Философия как мировоззрение

Для научного мировоззрения характерна высокая интеграция знаний в его практической направленности. Но кроме потенциала знаний, в мировоззрении присутствует также и потенциал эмоционально ценностного отношения человека к миру: восприятия, переживания, интересы, нормы поведения, идеалы. Это совокупно делает мировоззрение действенным духовно- практическим непосредственным отношением личности к миру. Поэтому мировоззрение можно представить как органическое единство эмоций и воли человека, знаний, убеждений, поступков.

Философия выступает теоретической основой мировоззрения и в каждую историческую эпоху обосновывает соответствующее “свое” мировоззрение.

Мировоззрение обобщает и интегрирует данные различных  форм и областей общественного познания, создавая на их основе целостный образ действительности и места в ней человека. Включая и объединяя различные сферы общественного сознания, мировоззрение является и опосредующим звеном, через которое осуществляется воздействие этих сфер сознания друг на друга.

Поэтому мировоззрение  представляет собой интегрирующий фактор не только отдельных сфер, но и всего общественного сознания.

Мировоззрение личности является интегрирующим фактором, ядром ее идейного мира и в то же время высшей ступенью ее духовного  формирования. С мировоззрением связано решение человеком кардинальных жизненных проблем: выбор жизненного пути, определение смысла и цели жизни, формирование жизненной позиции, являющейся основой его самоопределения в мире и идейной предпосылкой значимой деятельности.

Мировоззрение представляет собой высшую форму самосознания социального субъекта, позволяющую ему не только ориентироваться в окружающей природе и социальной действительности но, и, исходя из определенного понимания этой действительности, своего места и назначения в ней, сознательно регулировать и контролировать свою деятельность.

Основными функциями  мировоззрения являются: интегративно-систематизаторская, интегративно-оценочная, интегративно-номативная, интегративно-ориентировочная и  интегративно-эвристическая.

Таким образом, научное мировоззрение представляет собой довольно сложную систему и вместе с тем “означает” понимание природы такой, какая она есть.

Психотерапия: к философии ремесла

То, что сегодня называют психотерапией, складывалось в попытках сначала  выделить её из культурных контекстов, а потом соединить с ними. В российской1 психотерапии эти процессы носят неизбежно драматический характер в силу того, что её освобождение от идеологических пут и шор советского тоталитаризма само по себе не могло ни компенсировать постигшие её потери2, ни сделать её внутренне свободной, ни создать культурно-мировоззренческие контексты жизни, в которой внутренняя свобода могла бы немедленно и продуктивно реализоваться. Хотя изменения идут на удивление быстро, известное старым врачам и в принципе приложимое к «организмам» профессии и общества правило – от кризиса болезни до полного здоровья проходит такое же время, как от полного здоровья до кризиса – остаётся актуальным. Прошедшие с 1991-го года двадцать лет явно не исчерпывают этого времени – мы живём и работаем в эпоху перемен внутри нашей профессии, к тому же протекающую внутри эпохи глобальных и принципиальных перемен жизни человечества, отвечающей словам К. Леви-Стросса о том, что XXI век будет веком гуманитарных наук3 или его не будет вовсе. Другими словами, российская психотерапия находится на этапе кризиса со всеми его опасностями и потенциями. Это ни хорошо, ни плохо и всё зависит от того, какие потенции кризиса она будет актуализировать и реализовывать, от того, как мы промысливаем и будем промысливать свою профессию.

Что я имею в виду, говоря о философии психотерапии?

Меня  интересуют не философские обоснования  психотерапии, не приложение философских  знаний к терапевтической работе, не возможные философские предпочтения терапевта, которые могут сказываться на терапии и отражаться в ней, не психотерапия как прикладная философия или философская практика и не собственно личная философия терапевта, а философия психотерапии как она представлена в сознании терапевта – то, как он видит свою профессию, её бытие в мире и свои место и роль в этом бытии.

