Диалоги Платона. Государство

Книга четвертая

Для государства губительны чрезмерные богатство и бедность. «Одно ведет к роскоши, лени, новшествам, другая кроме новшеств – к низостям и злодеяниям». В таком государстве «заключены два враждебных между собой  государства: одно – бедняков,  другое – богачей…, и ты промахнешься, подходя к ним, как к чему-то единому» [IV,422a-423a].

С целью сохранения единства государства, необходимо следить, чтобы оно «было не слишком малым, но и не мнимо большим». Единству государства способствует перевод неудачного потомства стражей в другие сословия, а одаренных людей из других сословий – в стражи. «Когда каждый гражданин занимается одним делом, к  которому у него есть способности, он представляет собой единство, укрепляя единство всего государства». [IV,423b-d] Прежде всего для сохранности государства надо оберегать его «от нарушающих порядок новшеств в области гимнастического и мусического искусств», поскольку «нигде не бывает перемены приемов мусического искусства без изменений в самых важных государственных установлениях — так утверждает Дамон, и я ему верю» [IV,424bc].

Законопослушность надо воспитывать с детства. «Следовательно, …даже игры наших детей должны как можно больше соответствовать законам, потому что, если они становятся беспорядочными и дети не соблюдают правил, невозможно вырастить из них серьезных, законопослушных граждан». [IV,424e – 425a]. «Совершенное государство обладает четырьмя добродетелями: мудростью, мужеством, рассудительностью  и справедливостью. Мудрость – это искусство всегда быть на страже целостности государства. Государство мудро, если мудры его правители, т.е. совсем небольшая часть населения» [IV,428а-429а]. «Мужество государства определяется частью его граждан, которые сражаются за него. Оно состоит в сохранении одного и того же мнения об опасностях, а именно того, которое внушил законодатель путем воспитания» [IV,429с]. Третья добродетель государства – рассудительность – это «власть над определенными удовольствиями и вожделениями». «Множество самых разнообразных вожделений, удовольствий и страданий легче всего наблюдать у детей, женщин и у домашней челяди, а среди тех, кого называют свободными людьми,— у ничтожных представителей большинства… А простые, умеренные переживания, продуманно направленные с помощью разума и правильного мнения, ты встретишь у очень немногих, лучших по природе и по воспитанию… В нашем государстве ничтожные вожделения большинства подчиняются разумным желаниям меньшинства, то есть людей порядочных» [IV,431b-d]. Рассудительность – это «естественное созвучие худшего и лучшего в вопросе о том, чему надлежит править и в государстве, и в каждом отдельном человеке» [IV,432a]. Таким образом, если мудрость и мужество воплощаются отдельными категориями граждан, то рассудительность должна быть присуща всем гражданам без исключения. Здесь беседа подошла к кульминационному пункту – к решению вопроса о справедливости. «Мы установили…, что каждый отдельный человек должен заниматься чем-нибудь одним из того, что нужно в государстве, и притом как раз тем, к чему он по своим природным задаткам больше всего способен… Но заниматься своим делом и не вмешиваться в чужие – это и есть справедливость» [IV,433a-b]. Также справедливость имеет большее значение для государства, чем указанные добродетели.

При судебных разбирательствах усилия судей направлены на то, чтобы никто не захватывал чужого и не лишался своего. Это также подтверждает, что «справедливость состоит в том, чтобы каждый имел свое и исполнял тоже свое». Говоря о справедливости применительно к отдельному человеку, надо «признать, что в каждом из нас присутствуют как раз те же виды нравственных свойств, что и в государстве. Иначе откуда бы им там взяться?» [IV,435e].

Книга пятая

Беседа переключается на обсуждение наиболее необычного момента проектируемого государства: общности жен и детей у стражей. Необычность этого вопроса сильно смущает Сократа: «Здесь невероятного еще больше, чем в том, что мы разбирали ранее. Сказать, что это осуществимо,— не поверят, а если бы это и осуществилось вполне, то с недоверием отнеслись бы к тому, что это и есть самое лучшее. Вот и не решаешься затрагивать этот предмет, чтобы беседа… не свелась к благим пожеланиям» [V,450c].

