Философские концепции Чаадаева

Введение

Абсолютно все философы России (точнее, Руси) задавались одним, но очень емким  и глубоким вопросом – какая же роль в мировой цивилизации принадлежит  России? Этот вопрос затевал нешуточные споры в элите русской философской  мысли, приводил к трагическим исходам  рвения молодых и неспокойных  людей, ставил в тупик всю общую  мировоззренческую основу России в  глазах мыслящих людей всех времен существования страны как нации. Одним из таких людей был Петр Яковлевич Чаадаев.

Труды великого философа России Петра  Яковлевича Чаадаева раскололи мыслительную элиту первой половины XVIII века на две  стороны баррикад – западников (сторонников) и славянофилов (критиков)[1]. Две основные концепции трудов Чаадаева (а в дальнейшем и всей русской философии) – это стремление создать утопическое общество и поиск национальной неповторимости России. Петр Яковлевич называл себя религиозным мыслителем, признавая существование Высшего Разума, который проявляет себя в истории страны через Провидение. Чаадаев не отрицает христианство, но считает, что его основная идея заключается в «водворении царства божьего на Земле», причём Царство Божье — это метафора некого справедливого общества, которое уже осуществляется в западном мире (на это акцентировали основное внимание западники). Что касается национальной идентичности родной страны, то автор лишь обозначает идею яркой самобытности России. «Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, — писал он, — мы — народ исключительный». Главный смысл России — быть уроком всему остальному человечеству. Однако Чаадаев был чрезмерно далёк от шовинизма славянофилов и веры в исключительность России. Для него цивилизация – единое целое, а все дальнейшие попытки поиска самобытности — предрассудки и предубеждения, свойственные нации.

Актуальность – думаю, вопрос о  самобытности России будет актуален всегда, потому что любая нация  стремится к самоопределению  в цивилизации, а так как этот вопрос раскрыл Чаадаев и какие  силы он пробудил в философской мысли  своего времени, ставит его работы в  заповедное место «бриллиантов»  русской философии и политической науки. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

1. Краткая биография П.Я. Чаадаева.

Петр Яковлевич  Чаадаев (1794-1856) принадлежал к родовой знати России. Его дед по материнской линии - князь М. М. Щербатов, автор памфлета «О повреждении нравов в России», консервативной утопии «Путешествие в Землю Офирскую» и диалога «О бессмертии души». Получив превосходное домашнее образование (в качестве учителей приглашались даже профессора университета), Чаадаев в 1808 г. поступил в Московский университет, где подружился с А. С. Грибоедовым и будущим декабристом И. Д. Якушкиным. Во время Отечественной войны 1812 г. - в действующей армии. Он участник Бородинского сражения, сражения под Кульмом. Еще до войны, интересуясь философскими проблемами, Чаадаев, блестящий гусарский офицер, был занят поисками истинного миропонимания. Он вступает в масонскую ложу «Соединенных друзей», становится даже «мастером», но разочаровывается в масонстве и в 1821 г. покидает это тайное общество. В том же году Чаадаев дает согласие И. Д. Якушкину вступить в другое тайной общество - декабристское общество «Союз благоденствия».

Среди будущих декабристов  у Чаадаева не только много хороших  знакомых, но и немало друзей. С П. И. Пестелем он был знаком, еще будучи «мастером» масонской ложи, встречался с идейными руководителями Северного  общества Н. И. Тургеневым и Н. М. Муравьевым, дружил с М. И. Муравьевым-Апостолом, знаком также был с его братом, казненным после декабрьского восстания  на Сенатской площади, С. И. Муравьевым-Апостолом. Но декабристом Чаадаев не стал при  всем сочувствии к их идеям и взглядам (антикрепостничество, вера в просвещение, необходимость конституции); он был  противником политического насилия, тем более кровавого. Во время  кульминации декабристского движения Чаадаев был за границей (1823-1826), куда он выехал после неожиданной отставки накануне предполагаемой блестящей  карьеры в качестве флигель-адъютанта  царя Александра I. Тем не менее, возвращаясь  в Россию, Чаадаев был подвергнут допросу, его бумаги, и книги были изъяты и тщательно просмотрены, из чего был сделан вывод, что «он имел самый непозволительный образ мыслей и был в тесной связи с действовавшими членами злоумышленников». Однако, поскольку в ходе следствия над декабристами выяснилось, что Чаадаев не принимал участия в деятельности тайных обществ, не причастен к политическим акциям декабристов и расходился с ними в оценке их намерений, он был «допущен» на родину и освобожден от дальнейших следствий по этому делу.

Отношение Чаадаева к движению декабристов в определенной мере подобно пушкинскому, так как  поэт также близко знал многих декабристов, разделял их просветительские идеи, но далеко не всегда солидаризировался  с их программой и действиями. Это  сходство не было случайным. С юности и до конца своих дней Пушкин был  близким другом Чаадаева, который  оказал большое воздействие на становление  поэта как мыслителя. Именно Чаадаеву Пушкин посвятил знаменитые строки:

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного  счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

В 1818г. друзья ждали с томленьем упованья Минуты вольности святой, мечтая посвятить отчизне «души прекрасные порывы».