Такая постановка вопроса отличается от того, что я чаще всего вижу в литературе4. На одном полюсе располагаются профессиональные философы с чаще всего более чем  приблизительными представлениями о психологии и психотерапии, пытающиеся анализировать, комментировать, интерпретировать и объяснять психотерапию, а то и учить ей психотерапевтов. На другом – психотерапевты, по разным причинам и разными путями выбравшие для себя ту или иную философию и сводящие разговор о психотерапии к этой чаще всего лишь отчасти понимаемой философии, так что он превращается в разговор о своих философских представлениях о человеке как адресате психотерапии, до собственно которой речь не успевает дойти. В силу того, что крайности имеют свойство смыкаться, при всей их противоположности они идут общим путём – как говорил мой Учитель профессор С.С.Мнухин, от стола к пациенту, а не от пациента к столу, или, как говорят математики, от методологии к задаче, а не от задачи к методологии. На самом деле эти контрастные подходы представляют собой полюса континуума отношений, в чистом виде существующие и действующие разве что в теории. Психотерапевт вынужден искать и неизбежно, стремясь к этому сознательно или нет (если он, конечно, хочет быть психотерапевтом, а не теоретиком психотерапии5), находить своё место между полюсами. Очень условно, поскольку любая схематизация есть условность, в этом поиске можно выделить три структурных этапа. На первом выбирается собственно философия. Выбор этот не всегда сознателен и часто осознаётся post factum. Он определяется прежде всего тем, как я со всем единством моего врождённого устройства (характер и проч.) и приобретённого в жизни опыта фильтрую философии, обнаруживая избирательность восприятия и некий ментальный таксис к одним из них и непринятие других. Иными словами, философия выбирается от себя и под/для себя, перекликаясь со словами Виктора Шкловского: «Сначала я нахожу, потом ищу». Взгляды психотерапевта, разумеется, могут меняться и изменяются, но обычно это происходит в ареале сделанного выбора, где терапевт чувствует себя комфортно. На втором этапе выбранная/найденная философия задаёт рамки, определяет собой используемые методы, что входит в число вообще свойственных психотерапии характеристик. Риск этого этапа, я бы сказал, в замыкании рамок, канонизации и ригидизации теории и методического спектра психотерапии, – они способны свести её до уровня прикладной философии, когда не метод служит пациенту, а пациент методу. Третья стадия наступает не всегда, как далеко не все люди в умственном развитии переходят от стадии дооперациональных представлений и конкретных операций к стадии формальных операций (по Ж.Пиаже), так что половина взрослых проживает жизнь, и многие куда как успешно, на достигнутом к 11-ти годам уровне, а вторая половина использует формальные операции чаще в знакомой им деятельности. На этой третьей стадии психотерапевт достигает способности и позволяет себе быть в свободных и творческих отношениях с разными философиями. Происходит это постольку и в той мере, поскольку и в какой он выстраивает свою философию психотерапии, как проекции, но не производного, разных философий. Я отдаю себе отчёт в том, что философия психотерапии у каждого из нас более или менее своя, но надеюсь на возможность обнаружения некоего скелетa общности, на который нарастает мясо различий.

Отсюда  и вынесенная в название статьи постановка вопроса не о философии и психотерапии, но о философии психотерапии.

То, о чём я намерен говорить, очень  далеко от академической философии, философии учений. Это вольное размышление, философствование, так или иначе свойственное любой профессии, если она не хочет существовать на уровне приносящего деньги голого штукарства. Другими словами, это размышление о реальности, называемой психотерапией – такой-какая-она-есть, попытка посмотреть на неё и, может быть, прочитать скрытые в ней послания, суммировать то, о чём думал и говорил раньше...

Сразу подчеркну, что, говоря о психотерапии, я не имею в виду вообще присущую человеческой жизни психорегуляцию поведения (когнитивного, эмоционального, ментального, социального, телесного ...), которая существует с начала истории человечества. Психотерапия может использовать и использует средства и способы психорегуляции, тысячелетиями использовавшиеся в самых разных местах и сферах жизни. Однако как система самостоятельной деятельности со своими предметом и целями она не может быть сведена к общечеловеческим и религиозным практикам психорегуляции – очевидно, что забивание гвоздей представляет собой совершенно разные деятельности в зависимости от того, кто, когда, с какой целью и во что их забивает: сколачивающий крест плотник и прибивающий к нему гвоздями человека – люди разных профессий. «Психотерапия сама по себе – уникальная вещь. Уникальность её заключается в том, что те отношения, которые в ней возникают, вне психотерапии вообще не существуют. Т.е., в принципе они, конечно, существуют, поскольку существуют люди. Но в такой совокупности, так построенные и так выраженные – они не существуют нигде кроме психотерапии»6. Психотерапия сопряжена со многими вещами, но не сводима к ним – в их взаимодействии создаётся пространство психотерапии, что условно показано на рис.1.