Невероятным кажется уже то, что Сократ ставит вопрос о равноправии женщин: «Здесь надо сперва прийти к соглашению, исполнимо это или нет, и решить спорный вопрос — в шутку ли или серьезно, как кому угодно: способна ли женская часть человеческого рода принимать участие во всех делах наряду с мужчинами, или же она не может участвовать ни в одном из этих дел; а может быть, к чему-то она способна, а к другому — нет? То же и насчет военного дела: способны ли они к нему?» [V,452e – 453a]. Сократ предвидит, что его могут упрекнуть в противоречии: утверждалось, что каждый должен выполнять дело согласно его природе, а женщины по своей природе отличаются от мужчин. Но здесь повод к спорам дают разные значения слова «природа»: надо различать природу как физиологию (она разная у мужчин и женщин) и природу как способности к производственной деятельности (она разная у врача и плотника, если даже они оба мужчины). Поэтому деятельность, к которой способны и мужчины, и женщины, можно поручать женщинам. Женщины, как и мужчины, различаются по своим способностям. Некоторые из них, имеют природные задатки к охране государства. Из их числа стражам надо выбирать жен, «чтобы они вместе жили и вместе стояли на страже государства, раз они на это способны» [v,456b]. Воспитание стражей-женщин должно быть таким же, как у стражей-мужчин. Однако спорный по тем временам вопрос о равноправии женщин – «это еще пустяки» в сравнении с положением о том, что «все   жены   этих   мужей   должны быть общими… И дети тоже должны быть общими, и пусть родители не знают своих детей, а дети — родителей… Что касается полезности, вряд ли станут это оспаривать и говорить, будто общность жен и детей не величайшее благо, если только это возможно. Но вот насчет возможности… возникнут большие сомнения» [V,457d]. Общность жен не означает половую распущенность: «В государстве, где люди процветают, было бы нечестиво допустить беспорядочное совокупление… да и правители не позволят… Ясно, что в дальнейшем мы учредим браки… насколько только можно, священные. А священными были бы браки наиболее полезные» [V,458d-e]. Поэтому «лучшие мужчины должны большей частью соединяться с лучшими женщинами, а худшие, напротив, с самыми худшими и что потомство лучших мужчин и женщин следует воспитывать, а потомство худших — нет, раз наше стадо должно быть самым отборным. Но что это так делается, никто не должен знать, кроме самих правителей, чтобы не вносить ни малейшего разлада в отряд стражей». Таким образом, общность жен будет лишь относительной, а на самом деле будет замаскированное сватовство: «надо будет установить законом какие-то празднества, на которых мы будем сводить вместе невест и женихов… А определить количество браков мы предоставим правителям, чтобы они по возможности сохраняли постоянное число мужчин, принимая в расчет войны, болезни и т. д., и чтобы государство у нас по возможности не увеличивалось и не уменьшалось» [V,459d – 460a]. При этом правителям придется «нередко прибегать ко лжи и обману — ради пользы тех, кто им подвластен» [V,459c].

Родившееся потомство сразу же  передается в распоряжение должностных лиц. «Взяв младенцев, родившихся от хороших родителей, эти лица отнесут их в ясли к кормилицам… А младенцев, родившихся от худших родителей или от родителей, обладающих телесными недостатками, они укроют, как положено, в недоступном, тайном месте» [V,460c]. Все эти меры осуществляются ради достижения того, что является величайшим благом государственного устройства (того, «что связует государство»), и исключения величайшего зла (того, «что ведет к потере его единства и распадению на множество частей») [V,462a].  Когда гражданин совершенного государства радуется или скорбит, то государство «все целиком будет вместе с этим гражданином либо радоваться, либо скорбеть» [V,462e].

Итак, Сократу при проектировании совершенного государства удалось избежать двух опасных волн – провозгласить равноправие женщин и общность жен и детей у стражей. Но ему страшно высказать то, что вызовет третью «крупнейшую волну»: совершенное государство «не увидит солнечного света», если не будут царствовать философы или цари не станут философствовать. Философ тот, кто вожделеет ко всей мудрости в целом. Философ познает не мнения, а бытие и истину. «О тех, кто замечает много прекрасного, но не видит прекрасного самого по себе, …мы скажем, что обо всем этом у них имеется мнение, но они не знают ничего из того, что мнят» [V,472а-479e].