В 1824 г. Пушкин вновь обращается к своему другу, но уже с другим умонастроением:

Чедаев, помнишь ли былое? Давно ль с восторгом молодым Я мыслил имя роковое Предать развалинам иным? Но в сердце, бурями смиренном, Теперь и лень и тишина, И, в умиленье вдохновенном, На камне, дружбой освященном, Пишу я наши имена.

 

 

 

2. Возвращение из-за границы. Первое «Письмо».

После возвращения из-за границы, где он в Карлсбаде в 1825 г. встречался с Шеллингом, русский  мыслитель стремится определить свое миропонимание. Чаадаев выезжает из Москвы в имение своей тети, изучает  труды по философии и религии  и работает над своими «Философическими письмами». Появляется он в «свете»  только в 1831г. Все попытки мыслителя  опубликовать свой философский труд заканчиваются безрезультатно. Лишь в 1832 г. в журнале «Телескоп» публикуется  его небольшая статья об архитектуре  и несколько афористически выраженных философских размышлений. В сентябре 1836 г. в этом же журнале было опубликовано в русском переводе (Чаадаев писал  по-французски) первое его «Философическое  письмо», и разразилась буря. Автора произведения в соответствии с резолюцией самого Николая I, обозвавшего «Письмо» смесью «дерзостной бессмыслицы, достойной  умалишенного», объявляют сумасшедшим. У Чаадаева изымаются все бумаги, и потребовано объяснение. Следует отметить, что автор «Философического письма» настроил против себя не только правительственные круги, но и «общественное мнение», которое как бы реализовало способ расправы с инакомыслящим, описанный в «Горе от ума» университетским товарищем Чаадаева - Грибоедовым.

Разгневал «Басманный философ» (так стали называть Чаадаева после  того, как он в 1833 г. поселился в  московском доме Левашевых на Ново-Басманной) не только правительственные сферы и церковных иерархов, но и многих читателей. Даже друзья философа отнеслись критически к некоторым положениям его «Философического письма». А. С. Пушкин, получив от Чаадаева оттиск журнальной публикации, писал в последнюю осень своей жизни, что «далеко не во всем согласен» с ним. Это несогласие относится к выраженной в «Письме» концепции русской истории.                                                                                         

 

И в то же время, в отличие  от недоброжелателей Чаадаева, Пушкин заключил свое письмо такими словами: «Поспорив с вами, я должен вам сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь - грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, что равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству - поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но боюсь, как бы ваши исторические воззрения вам не повредили». Поскольку же опасения поэта подтвердились преследованиями Чаадаева, он даже не отправил свое письмо, чтобы не участвовать в общем хоре поношения.

Чаадаев, как бы мы сейчас сказали, «вызвал огонь на себя»  прежде всего горькими размышлениями  о судьбе России, которая живет («мы  живем, - писал автор «Письма», - не отделяя себя от своей страны») «лишь  в самом ограниченном настоящем  без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя»². России он противопоставляет Запад, народы Европы, в истории и современной жизни которых осуществляются принципы христианской нравственности. «Хотя мы и христиане, - отмечается в «Письме», - не для нас созревали плоды христианства» (I, 332). Вину за это Чаадаев возлагает на православную церковь, унаследованную от «растленной Византии» (I, 331). В европейском же обществе, «невзирая на все незаконченное, порочное и преступное», «все же царство Божие в известном смысле в нем действительно осуществлено» (I, 336). Заслугу в этом Чаадаев усматривает в деятельности католической церкви и ее папского престола. В других «Философических письмах», которые ходили по рукам, это выражено еще острее, чем в первом «Письме».

 

 

 

 

3. Изменение взглядов на судьбу России.

После скандала и унизительных мер, принятых в отношении к чрезвычайно  чувствительному к своему человеческому  достоинству Чаадаеву, он в 1837 г. пишет  «Апологию сумасшедшего», где уточняется его историософская концепция, а взгляды на судьбу России и ее будущее существенно меняются.

Было бы ошибочным полагать, что изменение взглядов Чаадаева на судьбу и будущее России произошло  под воздействием нахлынувших на него бед вследствие публикации первого  «Философического письма». Уже после  окончания работы над «Письмами», с начала 30-х гг., мыслитель начинает пересматривать свою историософскую концепцию, в особенности в связи с «бедной Россией, заблудившейся на земле» (II, 66). Для пересмотра этой концепции был ряд оснований. Его чрезвычайно разочаровала революция 1830 г. во Франции и ее последствия. Запад оказывается не столь идеальным, как он ранее представлялся автору «Писем»: там проявляются индивидуализм и разгул эгоизма, единство общества в действительности оказывается иллюзорным, благородные идеи выворачиваются наизнанку. Вместе с тем на Чаадаева произвело большое впечатление героическое противостояние российского общества эпидемии холеры 1830 г. Его нигилистическое отношение к русской старине и отечественной истории было сильно поколеблено новыми изысканиями в этой области. Сыграли свою роль беседы и переписка с несогласными с ним друзьями, особенно с Пушкиным, который читал «Философические письма» до публикации первого «Письма» и спорил со своим другом относительно оценок исторических личностей и главных течений в христианстве. «Вы видите единство христианства в католицизме, то есть в папе, - писал поэт философу в июле 1831 г. - Не заключается ли оно в идее Христа, которую мы находим также и в протестантизме?».