Рис.1. Пространство психотерапии

Множественность определений психотерапии стала  притчей во языцех, но, похоже, отражает скорее индивидуальные философии психотерапии, чем её суть, схваченную, на мой вкус, определениями Дж.Энглера и Д.Големана (разнообразные психологические вмешательства для помощи людям в разрешении эмоциональных, поведенческих и межличностных проблем разного рода и повышения качества жизни) и Дж.Бюдженталя (процесс совладания двух людей с проблемой бытия в этом мире и в это время7. Но как бы там ни было, психотерапия это светская, мирская профессия – ремесло и промысел. Часто получая возражения против использования слов ремесло и промысел, якобы умаляющих искусство психотерапии, позволю себе небольшую их апологию. Различая ремесло и искусство, Р.Коллингвуд8 напоминает об исходной близости этих понятий: слова ars (лат.) и tecnh (греч.) исходно употреблялись в смысле ремесла – «способность достигать представляемого заранее результата посредством сознательно управляемого и направленного действия». Это тот ракурс, в котором ремесленник значит искусный. Их соотношения и сегодня достаточны свободны – говорим же мы о ремесле актёра или поэта и искусстве кулинарии или кройки и шитья. Ремесло неотделимо от промысла – не в значении промысла пушного зверя или промышленности, но в значении про-мысливания своей деятельности, которое собственно и даёт возможность сознательно управлять ею и направлять её в сторону представляемого результата. Искусству психотерапии невозможно ни научить, ни научиться без овладения ею как ремеслом. Психотерапия стала массовой профессией, которой обучают, и мерилом качества обучения и профессионализма психотерапевта должно быть овладение психотерапевтическим ремеслом, не только не привязывающим к уровню просто ремесленничества, но и открывающим путь к искусству терапии, возникающему, как минимум, там, где ремесло перестаёт требовать постоянных усилий по выполнению его требований, становясь глубоко освоенным и усвоенным навыком. Понятно, что сказанное не разделяет и не противопоставляет ремесло и искусство терапевта, но лишь задаёт рамки обсуждения9.

Одна из главных особенностей нашего ремесла состоит в том, что  психотерапевт – также, как врач и адвокат – служит интересам  одного, вот этого обратившегося к нему человека (в семейной и групповой терапии вводятся некоторые поправки, не меняющие, впрочем, сути дела), а не той или иной группы/общности или идеологии/морали/нравственности. Трудно не согласиться с Т.Сасом в том, что «...термин реальность духовного измерения16 раскрывается, выражается и преломляется в земном человеческом бытии, с проблемами которого пациент ко мне и приходит. И недаром психотерапия как особая деятельность появляется, когда культура выходит из поля безраздельной власти традиций и канонов, становясь проектной (Рис.2)

