Человек и смысл жизни

Для русской истории характерна прерывность. В противоположность мнению славянофилов, она менее всего ограничена. В русской истории есть уже пять периодов, которые дают разные образы. Есть Россия киевская, Россия органических связей с великими культурами прошлого.

Далее Бердяев пишет: "Высказывалась мысль, что перевод Священного Писания Кириллом и Мефодием на славянский язык был неблагоприятен для развития русской умственной культуры, ибо произошел разрыв с греческим и латинским языком. Церковнославянский язык стал единственным языком духовенства, т. е. единственной интеллигенции того времени, греческий и латинский языки не были нужны. Не думаю, чтобы этим можно было объяснить отсталость русского просвещения, безмыслие и безмолвие допетровской России. Нужно признать характерным свойством русской истории, что в ней долгое время силы русского народа оставались как бы в потенциальном, не актуализированном состоянии. Русский народ был подавлен огромной тратой сил, которые требовали размеры русского государства. Государство крепло, народ хирел, говорит Ключевский. Нужно было овладеть русскими пространствами и охранять их. Русские мыслители XIX в., размышляя о судьбе и призвании России, постоянно указывали, что эта потенциальность, невыраженность, неактуализированность сил русского народа и есть залог ее великого будущего. Верили, что русский народ наконец скажет свое слово миру и обнаружит себя. Общепринято мнение, что татарское иго имело роковое влияние на русскую историю и отбросило русский народ назад. Влияние же византийское внутренне подавило русскую мысль и делало ее традиционно-консервативной. Необычайный, взрывчатый динамизм русского народа обнаружился в его культурном слое от соприкосновения с Западом после реформы Петра. Герцен говорил, что на реформу Петра русский народ ответил явлением Пушкина. Мы прибавим: не только Пушкина, но и самих славянофилов, но и Достоевского и Л. Толстого, но и искателей правды, но и возникновением оригинальной русской мысли. И еще: "Путь земной представляется русскому народу путем бегства и странничества. Россия всегда была полна мистико-пророческих сект. И в них всегда была жажда преображения жизни. Это было и в жуткой, дионисической секте хлыстов. В духовных стихах была высокая оценка нищенства и бедности. Излюбленная тема их - безвинное страдание. В духовных стихах есть очень большое чувство социальной неправды. Происходит борьба правды и кривды. Но в них чувствуется народный пессимизм. В народном понимании спасения милостыня имеет первостепенное значение. Очень сильна в русском народе религия земли, это заложено в очень глубоком слое русской души. Земля - последняя заступница. Основная категория - материнство. Богородица идет впереди Троицы и почти отождествляется с Троицей. Народ более чувствовал близость Богородицы-Заступницы, чем Христа. Христос - Царь Небесный, земной образ его мало выражен. Личное воплощение получает только мать-земля". В сознании русского народа давно укоренилось представление о Москве как о столице православия и центре всего христианского мира, выраженное в идее Третьего Рима. По этому поводу Бердяев пишет: "Для истории русского мессианского сознания очень большое значение имеет историософическая идея инока Филофея о Москве как Третьем Риме. После падения православного Византийского царства Московское царство осталось единственным православным царством. Русский царь, говорит инок Филофей, "един-то во  всей поднебесной христианский царь". "Престол вселенския и апостольския церкви имел представительницей церковь Пресвятой Богородицы в богоносном граде Москве, просиявшую вместо Римской и Константинопольской, иже едина во всей вселенной паче солнца светится". Люди Московского царства считали себя избранным народом... Миссия России быть носительницей и хранительницей истинного христианства, православия. Россия единственное православное царство и в этом смысле царство вселенское, подобно первому и второму Риму. На этой почве происходила острая национализация православной церкви. Православие оказалось русской верой. В духовных стихах Русь - вселенная, русский царь - царь над царями, Иерусалим та же Русь, Русь там, где истина веры. Русское религиозное призвание, призвание исключительное, связывается с силой и величием русского государства, с исключительным значением русского царя".

Для полноты картины представлений  русских интеллектуальных кругов о месте России в мировом сообществе и ее исторической миссии мы приведем здесь цитаты из различных произведений вышеперечисленных авторов, жизнь которых в совокупности пришлась на период примерно с середины XIX до середины XX века. Мы не будем при этом строго соблюдать хронологическую последовательность приведенных высказываний, поскольку проблемы, обсуждаемые в них  представляют собой непреходящую историческую константу, к тому же все эти мысли  удивительно созвучны нашему времени.