Книга шестая

Итак, философы – это люди способные постичь то, что вечно тождественно самому себе. Людей с философской душой страстно влечет к познанию. Они стремятся познать все бытие в целом, не упуская из вида ни одной части, ни малой, ни большой.  Им свойственны ненависть ко лжи и любовь к истине, рассудительность и бескорыстие. «Мелочность – злейший враг души, которой предназначено вечно стремиться к божественному и человеческому в их целокупности» [VI,486а].

Но осуществимо ли государство, где правят философы? «Если  для  людей, выдающихся в философии, возникала когда-либо в беспредельности минувшего или существует ныне необходимость взять на себя заботу о государстве — в какой-либо варварской местности, далеко, вне нашего кругозора — или если такая необходимость возникнет впоследствии, мы готовы упорно отстаивать взгляд, что в этом случае был, есть или будет осуществлен описанный нами государственный строй.... Осуществление такого строя вполне возможно, и о невозможном мы не говорим. А что это трудно, признаем и мы» [VI,499cd]. Люди должны понять, что «не будет процветать государство, если его не начертят художники по божественному образцу... Взяв, словно доску, государство и нравы людей, они сперва очистили бы их, что совсем нелегко. Но... они с самого начала отличались бы от других тем, что не пожелали бы трогать ни частных лиц, ни государства и не стали бы вводить в государстве новые законы, пока не получили бы его чистым или сами не сделали бы его таковым. ...После этого... они сделают набросок государственного устройства... Разрабатывая этот набросок, они пристально будут вглядываться в две вещи: в то, что по природе справедливо, прекрасно, рассудительно и т.д., и в то, каково же все это в людях. ...Кое-что они будут стирать, кое-что рисовать снова, пока не сделают человеческие нравы, насколько это осуществимо угодными богу» [VI,500e – 501c]. «Может случиться, что среди потомков царей и властителей встретятся философские натуры», которым удастся избежать порчи. «Достаточно появится одному такому лицу, имеющему в своем подчинении государство, и человек этот совершит все то, чему теперь не верят. ...Если правитель будет устанавливать законы и обычаи, которые мы разобрали, не исключено, что граждане охотно станут их выполнять» [VI,502a-b]. Философ, достойный стать правителем должен обладать способностью воспринять самые высокие познания, которые даже важнее, чем познание справедливости. К ним относится идея блага. По мнению большинства, благо состоит в удовольствиях. Люди, более тонкие, полагают, что оно в понимании. Но и последние сводят понимание к пониманию того, что хорошо. «К благу стремится любая душа и ради него все совершает..., но ей трудно... понять, в чем же оно состоит» [VI,505d-e].

Книга седьмая

Можно уподобить «нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности  вот  какому  состоянию... Представь,   что  люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол. ...За этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она  видна поверх стены... При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат» [VII,514a – 515a]. Пещерные жители видят только тени; им они присваивают названия, им же приписывают и звуки, издаваемые людьми, несущими предметы. Эти тени они принимают за истину. Если кого-то из них освободят и выведут наверх, он будет ослеплен ярким светом, но потом поймет истинное положение вещей. Вспомнив премудрость пещерных жителей и славу, воздаваемую тамошним мудрецам, он будет готов вынести что угодно, лишь бы не возвращаться к прошлой жизни. А если он вернется и станет рассказывать сотоварищам истинное положение вещей, они будут смеяться над ним как над безумным.