Рис.2. Культура и человек в координатах  канонов и проектности 

В каждой из терапий, которых, говорят, больше пятисот, эти проблемы воспринимаются и понимаются по-своему в зависимости от их теоретической мифологии17. Тут сама собой напрашивается известная ироническая притча об ощупывающих слона слепцах. Но не будем спешить с иронией – всё-таки все они бесспорно описывают слона, а сравнение эффективности разных терапий обнаруживает далеко не столь драматические расхождения между терапиями, как это виделось Г.Айзенку. Если представить психотерапию в виде здания со множеством дверей-теорий, то не так важно, через какую дверь мы войдём, как важно, что и как будем делать, войдя. Ни одна теория не «схватывает», не обнимает всю психотерапию целиком, не исчерпывает её собой – каждая сосредоточена на каком-то её аспекте и каждая вносит свою лепту в понимание психотерапии, так что широта теоретического диапазона только обогащает терапевта. Это интересно прослеживается в обучающей работе: иногда даю малым группам, собранным по теретической ориентации, короткие выписки из историй и прошу проанализировать случай, наметить работу и рассказать об этом группе; на самом деле все получают одну и ту же выписку... обсуждение оказывается очень интересным. Несмотря на все сетования о невразумительности представлений о нашей профессии и все разногласия психотерапевтических школ мы каким-то образом всё-таки представляем, чем занимаемся. Чтобы это не выглядело чудом или парадоксальной несказуемостью, имеет смысл попытаться найти нечто общее, что не исчерпывает каждую из психотерапий, но присутствует в каждой из них, конституируя представление о психотерапии в целом.

Принимая, что психотерапия имеет  дело с человеком как, по определению, целостностью, мы, во-первых, должны отказаться от переоценки теорий18, ни в одну из которых человек целиком не помещается, и, во-вторых, оказываемся перед задачей попытаться найти что-то объединяющее существующие теории или, скажем иначе, принятые в разных терапиях рабочие модели человека19.

В самом общем виде это вытекает из того, что, будучи частью объективного мира с его законами и закономерностями, человек живёт, руководствуясь не ими только и непосредственно, а тем, как они представлены в его картине мира, определяемой значениями и смыслами (Рис.3).

Рис.3. Личность в координатах объективного и субъективного: субъективность объективного и объективность субъективного.

Значения и смыслы не даются при  рождении – их выработка задаётся как жизненная задача, в ходе решения  которой формируется и так  или иначе формулируется20 то, что Александр Мелихов называет «сказкой»21 – задающей систему ценностей, векторы целеполагания и жизненной динамики и т.д. индивидуальной легендой.

«... мы имеем дело всегда и прежде всего с человеческим феноменом... с нашей реальной жизнью..., когда мы думаем о ней в терминах нашей собственной жизни, её проблем..., которые все в целом можно обозначить одним словом... – «собирание»... мы или собираем свою жизнь в какое-то осмысленное для нас целое, или чувствуем, что она теряется кусками, уходит куда-то, в какие-то ответвления, над которыми мы не имеем контроля, власти, которые ускользают от нашего внимания, сознания и нашей воли, и последствия этого вдруг потом обрушиваются на нас»22. В интересующем меня плане сказал бы: «Думаем о нашей жизни в терминах нашей жизненной сказки, ею руководствуемся и с ней сверяем – находимся в состоянии собирания себя или рассеяния».

Образующая канву индивидуального  бытия сказка сама ткётся по канве, прорастающей прежде всего из раннего  опыта23. Огромное место в нём занимает то, что Александр Лобок называет метками24. Если очень коротко, метка это нечто (предмет, явление, жизненный сюжет и проч.), с чем неосознанно связалось, «село, налипло» на него сильное переживание, которое в последующей жизни может просыпаться, оживать при встрече с меткой. Метки раннего опыта сильны не только по праву старшинства, но и потому, что образуются в пору синкретического мышления (до 5-7-ми лет); более ранние метки становятся своего рода фильтрами и тюнерами восприятия жизненных событий в последующем. Сами по себе метки не хороши и не плохи – вся человеческая культура выросла из культуры меточной. В жизни отдельного человека метки могут плыть по течению сказки, вместе с ней, работать на неё, поддерживая человека на его Пути, либо поперёк или против течения, препятствуя воплощению сказки, работая против неё, порождая проблемы25.

Когда-то в начале 1970-ых мне не без  труда далось открытие того, что  за помощью приводит не наличие симптома или пережитая ситуация, а переживания по этому поводу. В конце концов, у великого множества людей заикание, пережитое насилие, размер талии или бюста, развод и т.д. и т.п. не вызывают приводящих к терапевту переживаний. Сегодня это выглядит банальностью и хорошо схвачено в анекдоте о прошедшем лечение у психотерапевта человеке с ночным недержанием мочи – недержание осталось, но теперь оно перестало быть проблемой и он гордится им26.