Вот что пишет С. Франк в своей работе "Крушение кумиров": "Теперь мы благодарны Богу за весь пройденный нами путь, как бы тяжек он не был. Мир и наша душа должны были пройти через поклонение кумирам, и через горечь постепенного разочарования в них, чтобы очиститься, освободиться и обрести подлинную полноту и духовную ясность. Великая мировая смута нашего времени совершается все же не даром, есть не мучительное топтание человечества на одном месте, не бессмысленное нагромождение бесцельных зверств, мерзостей и страданий. Это есть тяжкий путь чистилища, проходимый современным человечеством; и может быть, не будет самомнением вера, что мы, русские, побывавшие уже в последних глубинах ада, вкусившие, как никто, все горькие плоды поклонения мерзости Вавилонской, первыми пройдем через это чистилище и поможем и другим найти путь к духовному воскресенью". Это было сказано в 1924 г. А разве это не о нас, ныне живущих? "Тяжкий путь чистилища" продолжается; как бы только не попасть нам, россиянам, в петлю времени с бесконечным повторением кругов нескончаемого ада.  А великолепный русский писатель И. Бунин разве не говорит по существу  о том же самом: "Пусть не всегда были подобны горнему снегу одежды белого ратника, - да святится вовеки его память! Под триумфальными вратами галльской доблести неугасимо пылает жаркое пламя над гробом безвестного солдата. В дикой и ныне мертвой русской степи, где почиет белый ратник, тьма и пустота. Но знает Господь, что творит. Где те врата, где то пламя, что были бы достойны этой могилы. Ибо там гроб Христовой России. И только ей одной поклонюсь я, в день, когда Ангел отвалит камень от гроба ее.

Будем же ждать этого дня. А до того будет нашей миссией не сдаваться  ни соблазнам, ни окрикам. Это глубоко  важно и вообще для неправедного времени сего, и для будущих праведных путей самой же России.

А кроме того, есть еще нечто  гораздо больше даже России и особенно ее материальных интересов. Это мой  бог и моя душа. "Ради самого иерусалима не отрекусь от Господа!" Верный еврей ни для каких благ не отступится от веры отцов. Святой князь Михаил Черниговский шел в орду для России; но и для нее не согласился он поклонится идолам в ханской ставке, а избрал мученическую смерть.

Говорили - скорбно и трогательно - говорили на древней Руси: "Подождем, православные, когда Бог переменит  орду".

Давайте подождем и мы. Подождем соглашаться  на новый похабный мир с нынешней ордой".

Другой русский писатель И. Шмелев в своей работе "Пути мертвые и живые" пишет: " Кто сомневается в праве и долге нашем думать об устроении будущей России! Все меняется на сем свете. Сроков никто не знает, время придет - и будет Россия новая.

Будем верить. И, веря, будем готовится, будем думать. Не все мыслящие погибли, не все утратили чувство жизни. Духовно мертвы лишь те, кого не научил страшный урок России, кто все еще призывает идти размытыми и мертвыми путями.

Какие же пути называю я мертвыми?

Один путь - решительного социализма-коммунизма. О нем мы теперь все знаем. Его порочат и социалисты других толков, но не хотят увидеть, что и собственный их путь мертв. Не ищите у них основы жизни, деятельной любви: живой человек для них лишь значок в мертвой формуле - "человечество". Помните, старец Зосима, у Достоевского, передает слова доктора: "Чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю люблю людей порознь!"...

"Который же путь изберет  Россия?

Опыт безбожного устроения проделан. Может быть - демократия? Духовные основы ее прекрасны, но как же осуществить их? В России - средневековье, лучина, лапоть, полное бездорожье и одичание. Но души там насыщены электричеством, великою жаждой правды. Не по ним будет тепленькая мораль, и слабы будут зовы вождей демократии для оглушенного уха. Оглушенному уху нужен небесный гром, Божий гром! Глаза, залитые слезами, лучше видят, как попрана Божья Правда. Задерганная душа ждет чуда, познавши "дьявольское прельщение". Ей же иконы обновлять стали! Кресты на церквах горят. Не начинается ли великое чудо Воскресенья?..

Не тем, которые отвергают религиозное  возрождение, не им быть водителями русского народа. Он захочет своих водителей.