 

 

Новый взгляд Чаадаева на Россию, на значение для ее развития просвещения  и образования, по-видимому, обусловил  его стремление в 1833 г. поступить  на государственную службу в Министерство просвещения, в чем ему было отказано.

В 1833 г. Чаадаев писал своему другу А. И. Тургеневу: «Как и все  народы, мы, русские, подвигаемся теперь вперед бегом, на свой лад, если хотите, но мчимся, несомненно». Он выражает уверенность в том, что «великие идеи, раз настигнув нас, найдут у нас более удобную почву для своего осуществления и воплощения в людях, чем где-либо, потому что не встретят у нас ни закоренелых предрассудков, ни старых привычек, ни упорной рутины, которые противостояли бы им» (II, 79). В 1835 г. в письме этому же адресату он напоминает о своем убеждении в том, что «Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе».              Именно благодаря своему положению вне стремительного движения Россия получила возможность спокойно и беспристрастно взирать на волнующие души проблемы и тем самым «получила в удел задачу дать в свое время разгадку человеческой загадки» (II, 92). В этом же году в другом письме к А. И. Тургеневу он считает себя вправе сказать, что «Россия слишком могущественна, чтобы проводить национальную политику; что ее дело в мире есть политика рода человеческого» (II, 96).

Не следует думать, что  это просто суждения, выраженные в  частном письме. О них российская общественность была осведомлена благодаря  тогдашнему своеобразному «самиздату»: Чаадаев копировал свои письма, содержащие важные для него рассуждения, и делал их доступными многим людям, не говоря уже о том, что он проповедовал свои воззрения и в Английском клубе, и в самых влиятельных салонах, предавая их «гласности в тесному кругу», которая, разумеется, не ограничивалась этим кругом. Вообще следует заметить, что Чаадаев принадлежал к философам сократовского типа. Он, считая себя наделенным даром предвозвестника истины, считал своим долгом проповедовать свои взгляды, не облекая их в форму логически оформленного трактата. Поэтому его основное «философическое» произведение изложено в виде писем, а многие другие его письма имеют полное право именоваться «философическими».

Чаадаев, таким образом, не лукавил, когда, давая объяснение по поводу появившегося в «Телескопе»  «Письма», заявлял, что он изменил  свои взгляды на судьбу и будущее  России. В этой связи возникает  вопрос, каковы же собственно философские  взгляды Чаадаева? В 1843 г., когда уже  утих шум, вызванный скандалом 1836 г., когда автор «Философических  писем» включился в новые дискуссии  о судьбе России, возникшие между  западниками и славянофилами, он писал А. И. Тургеневу: «Я - не из тех, кто добровольно застывает на одной идее, кто подводит все - историю, философию, религию под свою теорию, я неоднократно менял свою точку  зрения на многое и уверяю Вас, что  буду менять ее всякий раз, когда увижу  свою ошибку» (II, 158).

При всей изменчивости конкретно-исторических оценок Чаадаева даже по такому вопросу, как предназначение его родины, в  его философских воззрениях был  неизменный идейный стержень. В разrap гонений и обвинений мыслителя в том, что он втаптывает в грязь свою родину и оскорбляет ее верования, сожалея о публикации «Письма», содержащего во многом уже преодоленные представления, Чаадаев писал графу С. Г. Строганову - попечителю Московского учебного округа и председателю московского цензурного комитета: «Я далек от того, чтобы отрекаться от всех мыслей, изложенных в означенном сочинении; в нем есть такие, которые я готов подписать кровью» (II, ИЗ).

 

 

 

 

 

4. Христианская философия.

Что представляют собой основные философские идеи Чаадаева, которые  он был готов подписать кровью? Будучи одним из самых философски образованных людей России, Чаадаев  ценил воззрения античных мыслителей, особенно Платона и Эпикура, однако первостепенное значение для него всегда имела христианская философия. Он хорошо знал труды Декарта и Спинозы, Канта и Фихте, был знаком лично  с Шеллингом, встречался с ним  и обменивался письмами и, безусловно, имел основательные представления о его системе взглядов. В отличие от русских шеллингианцев, которые исходили из раннего Шеллинга, его натурфилософии и «философии тождества», Чаадаев отмечает близость своих взглядов с миропониманием позднего Шеллинга, перешедшего к «философии откровения», «стремясь, - как сам Шеллинг пишет в письме к высоко чтимому им Чаадаеву, - преодолеть господствовавший до сих пор рационализм (не богословия, а самой философии)» (II, 450), т. е. соединить философию и религию. К Гегелю, которым начала увлекаться русская образованная молодежь 30-40-е гг., Чаадаев сначала отнесся настороженно и критически как к антиподу Шеллинга, но затем оценил высоко как создателя синтетической философии, соединившей субъект и объект.                    Гегель, синтезировавший учение Фихте и Шеллинга, по словам Чаадаева, - «последняя глава современной философии» (I, 497).