что, например, Отелло любит Дездемону, уже не является, как Рассел полагал ранее, двусторонним отношением между делающим этот вывод умом и суждени-

ем Отелло любит Дездемону, а является недвусторонним или, в терминологии Рассела, «множественным» отношением, элементами которого служат делающий вывод ум и те эле- менты, которые прежде рассматривались как составные части суждения Отелло любит Дездемону (Russell 1994, 155). После 1910 г. Рассел мог сказать, что некто, произносящий анализируемое предложение (в данном контексте), гарантированно сделает тот же вывод, что и другой некто, произносящий предложение, являющееся результатом анализа перво-

го предложения (в том же самом контексте), но теперь уже Рассел не мог это обосновать тем, что эти два предложения выражают одно и то же суждение.

Дальнейший отход от раннего относительно прозрачного представления об анализе вызван разрешением Расселом теоретико-множественной версии его парадокса. Решение включает в себя анализ предложения, произнесение которого не может выражать никакого вывода. Есть доводы, что предложение «{x : ϕ(x)} ε {x : ϕ(x)}» бессмысленно, посколь-

ку контекстные определения для исключения элементов, обозначающих класс, приводят к предложению, которое само по себе бессмысленно согласно теории типов (PM, 76). Тогда

в Principia нет вполне ясной модели того, что сохраняется в анализе. Лучшее, что мы можем сказать, Расселовские контекстные определения имеют ту особенность, что про- изнесение анализируемого предложения гарантированно выражает тот же вывод, что и предложение, являющееся результатом анализа, если последнее вообще выражает какой- либо вывод.

Некоторые неясные пункты представления об анализе, введённого Расселовским от- вержением суждений, наследованы Витгенштейном, который подобным образом отверга-

ет всякую онтологию туманных сущностей, выражаемых предложениями. В Трактате

суждение (Satz) это «пропозициональный знак в его проекционном отношении к миру»

 

(3.12). Последнее позволяет суждению представляться как если бы любое различие между знаками было достаточно для различия между суждениями; в случае чего анализируемые утверждения и результаты их анализа могли бы в лучшем случае быть различными суж- дениями с одинаковыми условиями истинности.

Теперь достаточно сказано для того, чтобы сделать возможным рассмотрение причин, почему Витгенштейн считал лингвистический атомизм «очевидным». Поскольку моделью для Трактатовского анализа является замещение видимых имён (по-видимому) соответ- ствующими «членами, обозначающими комплексы» вместе с их устраняющей способно- стью, отсюда тривиально следует, что конечный этап анализа, если таковой есть, не будет содержать «членов, обозначающих комплексы». Также он не будет содержать никаких выражений, которые могут быть заменены членами, обозначающими комплексы.

Более того, Витгенштейн считает очевидным, что анализ всякого суждения действи- тельно завершится. Предлагаемая им причина для того, почему анализ не может продол- жаться вечно, заключается в том, что смысл суждения извлекается из его анализа. Вот как сказано в Трактате (3.261): «Каждый определённый знак [что-то] значит посредством тех знаков, через которые он определён» (ср. NB, 46; PT 3.20102). Отсюда следует, что никакое суждение не может иметь бесконечный анализ, так как иначе никогда не будет по- стигнут его смысл. Таким образом, анализ должен завершиться суждениями, лишёнными

неполных символов.

Очевидность приведённого выше по меньшей мере правдоподобна, но, к сожалению, из этого не следует, что конечный анализ языка будет лишён сложных символов. Проблема заключается в том, что всё сказанное нами выше допускает, что полностью проанализиро- ванное суждение может содержать один или более сложный символ, который имеет своё собственное значение. Ясно тогда, что Витгенштейн предполагал, что все настоящие зна- чащие выражения должны быть семантически простыми. Но почему должно быть так? Намёк на ответ содержится в Трактате (3.3) в предложении, излагающем собственную версию Витгенштейна принципа контекста Фреге: «Только суждение имеет смысл; только

в контекте суждения имя имеет значение» (3.3). Сопоставление этих двух утверждений наводит на мысль о том, что принцип контекста привлечён как основа для отвержения смыслов <sub-sentential> выражений. Но только как он доставляет такую основу далеко

не ясно.

 

 

3. Метафизический атомизм

 

Под «Метафизическим атомизмом» мы будем понимать точку зрения, согласно кото- рой семантически простые символы, входящие в конечный анализ суждений, относятся

к простым объектам. Трактат не содержит явных аргументов в пользу этого тезиса,

но, как мы увидим, необходимые доводы обнаруживаются при внимательном изучении знаменитого «Аргумента в пользу субстанции» (2.0211-2):

 

2.0211. Если бы в мире не было субстанции, то наличие смысла у какого- либо суждения зависело бы от того, является ли истинным некоторое другое суждение.

 

2.0212. Тогда было бы невозможным составить картину мира (истинную или ложную).

 

Чтобы понять, за что именно идёт борьба в этом аргументе, нужно принять во вни- мание исторические резонансы, связанные с обращением Витгенштейна к понятию «суб- станции».

 

3.1. Объекты как мировая субстанция

 

Трактатовское понятие субстанции является модальной аналогией Кантовского вре- менного понятия. В то время как для Канта субстанция это то, что существует во все времена, для Витгенштейна это то, что, образно говоря, «удерживается» в «простран- стве» возможных миров. Менее метафорично, Трактатовская субстанция это то, что существует по отношению к любому возможному миру. Для Канта сказать, что субстан- ция есть, означает сказать, что имеется некий материал, такой что всякое изменение существования (т. е. появление или исчезновение) является его деформацией или пере- стройкой. Аналогично, для Витгенштейна сказать, что субстанция есть, означает сказать, что имеются некоторые вещи, такие что все «изменения существования» в метафоричном переходе из одного мира в другой являются перераспределениями этих вещей. Измене- нию существования подвергаются атомарные факты (взаимные расположения объектов): какой-либо атомарный факт существует по отношению к одному миру, но не существует