Но не годятся в вожди и  те, которые исповедуют лишь мертвую  оболочку церковности... Их пути также  мертвы. Слишком личное, узкое думают прикрывать они пышной ризой идолопоклонства и, воспевая "Царю Небесный", вовсе не о небесном думают. И эти не выведут к свободной и равноправной жизни. Этих народ не примет. Получит - сбросит.

Я мыслю пути иные, ведущие к  заветному царству мыслимой свободы. На разгроме сразу нельзя создать его. Придется очищать почву и приводить все в порядок. И вот - жизнь потребует воли организующей, воли - власти духовного обновления. Возрождение будет, если за основу строительства взято будет подлинное Христово Слово, во всей глубине его: ни злобы, ни разделений на умытых и неумытых, на иудеев и эллинов, на бедных и богатых. Все - граждане, и все братья, и все - одно! Только такая власть, только с Такими заповедями поведет к чудесному Идеалу, о котором тщетно мечтать демократии. Власть деятелей любви и воли, покорная Богу-Слову как Высшей Воле. Как ее назовут - кто скажет?.. Но создастся ли власть такая - ведь это граничит с чудом! Если сумеют понять духовные недра нашего народа, если поверит народ, что не обманывают его, - может случиться чудо. Народ это чудо может родить из недр. Ибо Солнца жаждет после кромешной тьмы. Неба - после залившей грязи.

Путь религиозного обновления жизни - истинный путь духовного демократизма. Иных путей возрождения не будет. Или - не будет и возрождения.

Новому поколению России, быть может, выпадет подвиг великого созидания, подвиг как бы революционеров христианских! Откроются цели высокой ценности, родные по духу тем, каких жаждали  многие поколения русской интеллигенции. Только - иными путями, иными средствами".

О многогранности и противоречивости русской души рассуждал русский  философ и писатель Ф. Степун(1884-1965): "В русской душе есть целый  ряд свойств, благодаря которым  она с легкостью, быть может, не свойственной другим европейским народам, становится, сама иной раз того не зная, игралищем темных оборотнически-провокаторских сил.

Широта человека, которого, по мнению Мити Карамазова, нужно было бы сузить, конечно, не общечеловеческая, а типично  русская. В этой страшной русской  широте самое страшное - жуткая близость идеала мадонны и идеала содомского. Русской душе глубоко свойственна религиозная мука о противоречиях жизни и мира. В этих особенностях заложены как все бесконечные возможности религиозного восхождения русской души, так и страшные возможности ее срыва в преисподнюю небытия.

В срыв этот русская душа неизбежно  вовлекаться всякий раз, как только, не теряя психологического стиля  своей религиозности: своего максимализма, своей одержимости противоречиями, своего исступления искания во всем последнего конца, - она внезапно теряет свою направленность на абсолютное, свое живое чувство Бога".

Нельзя обойти вниманием такого замечательного русского философа, каким  был К. Леонтьев. В предсмертной статье "Над гробом Пазухина" он пишет: "Мы не осуществили еще в истории назначения нашего; мы можем думать и мечтать об этом назначении весьма различно. Но несомненно и то, что мировое назначение у нас есть; ясно и то, что оно еще не исполнено. (...) Истинно мировое есть прежде всего свое собственное, для себя созданное, для себя утвержденное, для себя ревниво хранимое и развиваемое, а когда чаша народного творчества или хранения переполнится тем именно особым напитком, которого нет у других народов и которого они ищут и жаждут, тогда кто удержит этот драгоценный напиток в краях национального сосуда?! - Он польется сам через края национализма, и все чужие люди будут утолять им жажду свою".

В контексте нашей темы находится  и одно из важнейших историософических  понятий, оформившееся под названием  евразийства главным образом в эмигрантсткой среде. По серьезности исследования российской истории и государственности, по силе прозрения в грядущие пути отечества евразийская школа заметно выделяется среди других движений эмигрантской мысли. К евразийской школе относилась целая плеяда ярких и талантливых литераторов, философов, публицистов, экономистов первой волны эмиграции. Среди наиболее известных - географ П. Н. Савицкий, философ Л. П. Карсавин, филолог и культуролог Н. С. Трубецкой, историк Г. В. Вернадский, музыковед и искусствовед П. П. Сувчинский, религиозные философы и публицисты - Г. В. Флоровский, В. Н. Ильин, Б. Н. Ширяев, критики и литературоведы А. В. Кожевников (Кожев), Д. П. Святополк-Мирский, правовед Н. Н. Алексеев, востоковед В. П. Никитин, писатель В. Н. Иванов, экономист Я. Д. Садовский.