Смысл аллегории таков: «область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей... – это подъем души в область умопостигаемого. ...В том, что познаваемо, идея блага – это предел, и она с трудом различима, но... именно она – причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама – владычица, от которой зависят истина и разумение» [VII,517b]. Для управления государством не годятся как люди, несведущие в истине, так и те, кто всю жизнь занимается самоусовершенствованием. Когда лучшие натуры научаться видеть благо, им не позволено будет оставаться на вершине. Они должны будут спуститься «к тем узникам» и «разделить с ними труды их и почести». На сомнение Главкона, что из-за этого выдающиеся люди будут жить хуже, чем могли бы, Сократ напоминает, «что закон ставит целью не благоденствие одного какого-нибудь слоя населения, но благо всего государства. То убеждением, то силой обеспечивает он сплоченность всех граждан, делая так, чтобы они были друг другу взаимно полезны для всего общества» [VI,519e]. С помощью чего же можно вывести людей «наверх, к свету» и сделать их философами? Прежде всего, с помощью изучение арифметики. Она необходимо для военного дела, но эта наука ведет человека к размышлению. Нас побуждает к исследованию то, что воздействует на ощущения одновременно со своей противоположностью. Именно так действуют на нас единица и число. Люди с прирожденной способностью к счету восприимчивы ко всем наукам. Обучение счету делает более способными к наукам даже тех, кто туго соображает. Другой наукой, полезной и в военном деле, и способствующей философскому отношению к миру, является геометрия. Третья такая наука – астрономия. «Небесным узором надо пользоваться как пособием для изучения подлинного бытия». «Как глаза устремлены к астрономии, так уши – к движению стройных созвучий». Астрономия и музыка, словно родные сестры. Однако самое главное для воспитания философов – овладение диалектическим методом. «Когда кто-нибудь делает попытку рассуждать, он, минуя ощущения, посредством одного лишь разума устремляется к сущности любого предмета и не отступает, пока при помощи самого мышления не постигнет сущности блага» [VI,532a]. «Диалектик тот, кому доступно доказательство сущности каждой вещи» [VI.534b]. Теперь можно уточнить принцип отбора правителей. К качествам, указанным ранее, надо добавить острую восприимчивость к наукам и быструю сообразительность. «Ведь души робеют перед могуществом наук гораздо больше, чем перед гимнастическими упражнениями». За философию надо браться не подлым людям, а благородным. У философа не должно хромать трудолюбие и отвращение ко лжи. Ранее, говоря об отборе философов, «мы выбирали пожилых, а теперь выходит, что это не годится... именно юношам принадлежат все великие и многочисленные труды» [VI,536d].

Книга восьмая

В совершенном государстве правят лучшие.  Это аристократический строй. Существующие государственные системы являются в той или иной степени извращенными. Различают четыре вида извращенных государственных устройств.  Крито-спартанская система (тимократия), олигархия, демократия, тирания. Каждому виду государств соответствует свой духовный склад людей. Тимократия основывается на честолюбии. Тимократическое правление может произойти из аристократического в результате раздора «внутри той его части, которая обладает властью». Причиной этого может стать то, что стражи «станут рожать детей в неурочное время». Для божественного потомства и потомства человеческого существует кругооборот, характеризуемый определенными числами. «Коль это останется невдомек нашим стражам и они не в пору сведут невест с женихами, то не родятся дети с хорошими природными задатками и со счастливой участью» [VIII,546d]. Новое поколение не оценит должным образом мусическое, а потом и гимнастическое искусство. Стражи и дельцы согласятся установить частную собственность на землю и на дома, «а тех, кого они до той поры охраняли как своих свободных друзей и кормильцев, решили обратить в рабов, сделав из них сельских рабочих и слуг, сами же занялись военным делом и сторожевой службой» [VIII,547b-c]. На государственные должности там будут назначать тех, что «попроще — скорее рожденных для войны, чем для мира». В этом государстве все смешано (расточительность соседствует с жадностью и т.д.), одно только бросается в глаза – соперничество и честолюбие.

«Тимократический» человек «ценит образованность и охотно слушает других, сам, однако, нисколько не владеет словом. С рабами такой человек жесток,  хотя их и не презирает, так как достаточно воспитан; в обращении со свободными людьми он учтив, а  властям чрезвычайно послушен. Чем он старше, тем больше любит деньги» [VIII,548e – 549b]. 

Олигархия – «это строй, основывающийся на имущественном цензе; у власти стоят там богатые, а бедняки не участвуют в правлении. …Скопление золота в кладовых у частных лиц губит тимократию…Чем больше они ценят дальнейшее продвижение по пути наживы, тем меньше почитают добродетель». Главный порок олигархического строя – «это норма, на которой он основан. …Если кормчих на кораблях назначать согласно имущественному цензу, а бедняка, будь он и больше способен к управлению кораблем, не допускать... Никуда бы не годилось такое кораблевождение… Подобного рода государство неизбежно не будет единым, а в нем как бы будут два государства: одно – бедняков, другое – богачей» [VIII,550d – 551d]. При олигархии развивается «величайшее из зол» – возможность продать все свое имущество и стать деклассированным элементом общества. Олигархия плодит трутней без жала (бедняков) и трутней с жалом (преступников).