Главная ценность евразийства  состояла не в обширности его географии  или сферы интересов у основателей, а в его идеях, одновременно оригинальных и в тоже время внутренне родственных  глубинным традициям русской истории и государственности. Евразийцам была присуща особая пространственно-временная оптика, большое историческое зрение, позволившее свежим взглядом в привычных до боли чертах России разглядеть целый географический континент - материк с особой исторической судьбой - Евразию. Евразийство рассматривало русскую культуру не просто как часть европейской, но и как совершенно самостоятельную культуру, вобравшую в себя опыт не только Запада, но и в равной мере Востока. Русский народ, с этой точки зрения, нельзя относить ни к европейцам, ни к азиатам, ибо он принадлежит к совершенно самобытной этнической общности - Евразия. Подобная оригинальность русской культуры и государственности (одновременное присутствие европейских и азиатских элементов) определяет и особый исторический путь России, ее национально-государственную программу, не совпадающую с западноевропейской традицией. Причем азиатские истоки для России внутренне ближе западных. Восточность ориентации России евразийцы прежде всего связывали с геополитической сферой, не распространяя ее на религиозную область, где они, как писал П. Н. Савицкий, оставались глубоко "православными людьми", для которых "Православная церковь есть тот светильник, который им светит".

Хотя сами евразийцы  видели своих непосредственных предшественников в лице славянофилов, Данилевского, Леонтьева и Достоевского (как мыслителя-публициста), они опирались на значительно более давнюю традицию. Внимательное ее изучение показывает, что евразийское движение - это не случайный зигзаг российской историософии, якобы рожденный от искр революционного пожара и усиленный эмигрантской неприкаянностью, но закономерный итог многовекового развития русской мысли.

Строго говоря, и собственно евразийство началось не в Софии  и не в Берлине, а в России, и еще до революции. Этот "предевразийский" период движения был связан с научными поисками "старшего" поколения евразийцев - Г. Вернадского, Л. Карсавина, Н. Трубецкого. Младшее поколение (хотя разница в годах здесь была минимальная - 5 - 10 лет) - П. Савицкий, Г. Флоровский - присоединялось уже в эмиграции. Вернадский, с юности тянувшийся к изучению роли степной Азии в судьбе нашего отечества, уже в 1914 году писал статьи, где образно сравнивал движение России к Востоку с движением против Солнца. Карсавин до своей высылки из СССР в 1922 году опубликовал отдельную книгу, само название которой - "Запад, Восток и русская идея" - говорит о сути его тогдашних интересов. И хотя речь в ней идет в основном о богословско-религиозном аспекте проблемы Запад - Восток в ее отношении к национальной идее, а евразийские восточные приоритеты Карсавина, находящегося тогда под сильным влиянием В. Соловьева, еще не выкристаллизовались в полной мере, антизападничество занимает в настроениях мыслителя существенную роль: "Не в европеизации смысл нашего исторического существования и не европейский идеал преподносится нам как наше будущее". Уже тогда, не будучи лично знакомым с другими участниками евразийского движения, известный русский медиеист, сетуя на то, что подлинной "истории Востока у нас нет", утверждает, что важнейшая цель русской культуры "настоятельно требует преодоления ограниченности западного эмпиризма и решительного отказа от суррогата всеединства, именуемых идеалом прогресса". Серьезно размышлял о роли Востока в исторических судьбах и перспективах России и Трубецкой, внимательно изучавший восточные языки, мифологию и фольклористику и оттачивающий свое будущее евразийское мировоззрение на заседаниях лингвистического кружка при Московском университете, где помимо обсуждения языковых проблем говорилось о кризисе западной духовности и "необходимости сближения европейских и азиатских тенденций мировой истории". Когда в Софии, ставшей одним из первых центров эмиграции, встретились и "объединились на общем мироощущении" основные участники евразийства, этому объединению предшествовал серьезный путь личностных исканий каждого. Революция, в которой молодые мыслители увидели закономерный итог 200-летней европеизации страны, и последующие тяготы беженства сыграли роль катализатора объединения, увидевшего ясные ориентиры спасения в "исходе к Востоку".